Эльмира Нетесова - Закон Тайга
— Ну и звери на работу! Никогда не видел таких. Даже на воле! - удивлялся Новиков. И часто у костра заводил с людьми разговор о будущем: - Посмотрю я на тебя, Шмель, и диву даюсь! Да ты на воле - находка!
— Это я и так знаю. Кенты заждались. Грев прислали, падлы! Не то б тыквы им свернул по приходу! И в сраку воткнул вместо свистка! Где они еще такого пахана надыбают? - щурился самодовольно Шмель
— Завязал бы с ними! Ты и так сумеешь себя прокормить. Хочешь, отрекомендую тебя своему другу. Он капитан на рыболовном судне! Заживешь, как человек! - предложил Новиков.
— А мой навар в общаке - сявкам под хвост? Э-э, нет. У всякого свои дорожки. Я не малахольный, чтоб на воле - в мужики! Я - фартовый. Им и сдохну в свое время.
— Да вы б у нас в кузне большие деньги имели, если, б туда устроились! Дом вам дали бы, семьей обзавелись, - убежденно сказал Санька.
— А ты заглохни, пацан! - цыкнул на него Шмель, не глядя.
— Смотришь на вас в тайге и не верится, что фартовый. Будто всю жизнь лес валили. - Генка поддержал Саньку.
— Вот это - верняк! Как попадаю в зону, враз меня на заготовку леса! Если все сложить, я этого леса свалил больше, чем любой фраер на воле. Но я не фраер. Отмолочу положняк, и кранты! Фраерам - жены, фартовым - «малины»! Эх-х, скорей бы вырваться! Приморился я тут! Застоялся! Пора бы и в дела!
— И опять в зону, - прервал Новиков.
— Хорошо, если так. А у нас милиция двух воров застрелила в магазине. Оба молодые. Жаль. Могли бы работать, как все, - размышлял Костя.
— Это уж от фортуны.
— А я, когда выйду на волю, в институт поступлю учиться, - размечтался Санька.
— Держи шире! Кому нужен? С судимостью, с такой статьей тебя и близко к науке не пустят. Ишь, сопли распустил, - образумил, просветил Рябой.
Услышав это, Санька загрустил. Неужели до конца жизни все испортил ему отец?
— А по какой специальности учиться хочешь? - спросил Новиков.
— На агронома...
— Если даже тебя не реабилитируют, судимость не помешает получить эту специальность. Я так думаю. Вот учителем иль военным стать уже труднее было бы, - рассуждал старший охраны.
— Может, Бог даст, и без науки устроишься в жизни светло и счастливо. Лишь бы живым вернуться домой. Не калекой. Никому не быть в обузу. Чтобы мог сам себя прокормить, своим трудом, своими руками, - говорил Харитон.
— А вы, батюшка, чем займетесь, когда освободитесь? - спросил Генка.
— На что меня Творец поставил, тем и займусь. Что всю жизнь делал.
— А если все церкви закроют, что тогда делать будете?
— Разве только в храмах учим мы свою паству добру и милосердию, любви к ближнему и боязни греха? Нет, сынок, слово наше люди слышат повсюду - в больницах и тюрьмах, на площадях и в школах, в скорбных домах инвалидов и престарелых. Оно нужнее хлеба. Одних ободрит, укрепит, других утешит, иных образумит и удержит от греха. Если в день свой помогу хоть одному человеку, кем бы тот ни был, значит, нужен я на земле. Если слово наше сушит слезы на глазах несчастных и укрепляет в их сердцах веру в милосердие Создателя, нам надо жить. А слышат нас в храме иль на улице - все равно.
— А если не станет верующих? Как тогда жить станете?
— Такого не случится никогда! На вере весь род человеческий держится. Ею живет. Вера для людей - их кровь. И никогда крещеные не забудут Бога. Это на ваши собрания людей силой надо загонять. А к нам они идут сами. Доброй волей. Обидите вы - человек со скорбным сердцем к нам идет за советом и утешением. Мы и учим - терпению христианскому, чистоте души. Учим уважать власти. Ибо кесарь - от Бога.
— А кесарь что? Церкви закрывает! Вас в тюрьмы, зоны! Разве это правильно? За что уважать вам такую власть? - удивился Новиков, вспомнив, что за все время ни разу не слышал от отца Харитона обид на посадивших его.
— А отчего мне гневить свое сердце? Ведь меня убрали от паствы. Спрятали, значит, меня испугались. Значит, меня народ слушал и услышал. И мое слово, какое сказал я пастве своей, слышнее слова кесаря, который требовал не посещать храмы. Меня можно посадить, убить! И не только меня. Но слово Божие и вера в него - не во власти кесаря. А что касается обиды иль моего терпения, оно - ничто в сравнении с тем, что Бог терпел от рода человеческого. Но спас его. Вот где терпение! И любовь к нам, недостойным! Потому не ропщу! Кто я? Пылинка и червь. А Господь и меня видит, жизнь дарит! Могу ли я, видя это, обижаться на смертных?
— А у вас приход будет? - тихо спросил Санька.
— Непременно! Бог не оставит и меня без дела. В это всегда верю!
— У нас в селе тоже батюшка был. Его люди в своих домах от ареста прятали. А потом не стало его. Уехал или схватили, никто не видел, - вспомнилось Саньке.
Фартовые эти разговоры не поддерживали. Они могли оборвать, нагрубить любому, но никогда не обижали Харитона. Не спорили с ним. Не хаяли священников. И если политические невольно обижали Харитона, фартовые тут же вступались за него.
Всем фартовым, сучьим детям и уехавшим новичкам надолго запомнился случай на деляне. Недавний. Тогда собирали хлысты в пачку. Увязывали их, чтоб бульдозерист не растерял по кочкам и буреломам.
Харитон, поднявший хлыст на комель, ждал, покудйгАндрей Кондратьевич протянет трос в петлю. Но новичок замешкался, и священник,.не удержав, выронил тяжесть. Хлыст задел палец на ноге. От внезапной боли новичок взорвался такой бранью, что фартовые удивились. Уж чего только не услышал в свой адрес Харитон. Он вытирал вспотевший лоб. Ни слова не сказал новичку. Не оправдывался, не обвинял. А тот, словно его подменили, забыл все человечьи слова. И тогда не выдержал Шмель:
— Захлопни пасть, фраер! Сам облажался! Чего на человека хлебальник открыл? Иль думаешь, заткнуть его некому? Я тебе сам мозги просушу. Чтоб наперед зенки из задницы вытаскивал при пахоте! Тебя за пожар никто не попрекал. Хотя оттрамбо- вать мудаков стоило файно. Ты ж, за говно, развонялся на всю тайгу! Падла, а не мужик. Ты не то в политические, в работяги не вылез. А будешь лишнее ботать, зенки в жопу вгоню. Усеки, паскуда вонючая!
Андрей Кондратьевич онемел от удивления. Охрана молча наблюдала. Никто не вступился за новичка.
— Я вас считал интеллигентом, умным, справедливым человеком. А вы на деле скандальный кабатчик, - досадливо поморщился Илларион. И после того не становился в пару с Андреем Кондратьевичем.
Только нерешительный, всепрощающий Арсен работал с ним вместе, но на перекуры уходил от него.
Даже перед отъездом он не извинился перед Харитоном. Уехал, не простившись, не подав руки. Внешне все сделали вид, что забыли ссору. И все ж помнили. Потому именно о нем, Андрее Кондратьевиче, старались не говорить, не вспоминать.
Лето шло к исходу. И оставшиеся в тайге сучьи дети уже не ждали для себя реабилитацию.
Считали, что ими никто не интересуется. Устали, забыли, а может, там, наверху, заняты люди делами более важными, чем копание в чужих судьбах, чьих-то ошибках и просчетах.
Устав ждать, сучьи дети успокоились. Вернувшись в прежнее состояние, считали месяцы, а кто и годы до воли. Работали даже по выходным дням, удивляя охрану усердием. Да и что за отдых в тайге? Валяться в палатке никому не хотелось. А повышенная выработка приближала волю, давала заработки, а деньги по освобождении ой как понадобятся! Оттого и старались, использовали каждую минуту с толком. На обед уходило не больше получаса.
У Саньки - и того меньше. От него, вальщика, работа других зависела. Потому раньше всех старался поесть.
Вот и сегодня. Денек как на заказ. Солнце с утра. Бригадир ухватил пилу за ручки и к сосне направился. Надо аккуратно свалить, чтобы уцелел куст аралии. Его листьями не раз сам лечился. «Вот туда, на корягу», - оглянулся вальщик и потянулся завести пилу, как вдруг услышал:
— Говорит радиостанция «Голос Америки» из Вашингтона. Начинаем наши передачи для советских радиослушателей на волнах...
Санька бросил пилу, огляделся. По щекам покатились слезы. «Кто так зло, так неуместно шутит?» - сжал он кулаки.
А голос продолжал:
— В сегодняшней передаче мы расскажем нашим радиослушателям о жизни и работе заключенных, отбывающих наказание на Сахалине. В частности, о бригаде политических узников, которые еще не знают, что завтра трое из них выйдут на свободу по реабилитации.
У Саньки перехватило дух. Пот крупными каплями стекал со лба. Бригадир понял: его разыгрывают, и шагнул к кусту аралии. Там Рябой, в три погибели скрутившись, морду вывернул и верещал чужим голосом:
— Санька, падла, не махайся! Я про тебя хороший сон видел. Блядью буду, скоро похиляешь на волю...
— Разыграл, гад, взял на понял! - шутливо тузились мужики.
Но вскоре Санька забыл о розыгрыше. Дерево за деревом валил. Не до смеха.
— Бригадир! Эй! Санька! Тебя мусор зовет! - услышал он голос Шмеля.
