Богдан Сушинский - Гнев Цезаря

– Солидная рекомендация. Фамилия не запомнилась?

– Кажется, Шварцвальд. Точно, барон фон Шварцвальд. – Произнеся это, командующий уставился на флотского чекиста, но по выражению лица понял, что фамилия германского диверсанта ему ни о чем не говорит. – Возможно, – передернул он плечами, – этот диверсант выступает под вымышленным именем; в наши дни так поступают многие бывшие эсэсовцы и чиновники Третьего рейха. Но интересно, что он забыл во Влёре?

– Потому и говорю: важно знать, с какой целью он увязался за линкором «Джулио Чезаре». Ведь сейчас он наверняка находится на его борту.

– В этом можно не сомневаться.

Командир конвоя слышал этот их разговор, однако диалог по поводу формальных и неформальных целей пребывания у албанских берегов итальянского фрегата и некоего германца-контрразведчика он попросту проигнорировал. Вся его реакция свелась к запоздалому уточнению:

– Значит, вы, капитан, утверждаете, что контр-адмирал Рассеро уже находится на базе? – При этом Ставинский поджал нижнюю губу так, что верхние зубы его вонзились чуть ли не в обожженный ветрами, вечно шелушащийся подбородок. – Меня готовили к тому, что придется иметь дело с каким-то капитаном первого ранга, уж не помню его фамилию.

– В данном случае итальянцы решили придерживаться паритета чинов. Кстати, направляясь сюда, я предложил адмиралу…

– Контр-адмиралу, – бесцеремонно перебил албанца командир конвоя, напоминая ему о необходимости блюсти субординацию.

– Вот именно, я предложил контр-адмиралу, – невозмутимо уточнил Карганов, – отправиться вместе со мной. Однако он сделал вид, что оскорблен самой мыслю о подобном поступке.

– И каким же образом он это мотивировал?

– Ничем, кроме собственных амбиций. «Вы предлагаете мне, итальянскому адмиралу, выходить в море для встречи русских?! В ситуации, когда мы слабонервно отдаем этим самым русским бывший флагман своего флота?.. И поставьте в известность их адмирала, то есть он имел в виду „контр-адмирала“, – не без ехидства уточнил албанец ранг командира русского конвоя, – что переговоры с ним я буду вести только…»

– Это ж какие еще переговоры?! – возмутился Ставинский, вновь перебивая командующего базой.

– О передаче линкора, естественно.

– Никаких переговоров между нами происходить не может. Все давно решено там, – указал командир конвоя пальцем вверх. – На всех уровнях и при полной дипломатии. При полной, так сказать… дипломатии, – решительно расчертил контр-адмирал воздух перед собой, словно бы уже ставил размашистую канцелярскую подпись на акте приема-передачи корабля.

Январь 1949 года.

Военно-морская база во Влёре.

Борт линкора «Джулио Чезаре»

Появление русского конвоя в створе залива, между северной оконечностью полуострова Карабуруни и южными отрогами скалистого острова, барон фон Штубер встречал, стоя на ходовом мостике «преданного линкора». Широко расставив ноги, как это обычно делают люди, которые еще только осваиваются на коварно раскачивающейся палубе, и буквально втиснув окуляры бинокля в глазницы, он осматривал кильватерный строй с таким напряжением, словно выжидал момент для нанесения удара.

Сейчас он был похож на командира поврежденного, поставленного на якорь корабля, команда которого решила принять бой против целой вражеской эскадры, хотя понимала, что шансов уцелеть у ее неподвижного, с пробитыми бортами линкора никаких.

– Что скажете, мой Нельсон? – вызывающе поинтересовался барон, заметив появление рядом с собой капитан-лейтенанта Морару. – Сколько вражеских кораблей мы отправим на дно, прежде чем отправимся туда сами?

– «Главное, ввязаться в драку», как говаривал в таких случаях другой, сухопутный Нельсон.

– Вот только ввязаться в эту самую драку нам тоже не позволят. Судя по всему, русские рассматривают наш линкор лишь в качестве морской мишени для стрельб.

– Важно не то, как воспринимают наш корабль враги, важно, как мы сами его воспринимаем. Только это имеет значение сейчас, капитан-лейтенант, а не ваши сентиментальные размышления о численном превосходстве противника и его боевой мощи.

Штубер владел какой-то особой манерой общения и с подчиненными своими, и с врагами. Любую банальщину он произносил каким-то по-особому внушительным, не допускающим никаких возражений тоном высокопоставленного начальника, генерала, трибуна, вождя нации, наконец. Любого представавшего перед ним человека он воспринимал как априори виновного и, даже если тот и рта открывать не осмеливался, общался с ним, как с прохиндеем, пытающимся доказать свою правоту, навязать свое мнение, убедить в том, что не подлежит восприятию на веру.

И нужно было хорошо знать и самого барона, и его манеру общения, чтобы вовремя уловить, что за этим словесным напором, за обвинительным тоном скрывается всего лишь артистический блеф. И что нахрапистая уверенность его – некая ролевая игра, основанная на манере поведения офицера-контрразведчика, привыкшего подавлять волю подследственного, запутывать его, выводить из себя, заставлять оправдываться даже по поводу того, чего он никогда не говорил и не совершал.

– А мы, конечно же, воспринимаем его, исходя из канонов чести морских офицеров.

– Да, капитан-лейтенант, именно так, исходя из канонов. И мне бы не хотелось, чтобы вы оглашали этот вердикт хотя бы с малейшей долей иронии.

Какого-то особого впечатления крейсер «Краснодон» не производил; поставленный рядом с гигантом «Джулио Чезаре», он покажется вспомогательным сторожевым судном, которому не по-флагмански вести конвой, а шастать в районе плавания в поисках вражеских кораблей.

– Нет, господин Шварцвальд, – перешел Морару с итальянского на немецкий, – нам с вами не дано покрыть себя победной славой в морской битве под Влёрой.

– Не судьба, – опустил бинокль барон, – это уж точно. Только давайте условимся, – криво ухмыльнулся он, – упомянутый вами Шварцвальд остался на итальянских берегах и для итальянских чиновников.

– Все исправимо в этом мире, господин Штубер, точнее, штурмбаннфюрер СС фон Штубер. Кроме одного: видно, не взошли еще наши с вами флотоводческие звезды.

– И все-таки пять-шесть торпед сейчас не помешали бы, – с армейским азартом в глазах проговорил барон.

Еще несколько минут они наблюдали за тем, как русский флагман отделяется от рассредоточивающихся по дальнему рейду кораблей конвоя и направляется к бухте, отведенной для военно-морской базы. При этом он внимательно прошелся биноклем по палубе крейсера, по ходовому мостику и старательно навел резкость на группу офицеров, стоявших на открытой площадке. Он хотел рассмотреть на ней фигуру Гайдука, но обнаружил, что определить ее на таком расстоянии не может. В лицо он бы, конечно, узнал, поскольку оно ему запомнилось, тем более что только прошлым вечером рассматривал его на фотографии. Но понял, что с «опознанием» придется потерпеть.

– Господин майор, – появился за спинами офицеров вестовой, молоденький, по комплекции своей похожий на еще не сформировавшегося подростка матросик, – вас желает видеть синьора Лукания. Сказала, что она – из итальянского посольства в Тиране.

По выражению прыщеватой рожицы вестового, барон понял, что «версию с посольством» тот воспринимает как обычную хитрость портовой девки.

– Да ну?! Неужто Розанда Лукания собственной персоной?! – Барон метнул озорной взгляд на капитан-лейтенанта, как бы говоря: видишь, какая женщина разыскала меня на этих задворках Европы, но по ответному взгляду определил, что тот представления не имеет, о ком идет речь. – Передай синьоре, что видеть ее на борту «Джулио Чезаре» – большая честь для всей команды «преданного линкора».

– Ну, если для всей команды… – расплылся в ухмылке матросик. – Ладно, так и передам.

– Кстати, она уже на корабле?

– Нет, пока еще. Но если вы пригласите и позволите пропустить ее… Женщина сама по себе изумительная. Заявила, что по какому-то очень срочному делу.

– Так проведи ее на палубу, бездельник. И перестань маслить глаза, как мартовский кот.

– Она отказалась подниматься. Ждет вас на причале, в офицерском баре «Одиссей».

По матери Розанда происходила из какого-то древнего то ли сербского, то ли черногорского княжеского рода; по отцу – из итальянского княжеского семейства, восходящего своими корнями к роду, связанному с династией сардинских королей. Притом что отец и мать были дипломатами в третьем поколении, умудряясь оставаться на плаву при всех итальянских правительствах и режимах. Впрочем, сейчас штурмбаннфюрера СС меньше всего интересовало происхождение Лукании. Другое дело – ее загадочная внешность.

Достаточно было взглянуть на эту черноволосую, белолицую красавицу, чтобы понять, что вместе с родовыми титулами она вобрала в себя всю мыслимую красоту предков. Будь его воля, барон запатентовал бы прелесть этого словно бы выточенного из отбеленной слоновьей кости личика как эталон женской красоты всех времен и народов и поместил в Лувре для всеобщего почитания.