Михаил Рогожин - Новые русские
Последние слова оскорбляют и без того кипящую гневом женскую душу. С воплем Элеонора бросается вслед уходящему понтифику. Двумя прыжками она настигает обидчика и запрыгивает ему на загривок. Ее ноги кольцом обхватывают его тело, а руки пытаются содрать кожу с ненавистного лица. Артемий вскрикивает и падает на пол. С трудом отрывает ее руки от лица. В комнату вбегают Фрина и Нинон. Бестолково крутятся вокруг дерущихся. Стараются растащить их в стороны. Артемий первый поднимается на ноги. Бежит к фонтану, зачерпывает пригоршнями воду и выливает ее на пылающее лицо Элеоноры. Оно мгновенно застывает в озлобленной гримасе и на глазах медленно обретает спокойное выражение. Дыхание ее становится глубоким. Она засыпает. Артемий стряхивает воду с рук. Бросает дамам:
— Побудьте с ней. Минут через двадцать она проснется. Отправьте ее домой. Еще одна ночь в собственной спальне ей не повредит.
Макс битый час топчется в этом чертовом переулке. В церкви уже звонят к обедне. Куда делась эта женщина? Генерал-привратник сказал, что на этом серебристом «ниссане» приехала важная клиентка. Плюнуть и уйти Макс и не помышляет. Чувствует он себя на редкость оптимистично. Такое состояние бывает во время взаимной страстной влюбленности. Он мечтает об одном — увидеть ее. Не знакомиться, не приставать, не преследовать. Только заглянуть в ее лицо, скользнуть взглядом по ее ногам и допустить единственную вольность — при возможности поцеловать, поцеловать руку с длинными, касавшимися его ногтями. Ту самую руку, которая властно легла на его бедро.
Редкие прохожие обращают внимание на ходящего кругами человека. Видать, спьяну он норовит влезть в грязно-желтые сугробы снега. Размахивает руками и тайком пытается заглянуть в окно респектабельного подъезда. Его короткие волосы, небрежно зачесанные назад, стоят на голове. Дубленка расстегнута, и один конец серого мохерового шарфа касается утепленных сапог. Макс ничего не замечает вокруг себя. Он поглощен томительным ожиданием и размышлением о том, что столько лет прожил в Москве и ни разу не слышал о таком великом человеке, как понтифик Артемий. Макс больше не собирается иссушать мозг в бессмысленном поиске жизненных решений. Артемий ему — поводырь и учитель. Они вместе избавятся от Веры, и тогда Макс будет служить ему одному. Тайна преступления сделает его преданность Артемию безграничной. А в награду понтифик будет позволять хоть иногда, искоса, в дверную щелку смотреть на ставшую для него единственной, ту самую женщину. Словно соглашаясь с его мечтой, она выходит из подъезда. Вернее, выходят вдвоем. Обе женщины в пушистых черно-бурых шубах. Та, что в более короткой, поддерживает другую, у которой мех шубы достает до каблуков элегантных сапожек. Его женщина именно эта, возле которой так заботливо суетится подруга. Иначе и быть не может.
Нинон боится, что Элеонора потеряет сознание. Поддерживает ее под локоть, усаживает в машину. Громко спрашивает: «Ко мне?»
— Нет, на Тверскую, — слабым голосом отвечает женщина Макса.
Какая радость! Теперь он знает, где она живет. Серебристый «ниссан» выруливает из переулка на Остоженку и исчезает за углом дома. Макс, еле сдерживая возбуждение, бежит к генералу-привратнику.
— Извините, генерал, меня понтифик Артемий познакомил с этими дамами, а как фамилия той, что еле шла, я позабыл. Видите, даже не смог из-за этого попрощаться.
Генерал-привратник солидно, откашливается.
— Нынче здороваются и прощаются, фамилий не спрашивая. Даже в армии рядовой не знает фамилии ротного. Дожили. Вы, молодой человек, из интеллигентных кадров будете? Сразу видно. По физиономии. А фамилия этой дамочки известная. Вдова дирижера Василия Ласкарата. Музыку его оркестра я не слыхивал, а лично за месяц до смерти пару раз лицезрел.
— Правильно, он не так давно умер! — радостно вскрикивает Макс и тотчас замолкает от вырвавшейся неловкости. Теперь понятно, почему она ходит на сеансы омоложения. Фамилию ее выяснил, а лицо от волнения не разглядел. Помнит только короткую стрижку темных волос. Как-то, еще осенью, давнишний приятель Макса скрипач из Латвии показывал ему мемориальную доску с фамилией Ласкарата. Он отчетливо помнит изображенную на ней фигуру по пояс, со вскинутыми руками и золотой дирижерской палочкой в одной из них. Где? Где? Конечно же, на Тверской. Между Пушкинской и Маяковской. Она же сама попросила подругу отвезти ее на Тверскую. Ноги несут Макса в сторону Гоголевского бульвара. Там на троллейбусе рукой подать до Тверской.
Генерал-привратник не поленился высунуться на улицу и озабоченно наблюдает за вихляющей нервической походкой подозрительного посетителя.
Уж если изменять, то лучше по принуждению
Уж если изменять, то лучше по принуждению. Все-таки морально полегче. Вера убеждает себя, что изменить необходимо. Но как? Нельзя же надеяться, что ее кто-нибудь изнасилует. Она в задумчивости пьет кофе, сидя на кухне в ночной рубашке. Длинная, в пол рубашка больше напоминает хитон, присобранный на с трудом вздымаемой от собственной тяжести груди. На столе между тарелкой с овсяной кашей и открытой баночкой йогурта стоит небольшое зеркальце. Оставшееся от бабушек. В нем отражаются подбородок и губы Веры. Не расставаясь с сигаретой, вставленной в длинный белый мундштук, она накладывает крем густым слоем на вытянутую шею. Вера знает, что изысканная длинная линия шеи, волнительно уходящая почти до самых грудей, особенно привлекает мужские взгляды. Поэтому постоянно уделяет внимание ее безукоризненной форме. Появление едва заметных поперечных складок кожи расстраивают ее, и она немедленно начинает делать массаж и накладывать питательные маски. Чаще всего использует сметану и свежие огурцы. Критически обследовав состояние шеи на сегодняшний день, Вера остается довольна. Мысли возбужденно крутятся вокруг задуманного. Самым идеальным будет, если Глотов под впечатлением ее чуть более откровенно выставленной красоты сам начнет к ней приставать. В таком случае, у нее появится возможность поиграть с ним в недоступность. Но в этом деле важно не переборщить. Вера решает надеть блузку с кружевным воротником. Обычно она застегивает его под горло. Но сегодня оставит расстегнутым на три пуговицы. Как раз достаточно, чтобы заметить, как соблазнительно расходятся в стороны ее полные груди. А в остальном никаких вольностей. Серый брючный костюм с коротким пиджаком. Такой стиль Валентин когда-то называл — б. по-монастырски. Веру не смущает, что ее крутые бедра и крупный зад несколько массивнее верхней части тела. При длине ее ног это почти незаметно. Тем более сегодня она наденет сапоги на высоких каблуках. За годы жизни с Максом она перестала носить такую обувь, потому что становилась выше мужа, и это его нервировало. Рост Глотова позволяет ей пощеголять ни разу не надеванными сапогами. Вера бросает сигарету и идет мерить сапоги. Придирчиво рассматривает себя в большом зеркале в спальне, держа в руках задранную ночную рубашку. Ощущение высоты улучшает ее самочувствие. Возникает уверенность в себе. Какие-то черти начинают колобродить внутри. Времени для сборов достаточно, но Верой овладевает лихорадочное стремление реализовать тот свой образ, который полностью сложился в ее воображении.
В кабинет Глотова она входит стремительной походкой завоевательницы. Несколько минут Борис Ананьевич не может вымолвить ни слова. Взгляд его упирается в разрез на груди. Слишком сильное впечатление. И неожиданное. Они давно не виделись, и, думая о ее кандидатуре, Глотов вспоминал большую серьезную женщину в круглых очках, с зачесанными в узел волосами, одетую во что-то неприметно серое. Сейчас волосы Веры распущены и пышно обрамляют ставшее вдруг не таким крупным лицо. Глотов пугается собственного выбора. Он ждал рабочую лошадь, безропотную исполнительницу указаний, а перед ним сидит женщина, которой должно подавать пальто. До чего же эти бабы неожиданный народ! Борис Ананьевич продолжает молчать, защищаясь от напора выставленной на его обозрение красоты своей обычной снисходительно-безразличной улыбкой.
Вера не выдерживает:
— Вы рассматриваете меня, будто мы не знакомы.
— Нет, нет, — смущается Глотов. — Просто прекрасно выглядите. Раньше мне не доводилось видеть вас такой.
— Какой? — в голосе Веры кокетливое недоумение.
— Ну… парадной… — выдавливает из себя Борис Ананьевич. Он начинает злиться на эту расфуфыренную идиотку. Небось уже все сотрудники судачат, что к президенту ввалилась ресторанная дама. Поди им объясни, что она пришла наукой заниматься. Еще несколько таких дамочек, и на фонд будут коситься, как на чью-то мафиозную крышу. Вот ведь до чего дожили. Богатство не нашли, а скромность потеряли. Глотов решает держаться с Верой сухо и сурово. Отмечает про себя, что Макс по отношению к жене в чем-то прав.
