Александр Бушков - На то и волки
Данил сговорчиво присел в уголке, возле низкого столика, придвинул к себе солидную хрустальную пепельницу и достал из левого кармана престижные «Хай лайф», каковые в душе терпеть не мог. Он всю жизнь курил болгарские, но на нынешней работе сплошь и рядом полагалось дымить чем-то престижным, и никак иначе — у каждой Марфушки свои игрушки…
Вот Кузьмича, конечно, эти игрушки ничуть не тяготили.
А получилось в общем как в романе — иные из них все-таки бывают списаны с жизни. Два пацана родились в захолустной Судорчаге, сорок лет бившейся за звание хотя бы райцентра, да так и оставшейся в прежней роли. Родились в самых что ни на есть сермяжных семьях. А джинна из кувшина звали просто — Советская Армия. По прихоти судьбы оба угодили к одному военкоматовскому «покупателю», оказавшись в Москве, в полку, где солдаты носили синие погоны с буквами «ГБ». И обоим перед дембелем сделали аналогичное предложение — как же, сибиряки, отличники боевой и политической, из крестьян, кандидаты в члены…
Дальше оно все и раздваивалось, дорожки побежали в разные стороны. Один предложение принял, был после недолгого отпуска отправлен на соответствующую дрессировку и тянул лямку без особых взлетов и падений, пока на нехитрой карьере не поставили крест октябрьские игрища. Другой сумел с надлежащим тактом (то бишь врожденной крестьянской хитрецой) отклонить предложение таким манером, чтобы не испортить характеристику. С этой характеристикой да благодаря несомненным семи пядям во лбу без особого труда взял на шпагу Шантарский университет, стал из кандидатов членом, вышел с красным дипломом — но приземлился в Северо-Восточном райисполкоме, да так и двинулся вверх по этой склизкой лесенке, перепархивая от партийных органов к советским, словно теннисный мячик меж двумя ракетками.
Перестройка его застигла первым заместителем председателя облисполкома. Существует расхожее мнение, будто перестройка как раз и была затеяна для того, чтобы вторые секретари могли сесть на место первых. Конечно, многие так и поступили, прихватив в могучие союзники невежественную и горласто-придурковатую совковую интеллигенцию, а уж та, в свою очередь, убедила истосковавшуюся по доброму государю массу, что и член Политбюро способен в одночасье прозреть… Однако Иван Кузьмич Лалетин не пошел ни по одному из двух традиционных путей — не обернулся ярым демократом святее самого Сахарова и не погряз в забавах полозковско-зюгановской кодлы. Едва только приоткрылась щелочка с непривычно пугающей кличкой «кооперативное движение», как он с разлету грянулся в нее всем телом — так, что на заборе остался пролом в виде его силуэта, словно в мультфильме. Но Лалетин не разбился, а проскочил на ту сторону, где обосновался прочно. Пожалуй, к этому и сводится «Краткий курс истории И.К.Л.». Большинства деталей, подробностей и эпизодов былого Данил не знал да и не стремился узнать уже потому, что они безвозвратно отошли в прошлое. Поскольку в жизни нет места ни сказке, ни романтике, легко домыслить кое-что и догадаться, что на избранном пути друг детства Ванятка не стал ни святым, ни хотя бы подвижником, но и не запродал окончательно душу дьяволу. И Данила такая ситуация и такой шеф полностью устраивали — на фоне общей ситуации в стране. Ему самому до подвижника было — как до Китая раком…
Когда они чисто случайно встретились в столице сразу после окаянного октября, Кузьмич обрисовал ему детали и сделал предложение. Данил сказал, что согласится, если получит честное слово, что там нет ни наркотиков, ни крена в сторону прямой уголовщины. После короткой дискуссии, уточнявшей понятие «прямая уголовщина», стороны пришли к сердечному согласию. То ли происходившее в октябре сыграло роль последней соломинки, то ли сказалась брезгливая усталость от перестройки, отучившей многому удивляться и приучившей на многое смотреть иначе, но Данил даже в глубине души не включал «заимку» в категорию прямой уголовщины. В конце-то концов, государству подносили уже этот клад на блюдечке, и оно само от него отказалось…
Платиновое месторождение в районе речки Беди обнаружил в тридцать шестом году молодой геолог Изместьев, второй сезон работавший в «Шантарзолоте». Однако в геологии тогда безраздельно царствовал академик Бочкарев, в душе коего (как это частенько случалось с выдающимися деятелями науки, и не обязательно сталинской) причудливо соседствовали гений и сатрап. На беду, Бочкарев еще в двадцать пятом издал фундаментальный труд, где доказывал, что на территории СССР самородная платина восточнее Урала залегать не может…
(Вообще-то тема интересная — положа руку на сердце, как повели бы себя Ньютон или Пастер, даруй им судьба возможность абсолютно безнаказанно, ничуть не потеряв в глазах общества, отправлять научных оппонентов на виселицу?)
На двойную беду, молодой открыватель шантарской платины оказался упрямым и несговорчивым, не слушая увещеваний и намеков — может, по юношескому максимализму, а может, очень уж хотелось одним махом оказаться в ферзях. И сгинул год спустя так надежно, что не обнаружился ни в пятьдесят шестом, ни вообще. А о месторождении забыли напрочь — для того района существовала установка исключительно на золото. Да вышло так, что случай свел Лалетина в Ялте с умиравшим от рака профессором. Старец, родом из Шантарска, некогда был в свите Бочкарева и остался, наверное, последним из живущих, посвященным в ту давнюю паскудную тайну…
Дальше было несложно — имея деньги и верных людей. Благо, архивы «Шантарзолота» сохранились и секрета по давности лет больше не представляли. Кузьмич через свои связи и запустил в архивы надежного паренька, якобы молодого писателя, собиравшего материалы о героических подвигах первых советских геологов.
Конечно, главное — отчет Изместьева и все сопутствующее — еще в тридцать седьмом было изъято ежовскими костоломами, но к цели можно двигаться и обходными путями… Никто не стал изымать бухгалтерские документы, а ведь в них черным по белому стояло название села, где Изместьев нанимал рабочих, а также номера площадок промывки, по которым, сопоставив с другими пожелтелыми бумажками, нетрудно было сделать привязку к местности…
Бумаги из архива, понятно, упорхнули — для пущей надежности. И Кузьмич оказался монопольным обладателем тайны, ничуть не боясь, что объявятся официальные конкуренты, — подвалила гайдаровщина, и «Шантаргеология», как многие геологические управления по стране, тихо умирала без денег, даже не мечтая о новых маршрутах… И одна из старательских артелей Кузьмича, якобы безуспешно три года искавшая на Беде золото, на самом деле трудолюбиво копала платину, всплывавшую потом на мировом рынке в качестве юаровской.
Это была единственная область, куда Данилу не дали хода — зато отвалили два процента с прибыли. Детали он представлял смутно, сообразив лишь: полная конспирация вряд ли обеспечивается регулярным сезонным убоем рабочих. Такое случается лишь в дешевом боевике. Или в местах гораздо более отдаленных от Транссибирской магистрали. Не зря связи Кузьмича ответвлялись на Северный Кавказ, а в той артели не числилось ни единого славянина. Вероятнее всего, платину все эти годы копал некий аксакал с пятеркой сыновей и дюжиной племянников, повязанных намертво родовым кодексом чести и прочей горской экзотикой. В том же Дагестане чуть ли не в каждом ауле — своя национальность, даже со своим языком, который ближайшие соседи уже не понимают…
Он поднял голову. Из кабинета вышел субъект кавказской национальности, пожилой, но юношески легкий в движениях. Мимолетно кольнув Данила пытливым взглядом д и р и ж е р а, прошествовал в коридор. Качок заторопился следом с грозным видом — но пас клиента так бездарно, что Данил, будь он чужим киллером, успел бы преспокойно положить обоих, да и Жанну в придачу, бросить ствол посередине и уйти, не особенно даже торопясь.
Данил вошел в кабинет. Друг детства стоял у окна, сунув руки в карманы, вроде бы безразлично смотрел вниз, но у Данила осталось такое впечатление, будто спина у шефа как-то нехорошо напряжена.
— Прибыл, — сказал он кратко.
Кузьмич обернулся — излишне резковато, пожалуй. На свои сорок пять он в общем не выглядел, самое большее — на сороковник, и походил больше на флегматичного британца. Бог его знает, откуда у правнука землепашцев-раскольников получилась узкая и породистая английская физиономия — в Сибири отроду не водилось помещиков, изрядно-таки улучшивших своей статью породу крепостного российского крестьянства… Впрочем, и сам Данил не особенно-то походил на кого-нибудь из тех кругломордых, которых «Мосфильм» упорно пихал в свои эпопеи о крестьянской жизни, прошлой и нынешней.
— Ну, и где ты болтаешься?
— Ивлева убили, — сказал Данил. — Дела такие…
Он докладывал четко и быстро, вычленяя главное, и не мог отделаться от мысли, что Кузьмича происшедшее ничуть не занимает, что Кузьмич только и ждет окончания рапорта. А это было более чем странно — если вспомнить, что год назад шеф гораздо серьезнее отнесся к истории со сцапанным милицией рядовым охранником, у которого тоже, кстати, обнаружился левый ствол. А по табели о рангах охранник стоял не в пример ниже покойного Вадима…
