Олег Маркеев - Черная Луна
— Возможно, — кивнул тот рано облысевшей головой.
— Конечно, организация, если они легко «зачистили» сразу пятерых! — Белов медленно выдохнул, пытаясь восстановить дыхание. В висках билась дикая боль. — Но где гарантия, что у организации нет своей разведки? На худой конец — наблюдения. Засечь нашу возню в районе закладок не мог только слепой. Бочаров считает, что фугасы поставлены на неизвлечение. Я с ним согласен. Я не сапер, а опер. Если тут хоть кого-нибудь интересует мое мнение, то заявляю, что по оперативным соображения фугасы стоят на режиме неизвлечения. Стоит нам только выйти на организацию, они нажмут кнопку.
— Меня поражает не ваша горячность, Белов. — Подседерцев, вскинув руку, разом успокоил всех. — Нервы на пределе, я понимаю. Меня поражает ваша уверенность в том, что непременно будет взрыв. На чем она основана?
— Интуиция, — ответил Белов. «Западня!» — подсказала она же, но было уже поздно.
— Кстати, где ваша семья, Игорь Иванович? — неожиданно задал вопрос Подседерцев.
— Уехала на дачу. — Белов крепче вжал ладони в стол. — При чем тут они?
— Далеко дом?
— Под Ржевом.
— Далековато, — сочувственно покачал головой Подседерцев. — Значит, в понедельник они собрали вещи, планировали выехать во вторник утром. Уехали без вас. Естественно, вы же всю ночь провели в управлении. А во вторник уже ухватили след. К концу дня мы уже имели первый фугас на Никитском бульваре. У вас великолепная интуиция, Белов. И дача далеко.
Белов с трудом втянул воздух через сведенное судорогой горло. В глазах поплыло, пол под ногами дрогнул, скользнул в сторону. Чтобы не потерять равновесие, он вцепился взглядом в большой портрет президента за спиной Подседерцева. Показалось, седой старик с одутловатым лицом хитро подмигнул.
Рука Белова сама собой поехала по столу, лихорадочно нашарила что-то стеклянно холодное… А потом будто выключили свет.
* * *Посреди белого потолка плавало темное пятно. Белов никак не мог сфокусировать на нем взгляд. Едва ему это удавалось, пятно обретало форму большой птицы и плавно исчезало. Потом появлялось вновь, но уже в виде бесформенной размытой капли. Белов сделал над собой усилие… И пришел в себя. Почувствовал, что лежит на чем-то жестком. Попытался встать. Чья-то теплая ладонь легла на лоб.
— Лежи, Игорь, — мягко приказал голос, показавшийся Белову знакомым. — У тебя был обморок. Теперь все в порядке.
Белов принюхался, пахло медикаментами.
— Медпункт?
— Да.
Рука соскользнула со лба, и Белов смог осмотреться. Белые стены, шкафчик с лекарствами, стол.
Возле стула саквояж, с какими ходят врачи «скорой помощи».
Белов приподнялся на локте. Встретился взглядом с присевшим на топчан человеком в белом халате. Он оказался обладателем великолепных усов.
«Вот в чем дело!» — догадался Белов и сразу же узнал усача.
— Константиныч, привет! — постарался улыбнуться, но вышло с трудом.
— Мог бы и раньше заглянуть, Игорь. И не таким способом.
— Да все некогда, Леш.
— Всем вам некогда, — проворчал Алексей. Потеребил усы. Заглянул в глаза Белову так, как умеют только врачи, до самого дна. — Ладно, вижу, уже очухался.
Пересел на стул, повернулся лицом к Белову.
— А знаешь, Кирилла Журавлева убили, — неожиданно вырвалось у Белова.
С Алексеем, прозванным за солидный усатый вид Константинычем, познакомился через Журавлева. Сошлись быстро, Белов легко прикипал к хорошим людям, насмотревшись на ублюдков по обе стороны проходной. У Константиныча были какие-то свои дела с Журавлевым, Белов старался не вмешиваться. Мужики чудили, пытаясь внедрить что-то из последних достижений психологии в оперативное ремесло.
— Знаю. — Константиныч грустно вздохнул, пряча глаза. — А день сегодня, кстати, какой?
— Среда, — ответил Белов. — А Кирюху убили в ноябре девяносто четвертого.
Он вдруг вспомнил, что Константиныч не просто психолог, но и психиатр, и невольно напрягся. Как всякий русский, Белов не зарекался от тюрьмы и сумы, но психбольниц инстинктивно боялся.
— Что со мной было? — Белов притронулся к горячему виску.
— Производственная травма. — Константиныч не спускал с него пристального взгляда. — Переработал ты, Игорь. Вот и весь диагноз. — Он скрипнул стулом, сев поудобнее. — Стресс, неумение или нежелание расслабиться. Водочка, как у нас водится. Курите, как паровозы. Какое, к черту, здоровье, если в туалет даже времени сходить нету? Так и носите в себе. А от этого организм отравляется. Его, кстати, мать-природа создавала в расчете на здоровый образ жизни. Что я понимаю как разумный баланс положительных и отрицательных эмоций, активности и пассивности, возбуждения и торможения. Откуда же она знала, что ты свое тело атлета и пахаря на весь день в кресло усадишь? Сила у тебя медвежья, а вся идет на то, чтобы сдержаться и не дать в ухо тому, кто давно просит.
— А как же жить, Константиныч? — Белов помассировал висок.
— Ты у меня спрашиваешь? Да я сам такой! — Уголки усов, дрогнув, поползли вверх. — Висок давно стреляет?
— Я и не помню, — пожал плечом Белов. — Привык уже.
— Травмы головы, обмороки, потери сознания были? — перешел на профессиональный тон Константиныч.
— Нет. — Белов был уверен, что про потерю сознания на Бронной старший спецназа никому не растрепал, не тот тип.
— Точно?
— Слушай, что ты гонишь? — Белов с трудом сел, прислонился к стене. — Во всем медуправлении ФСБ не нашлось медсестры, так я понимаю? Штатного психиатра зря не вызовут. Короче, колись, Константиныч. По старой дружбе, — добавил Белов.
— Пепельницей ты засветил в президента, Игорек. — Из-под усов сверкнула улыбка. — Все вдребезги.
— Иди ты! В какого, на фиг, президента?
— В того, что на стенке висел. В портрет, значит. — Константиныч погрустнел. — Нехорошо получилось, Игорек.
— А Подседерцева не зацепил?
— Это такой здоровый и кучерявый?
— Ну.
— Нет.
— Жаль. — Белов покачал головой, в которой медленно сбавляли ход тяжелые жернова. От каждого их оборота в ушах низко бухало, звук отдавался толчком под сердцем.
— Зря ты так. Он больше всех над тобой хлопотал. Чуть ли не искусственное дыхание делал, когда я прибежал.
Белов, поморщившись, вытер ладонью губы. Обратил внимание, что рукав закатан до локтя.
— Укололи? — Поднял на Константиныча настороженный взгляд.
— Не бойся. Те времена прошли.
Они поняли друг друга. На памяти Белова было несколько госпитализаций особо правдолюбивых сотрудников с диагнозом «острая шизофрения». Как правило, припадки происходили после появления врача со шприцем, а до него шел обмен мнениями с начальством на повышенных тонах. Последней жертвой пал работник гаража, у которого Белов иногда чинил машину. Задал человек вопрос на партсобрании, почему начальники, плюя на все приказы, используют оперативный транспорт в личных целях. Кто же такое спросить может? Только форменный шизофреник.
— Времена меняются, а люди — нет, — выдавил Белов, разглядывая красную точечку на вене.
— Вот теперь вижу, что ты оклемался. Уже даже философствуешь. — Константиныч развернулся к столу, водрузил на нос очки, принялся заполнять какой-то бланк. — Бессонница мучает, Игорек?
— С понедельника в кабинете сплю. За смягчающие вину обстоятельства сойдет? — проворчал Белов.
— Угу. — Константиныч быстро застрочил по листку. — Как голова?
— Головка бо-бо, денежки тю-тю, водка — бя-ка. — Белов натянул пиджак.
— С последним не согласен. В нормальных дозах, в нормальной компании… А ты куда собрался? — Он оглянулся через плечо.
— Работать пора.
— Отработался. Сиди уж. — Он взял новый бланк. — Скоро поедем.
— Та-ак! — Белов подтянул непослушные ноги, пытаясь встать. — И куда ты меня, дружище, сватаешь, если не секрет? Отсюда два пути: в отделение неврозов в госпитале на Пехотной или в «фирменное» отделение в пятнадцатой психбольнице. Говори уж, что тянуть!
— Игорь. — Константиныч развернулся, смахнул с носа очки. — Ты не горячись. Я тебе не враг. Я врач, пойми. Но ты не болен. Тебе просто надо отдохнуть. Выспаться как следует. — Голос у него сделался низким и тягучим. — Просто отдохнуть. Я знаю, как это бывает. Словно перетянутая струна внутри. Все кипит, бередит, мысли скачут. Иногда кажется, что от тебя все зависит, все на тебе висит… А это не так. Все мы больны работой. Думаем, что в ней весь смысл жизни. А это не так. Я видел, как это происходит. Мается человек, место себе не находит, звонить на работу порывается. Заметь, не домой, а в отдел! Проходит неделя, пружинку внутри отпускает. Мякнет душа, будто оттаивает. Оказывается, лучше всего тишина и покой. Тишина и покой. Тишина и покой. Помнишь, «свободы нет, но есть покой и воля». Еще через неделю приходит воля. Когда начинаешь принадлежать лишь самому себе. Живешь без начальника и будильника. Это такой кайф, Игорь. Словно летним днем задремал у тихой речки. Забыл про рыбалку, про город, про все на свете. Остался лишь ты, теплый ветер и белое облако высоко в небе. Тишина и покой. Ты отдыхаешь. И ничего тебя не тревожит. Ничто не может вывести из себя…
