Илья Рясной - Большая стрелка
Что-то толкнуло его, когда он вошел в большую комнату. Что-то сразу насторожило. И он сразу понял, что именно.
Когда он оставлял квартиру, порядок в ней был несколько иной. И вещи были разбросаны по-другому.
Здесь кто-то был. Тот, кто имел ключ.
Кто? Милиция? Они говорили, что не появлялись больше здесь.
Тогда кто?
Недолго Художнику пришлось править в камере следственного изолятора. Дело в отношении его передали в суд, ему дали копию обвинительного заключения.
Потом был суд. Упираться смысла не было, так что Художник признал свою вину, попросил прощения у честных людей и умолял не лишать свободы. Но почему-то навстречу ему не пошли. И получил он два года в шестой исправительно-трудовой колонии в Калачевском районе области. Так как он умел прекрасно рисовать, то устроился на блатную должность в клубе, где рисовал плакаты с изображениями счастливо улыбающихся заключенных, вставших на путь исправления.
Общая зона — не строгая. Там сидят те, у кого первая ходка. И в девяностом году правил там не воровской закон и даже не понятия, а просто беспредел. В то время любимой темой журналистов было бесправное положение зеков, так что в ИТК-6 повадились правозащитники и корреспонденты. Для смеха Художник продемонстрировал молоденькой, напористой и наивной сотруднице «Комсомольской правды» свои рисунки и наплел о своей нелегкой судьбе, о том, как он, молодое дарование, хотел есть, поэтому полез за чужой вещью, чтобы мать, оставшаяся без работы, не умерла с голоду. Самое интересное — вышла в газете история один к одному, как он наговорил, даже с его фотографией.
Удивительное дело — чем больше в зоне появлялось правозащитников и журналистов, тем хуже становилось положение и тем выше взлетал беспредел, который нравится только полным дуракам, кому надоело жить на белом свете. Администрацию колонии так прижали, что она предпочитала не связываться ни с чем, в зоне воцарялся невиданный бардак, предприятие, обеспечивавшее ИТК-6 работой, почти остановилось деньги платили с перебоями, работы не было.
Беспределыциков приходило на зону все больше. Шпана и психи в последние годы будто с цепи сорвались. Наевшиеся наркотиков и дихлофоса, с напрочь вышибленными мозгами, они на воле творили неописуемые вещи. Продолжали они так жить и на зоне. Треть сидела за насилие — таких раньше опускали, а теперь всех не опустишь. И они тоже пытались взять верх. Правильные ребята, те, кто пришли в зону не по залету, а по велению сердца и по направлению своих наставников, пытались держать оборону, кучковались друг с другом. В этой компании Художник обнаружил и Хошу, который принял его с радостью.
В каких только переделках не побывал Художник. И с каждым днем только набирался холодной ярости и уверенности в себе. Вот он стоит напротив одного из психов. Хищнику надо смотреть в глаза. У противника — заточка. У Художника — ничего.
— Режь, — кричит Художник.
В горло вдавливается острие заточки. Но Художник, не обращая на нее внимания, двигается вперед. Лезвие упирается в шею, и появляется кровь.
Но в глазах противника Художник видит страх. Он знает, что тот не ударит его в шею ножом.
— Давай… — снова кричит он, зная, что противник отступит.
И тот отступает.
Художник же быстро понял, что отступать нельзя никогда. Через два месяца с новым своим корешем — тоже слегка чеканутым, сидевшим за наркотики и готовым за пачку чая подписаться на что угодно, — он душит своего врага подушкой.
Самое смешное — врачи дали заключение, что тот умер от сердечного приступа. Администрации было не до незапланированных жмуриков. Лишнее ЧП — это комиссия из управления, разборы, а Хозяину полковника получать. И у оперчасти и так было полно забот. В это время верх на зоне как раз начал брать Боксер. Да, тот самый предводитель боксерской бригады, терроризировавшей Ахтумск. Всю жизнь Боксера учили бить по мордам и грушам, и освоил он главную науку — бей первым. И всегда вставай на ноги на счет восемь и уж тогда, движимый яростной жаждой мести, не давай спуска. Бей пока противник дышит.
Постепенно Боксер брал в кулак отморозков. С некоторыми блатными заключил пакт о ненападении. Другие пробовали катить на него бочку.
— Ты же Крота пришил, подручного Тимохи, — сказа ему однажды. — За это отвечать надо.
— Я убил? Обоснуй.
Блатные погорячились, поскольку обвинения обосновывать было нечем. Зато Боксер, воспользовавшись возможностями своей бригады на свободе, накопал компру на основных блатных заводил ИТК и двоим сделал «предъяву по понятиям» — уж в чем, в чем, а в хитрости и изворотливости Боксер не откажешь. В результате Боксер стал некоронованным королем зоны. А Художник в очередной раз убедился, что будущее за новой волной, гангстерами, денежными, уверенными в себе, лишенными предрассудков, соблюдающими воровски законы тогда, когда им это выгодно, и отбрасывающими их когда те начинали тяготить.
— Ну а ты, волчонок? — однажды вызвал Художника на разговор Боксер, присматривавшийся к этому молодому, серьезному парню. — Ты тоже мной недоволен?
— Главное, не мешаю, — сказал Художник.
— Умно поступаешь, — кивнул Боксер.
— Но и не помогаю. Я в клубе картинки рисую. Мне все разборы по барабану.
— Ну смотри, Художник. Как бы не было худо.
Ему это напомнило фразу шестерок Бузы «от слова худо», и его передернуло немного.
Боксер оставил его в покое, хотя и неуютно ощутил себя, поймав быстрый, как удар ножом, взгляд. Боксер видел, что парень очень непрост, что он как сгусток злой, целеустремленной воли.
Постепенно Боксер все круче заправлял зоной. И решил однажды, что настало время показать себя. Главная проблема была в том, чтобы «оглушить» оперчасть, перекрыть поток информации от ее негласного аппарата.
— Кто в административную зону пойдет — того удавлю, — пустил однажды Боксер указивку.
Теперь каждый, кто лез к административной зоне, записывался в стукачи. Так что зеки по возможности обходили ее, как чумной барак. Доверенные Боксера секли все контакты оперативников, и оперчасть осталась без ушей и глаз.
Боксера поместили в штрафной изолятор, и прапорщики-контролеры отработали его от души дубинками, сковав для верности сильные руки наручниками. На ринге Боксера так не били никогда. Но он выдержал. Ему, здоровенному лосю, все было нипочем.
— Сочтемся, — прошептал он.
Он привык держать удары. И опять поднялся на счет девять. И нанес ответный удар.
Через пять дней на зоне поднялся бунт. Кто был его заправилой — догадаться нетрудно. Сценарий был примерно как на броненосце «Потемкин» — бросили клич типа «честных зеков мясом с червями кормят!». Слово за слово, тарелкой по столу, и зона встала на дыбы. ВВ-шников со щитами и дубинками зеки быстро выкинули за пределы зоны, забаррикадировались мебелью, вытащили заготовленные заранее металлические пруты, холодное оружие и стали требовать представителей ООН из комиссии по правам человека и помощника Горбачева для того, чтобы донести о не праведных порядках на зоне. Заодно отметелили до потери пульса всех, кого подозревали в сотрудничестве с операми, при этом в большинстве случаев били не тех.
Бунт разрастался. Зеки захватили одно из административных зданий, взяли в заложники медперсонал санчасти.
Длилось противостояние три дня. Руководство УВД и прокуратура Ахтумска боялись применять силу. Наконец на зону вели ОМОН. И пришел час расплаты. Битва была, как в средние века. Закованные в бронежилеты, в касках, с плексигласовыми и металлическими щитами омоновцы шли вперед. По щитам барабанили камни, железные острые болванки, кто-то поджег бензин. Цвела «черемуха» — но слезогонка не особенно помогала. И случилось то, чего не могло не случиться, — прозвучали выстрелы.
Хоша хотел было тоже двинуть в гущу драки, проучить от души волков-омоновцев, но Художник осадил его:
— Ты за Боксера бока под ментовские дубинки подставлять будешь?
Они еще с парой пацанов забились в каптерку в закутке клуба и в битве участия не принимали. Так что под основную раздачу, когда омоновские дубинки гуляли по ребрам и выбивали дух у особо строптивых, они не попали. Их омоновцы выудили, когда все закончилось. Боевой угар у милиционеров уже вышел, и досталось укрывавшимся всего несколько ударов дубинками, что по сравнению с другими было просто поглаживанием.
Уже когда бунт подавили, Боксера отправили в другую зону — для строптивых, где участь его ждала не сладкая, некоторых осудили за сопротивление, накрутили срок и перевели на иной режим. Художнику и Хоше последователи Боксера пробовали сделать предъяву — мол, прятались за спинами, когда даже опущенные бились не щадя живота за правое дело.
— Бунт был не правильный по всем понятиям. Никакие целей он не преследовал, кроме того, чтобы Боксера потешить, — сказал Художник. — Вот за такое надо держать ответ.
