Эльмира Нетесова - Седая весна
Случалось, троим за вечер клялся в любви до гроба. Каждую ночь обещал жениться и все время разным. Но становиться семейным вовсе не собирался.
За увольнительную успевал заморочить головы двоим, троим девчонкам, переспать за бутылку с какой-нибудь бабенкой, назначить свиданья на следующий день нескольким девушкам, познакомиться с новыми девчонками и придумать, как на следующий день удрать в самоволку, чтобы не попасть на гауптвахту.
Скольких девчонок он обабил? Даже сам сбился со счету. Случалось, его били прямо на танцах. Иногда ребята за своих подружек колотили, случалось, налетала девичья свора, и тогда с Сережки летели пух и перья. Эти вламывали не щадя. Знали, где бить, и не жалели. За ложь и предательство, за насмешки и болтовню лупили хуже мужиков.
И тогда, едва заживали синяки, он знакомился с другими девчонками и снова все повторялось.
По-настоящему влюбился Серега незадолго до демобилизации. Но Ирка не поддалась. Она смеялась над ним. На все ухаживания и вздохи, на признанья и мольбы отвечала отказом. Девчонка не замечала его, не хотела видеть. Когда приглашал в кино, говорила откровенно:
— Я себя не на помойке подняла, чтобы с козлом, уродом, недоноском показаться на людях! Иди вон, выблевок!
Хотел влепить пощечину, но не смог. Попытался как-то овладеть силой, девчонку подкараулил в подъезде дома поздним вечером. Ирка так поддела в пах, что черные искры из глаз посыпали. Забыл вмиг, зачем в подъезде оказался и для чего ему была нужна Ирка.
Та даже не выглянула из дверей, не поинтересовалась, жив ли он? И Серега, вместо того чтоб забыть о ней, отступить от девчонки, окончательно в нее влюбился. Сергей стал ее тенью, верным псом. Он сопровождал Ирку повсюду. Она на его глазах целовалась с другими. Он терпел. Ждал, когда сменит гнев на милость, но Ирка не замечала его страданий. Сергей пытался на ее глазах флиртовать с другими, вызвать ревность. Но бесполезно. Его букеты цветов, послания с горячими признаниями рвала в мелкие клочья. Сергей сник совсем и окончательно поверил в то, что он урод, никчемность, недостойная Ирины. Но именно она осталась его болью, мечтой, недосягаемой сказкой.
«Ира! Завтра я ухожу на гражданку. Одно твое слово и останусь здесь навсегда, не поеду домой! Я не могу жить без тебя! Я люблю тебя одну! Поверь! Подай хотя бы надежду! К чему мне жить, если ты не будешь рядом? Я покончу с собой!» — написал в записке. В ответ получил сверток. Прочла! Развернул пакетик дрожащими руками и онемел… Капроновый кусок шнура и четвертинка хозяйственного мыла были завернуты в нем.
Он уехал домой вместе с сослуживцами. И, едва выглянув из окна вагона на перрон, увидел Ирку. Она плакала навзрыд, провожая поезд. И Сергей переловил ее взгляд на своего друга. Она любила его. Но, увы, тоже безответно…
Сергей тогда порадовался ее беде. Ему сразу стало легче. Еще бы! Гордячка Ирка познала его боль. А через пару месяцев, уже привыкнув к гражданке, стал заглядываться на девок. Но через год надоели временные связи. Они выматывали, опустошали не только тело, а и карманы. Да и устал от сухомятины, грязных рубашек и носков, беспорядка и зловония в доме. Решил присмотреть себе жену. Стал выбирать не спеша. Приводил в дом девку и наблюдал за нею. Не торопился заваливать в постель.
Подружки удивлялись перемене. Но ни одна не бралась приготовить или убрать. Никто не взялся за стирку. И Серега с тоской думал, что женится он не скоро, а может, и никогда.
Он сам сажал картошку на небольшом участке за домом, когда услышал за спиной из-за забора голос старухи-соседки:
— Жениться тебе надо, внучок!
— На ком, бабуль? — усмехнулся невесело.
— Путную ищут в огороде, а не в хороводе! Кто ж выбирает жену на гульбищах? Ты серьезно смотри вкруг себя. В доме, где ладная девка живет, — и двор, и дом, и огород пригляженные. Ей не до веселья, голову пустым не засорит. А безделки-свиристелки весь век просрут. Только на то и гожи, что за углами тереться. Глянь на их нонче! Юбка выше сраки, сиськи гольные наружу, морды в красках, сущие черти. Такую в дом ввести грех единый. В голове — опилки, в душе — говно. Коль начнешь заставлять работать иль вздумаешь кулаком проучить, изменять станет или сбежит. От говна никогда толку не получишь, лишь время изведешь, — говорила бабка.
— Где ж найду хорошую? Теперь все одинаковые, — вздохнул Серега тогда.
— Да оглядись! Только на нашей улице хороших девок пруд пруди. Но они — в доме. К ним подход нужен. Они по улице не шляются!
Так-то и приметил Настеньку. Глаза как незабудки, косы русые. Сама из себя пригожая, тихая. Заговорил с нею через забор, девка маковым цветом зарделась. Но, слово за слово, свиданье назначил. Вечером пришла. Погуляв с нею по тихой улице, где все соседи в окна выставились, домой пригласил. Настя отказалась. Дальше своей улицы гулять не пошла. И себя взять под руку не позволила. Лишь через месяц во двор вошла. И враз за веник взялась. Еще через неделю уговорил войти в дом. Там она поняла, как нужна человеку хозяйка. Помогла навести порядок. За три месяца привыкла к Сереге. Да и он старался ничем не оттолкнуть. Забыл прежних подружек. Ни одну в дом не приводил, ни с кем, кроме Насти, не встречался. Поверила ему девчонка. И на Новый год вся улица гуляла на свадьбе. Вместе с приданым пришел за Настей и пес, ее дружок и выкормыш. С самого щенка сама вырастила. Ему Серега сделал конуру, и пес, признав мужика хозяином, охранял дом и двор, сад и огород.
Сергей и сам не знал, любил ли он Настю? Одно помнил всегда, что без хозяйки дом — сирота. А потому лучше Насти никого не искал. Со своею первой деревенской женой он не виделся. Знал, что родила Верка кузнецу двойню девок. Тот, пожив семейным с месяц, сбежал из деревни навсегда. Верка сама растила дочек. О мужиках теперь ни слышать, ни думать не хочет. О Сереге, несмотря на тяготы, ни разу не вспомнила. Да и он забыл ее навсегда.
Ох и хозяйственным стал мужик. За лето обшил дом вагонкой. Поставил крепкий забор. Двор залил и закатал асфальтом, крыльцо закрыл, остеклил, поставил дубовую дверь. Внутри полы перестелил. Оклеили с Настей стены обоями. Печь переложил соседский печник. В доме всякий месяц обновы стали появляться. Холодильник, потом и телевизор, стиральная и швейная машины, пылесос. А Сергею все было мало. С утра до ночи на работе пропадал. Ведь и работал в автосервисе — слесарем. Получал неплохо. Но всегда жаловался, что денег не хватает. Ему не верили. Случалось, высмеивали. Он злился.
— У меня жена беременна! Ее на хлебе и картохе держать не могу! Вот и не хватает заработков! Хоть сутками вкалывай! — жаловался слесарям.
— А чего ноешь и орешь, ровно сам собрался просраться тройней. Твоей Насте не больше других надо! Нужно заработать — оставайся во вторую смену, вкалывай хоть до утра! Но не ной, не погань будущую судьбу своему ребенку. Не жалуйся на неродившегося! — осекали слесари.
Сергей молчал недолго. Он и дома стал сварливым. Изменился не сразу. Каждый вечер вытряхивал из кармана весь заработок и пересчитывал до копейки.
— Это на магнитолу. Это на жратву. Это на мыло и порошки. Тут — на пеленки. Мелочь — мне на курево! — раскладывал деньги по кучкам.
— А на халат? В свой уже не влезаю! — краснела Настя и добавляла: — Тапки мои совсем износились.
— Подклею. Еще поносишь. А халат расшей, как все бабы делают. Беременность не вечна. Родишь, халат хоть выкинь. Его даром не дадут. Он деньги стоит. Иль беречь разучилась?
И женщина, краснея, уходила. Что скажешь и ответ? Сергея ей упрекнуть было не в чем. Он не выпивал, курил мало. Скупым стал не с добра. Ведь жизнь они начали с нуля. А гляди, дом — картинка! И внутри порядок. На стенах ковры, на полу паласы. На потолке люстры, одна другой краше, всякими огнями переливаются. Вот только почему на душе все меньше тепла остается? И для радости — места нет. Не радуют покупки, не греют душу. Чем больше приобретений, тем скупее становился человек. И Настя со страхом думала: что ждет ребенка?
— Это не беда, что муж прижимист. Зато такие любовниц не имеют, из дома не потянут, — успокаивала Настю бабка. И добавляла: — Вот твой дед, царствие ему небесное, дай ему волю, меня вместе с детьми пропил бы. Ничего на свою глотку не жалел. Случалось, год без роздыху чертоломит. Потом в неделю все пропивал. Не только я без халата, дети без хлеба оставались! А ему хоть ссы в глаза! Так что лучше, голубушка моя? Мужики, они все с вывихами. Коль домовитый, значит, скупой, а ежели добрый, то пропойца! А наша бабья доля — все терпеть молча. Лишь бы не бил, из избы не тащил, не устраивал попоек и не таскался с бабьем. Ничего такого за твоим не водится. А значит, хороший человек! — успокаивала бабка внучку. Та, хоть и не сразу, но соглашалась, а ночами плакала. Разве о такой жизни мечтала? Ведь вот даже арбуз боится попросить себе. А так хочется, что во сне видит, чувствует запах. Но даже сонная знает, как ответит Сергей:
