Дмитрий Черкасов - Парижский десант Посейдона

– Не изменю, – согласилась немка и нанесла капитану такой удар, что тот полетел на пол и на некоторое время лишился чувств. Вселенная для него вспыхнула болевым фейерверком, тут же сменившись небытием.

Когда к Гладилину стали возвращаться чувства, он ощутил, что его волокут в угол и, привалив к стене, удобнее усаживают.

– Что... это... такое... – простонал Гладилин, осторожно дотрагиваясь до свежевыбритой головы. Она раскалывалась. Внутри головы словно гудели поминальные колокола. Капитан попытался разомкнуть веки, и это ему удалось только с правым глазом, левый не открывался.

– Простите, – сказала хозяйка. – Это вынужденная мера, ничего личного. Темные очки смотрелись бы на вас слишком примитивно. А сейчас у вас настоящая травма – взгляните сами.

Она поднесла ему зеркало. Гладилин увидел на месте своего левого ока чудовищный «фонарь».

– Дайте льда... надо приложить...

– Никакого льда. Никто не собирается вас лечить, до свадьбы само заживет. А вот повязку я вам наложу, и если кто-то заинтересуется, то увидит, что наложили ее вполне обоснованно.

Она подала Гладилину кружку, капитан отхлебнул и закашлялся: это был не самогон, а чистый спирт.

– Дайте воды...

– Нельзя запивать спирт водой. Будет ожог.

Спустя какое-то время Гладилину стало намного легче, и он бросился к рюкзаку проверить – на месте ли капсулы. Они были на месте. Сунул руку в карман – ПМ тоже был на месте. Немка следила за его манипуляциями с нескрываемым презрением. Ничего другого она от этого русского не ждала.

– Вот ваша одежда, – она брезгливо швырнула ему какие-то шмотки и удалилась все той же величественной походкой.

Постанывая и пошатываясь, капитан начал переодеваться. Перед глазами все плыло, руки не попадали в рукава. Минута, две, три – и вот Гладилин выпрямился, преображенный. Истертые вельветовые портки, рубаха навыпуск, тяжелые ботинки-говнодавы, обещанный кожаный пиджак плюс золотая цепочка на шею; он почему-то подумал, что золото настоящее.

Капитан действительно преобразился.

Он превратился в настоящего гопника.

Часть вторая

ПЕСНИ ЖАВОРОНКА

Глава шестая

ДОПРОС ПИОНЕРА

– Наши, – прошептал Сережка Остапенко.

Красавчик не сказал ничего, его шатало.

Элементы эсэсовской формы, позаимствованные у Иоахима фон Месснера, заставили моряков сделать стойку: сработал сделавшийся условным рефлекс; однако мгновением позже все расслабились и опустили вскинутые было стволы. Особенно впечатлял черный китель, болтавшийся на Сережке.

Усатый мичман приблизился.

– Вы кто такие будете, хлопчики?

Те не знали, что сказать. Они совершенно растерялись. Морской воздух опьянил их крепче спирта и в клочья разорвал путаные мысли.

– Я... я Сережка. А это Соломон.

– Вот вы, значит, какие, Сережка и Соломон. Чего ж вы так вырядились? Здоровьем рискуете! У наших ребят нервы на пределе...

Соломон сглотнул и с трудом выговорил:

– Там... внизу... фриц дохлый валяется... мы ему двинули...

– Фрица убили? – не поверил мичман.

Внешность героев вынуждала усомниться в заявленном подвиге.

Стали подтягиваться другие моряки, с интересом прислушиваясь к разговору. Но тут вмешался человек в противогазе, который вывел ребят из трюма. Он, кстати сказать, уже некоторое время как снял маску, и под ней оказалось породистое, аристократическое, не вполне славянское лицо.

– Все разговоры прекратить, – жестко распорядился этот человек. – Отойти на расстояние десяти шагов. Выполнять.

Он почему-то сразу не понравился Сережке и Соломону.

У человека была смешная фамилия: Жаворонок. Больше ничего забавного в нем не содержалось. Будучи лишь в звании майора, он подчинялся непосредственно Берии, и этого было достаточно, чтобы всяческие смешки сошли на нет. Один из коллег, позволивший себе высказаться в том духе, что, дескать, «невелика птица», угодил под следствие, а дальше – уже никому не известно, куда.

Жаворонок, в помощь которому были приданы два лейтенанта – под видом обычных матросов, – предполагал обнаружить на плененном эсминце трупы, и только трупы. То, что ему удалось заполучить двух живых, могло оказаться невероятной удачей со всеми вытекающими приятными последствиями. Если только они не заразные – Жаворонок подумал об этом слишком поздно, чтобы принять меры.

Правда, и трупов он нашел предостаточно и сожалел, что не застал в живых ни одного немецкого врача. Но на борт «Хюгенау» он взошел даже не с целью захватить пленных: его интересовало совсем другое.

Его интересовал экспериментальный материал.

Собственно говоря, ради этого материала была задумана вся операция по захвату эсминца.

Потому что Лаврентий Павлович был не тот человек, от пристального внимания которого могли укрыться разработки вроде тех, что велись в германской плавучей лаборатории.

Лейтенанты уже тоже покинули трюм, держа в руках оцинкованные ящики с искомым материалом.

Двое истощенных подростков, одетые на манер огородных пугал, в перспективе тоже могли рассматриваться как экспериментальный материал. Во всяком случае, как результат воздействия этого материала.

– В шлюпку, – коротко приказал Жаворонок.

– И этих?

– Этих в первую очередь.

Майор проследил, как лейтенанты препровождают Сережку Остапенко и Соломона Красавчика в шлюпку; сам же он караулил трофейные цинки. Он стоял как скала, широко расставив ноги, – качка была небольшая, но ощутимая. Потом один из лейтенантов поднялся забрать ящик, майор захватил второй и спустился вниз. Он сделал это довольно неуклюже – был явно непривычен к морской реальности; шлюпку сильно качнуло.

Сережку и Соломона бил озноб: дул пронизывающий ветер. С палубы в шлюпку упала пара бушлатов: нашлись сердобольные люди. Жаворонок запрокинул голову и одобрительно кивнул.

– Кутайтесь, пацаны, – пригласил он ребят, стараясь говорить как можно добродушнее. Выходило у него натурально: он и в самом деле не имел ничего против этих бедолаг. Ему самому было немного неприятно то, что предстояло. Так, впрочем, бывало всегда; постепенно он входил в аппетит, и недавняя неприятность оборачивалась уже хорошо распробованным удовольствием.

Лейтенанты взялись за весла. Шлюпка взяла курс на подводную лодку.

* * *

– Так как, говоришь, тебя звать? – проникновенно осведомился майор Жаворонок, мучительно сдвигая соболиные брови.

Он задал этот вопрос в восьмой раз.

В каюте было душно и жарко: Сережка изнемогал от всего сразу и по отдельности. В глаза бил яркий свет лампы. Глаза, однако, слипались: он смертельно устал. Его накормили до отвала – в силу необходимости для проведения следственных мероприятий, как сказал Жаворонок. К тому же до особого распоряжения предполагаемый материал следовало беречь.

Жарко было и самому майору. Он расстегнул ворот гимнастерки, на утонченном лице выступили крупные капли пота. Он то и дело вынимал надушенный платок и осторожно проводил им по шее и чуть порозовевшим щекам.

Глухо рокотали двигатели; лодка ушла на глубину.

– Сергей, – еле слышно ответил Остапенко.

– Сергей, а дальше?

– Семенович... Остапенко.

– Что ты делал на немецком корабле?

– Ничего... я ничего не мог делать...

– Что же – тебя туда сувениром взяли?

– Кем?

Деревенский пацан Сережка не знал этого мудреного слова.

Майор Жаворонок с досадой вздохнул:

– Слушай меня, парень. Сейчас не время шутки шутить. Ты попал в скверную историю. В очень скверную. Тебя взяли на вражеском боевом корабле. Ты понимаешь, что это значит? Чем ты там занимался – неизвестно. Ты знаешь, что полагается за сотрудничество с врагом?

Жаворонок прекрасно знал, чем занимались на вражеском корабле Сережка и Соломон. Но он нуждался в стопроцентной уверенности: он хотел быть уверен, что слышит правду, причем всю правду. К тому же страх и чувство вины неизменно располагают к сотрудничеству и никогда не бывают лишними.

То, что Сережка попал в скверную историю, тот понимал и сам. Не привыкать. Он уже и не представлял себе иных историй.

– Я не сотрудничал! Меня силком привезли... из концлагеря...

Курить на подлодке не разрешалось, но у майора был особый статус. Ему разрешалось все, и Жаворонок закурил. Дополнительный фактор, токсическое воздействие. Он не думал об этом, действовал по наитию.

– Да? А вот твой дружок поет другое...

Сережка тупо смотрел на особиста.

Соломон? Поет? С чего ему петь? С другой стороны, можно и спеть, если велят... Он и сам и споет, и станцует. Хотя станцевать у него вряд ли получится.

– Не понимаешь? – усмехнулся Жаворонок.

– Нет...

– Видишь ли, дружок твой дорогой говорит, что вы были добровольцами. Что вам пообещали свободу, безоблачную жизнь в Германии, если вы согласитесь работать на фашистскую науку.

Это звучало настолько бредово, что Сережка вновь не нашелся с ответом. Он и поверил Жаворонку, и не поверил.