Владимир Колычев - В мире животных
– Стоять! Лицом к стене!
Обычно такая команда следовала, когда конвоир подводил меня к решетчатому «шлюзу», за которым начинался очередной отсек с камерами. Но сейчас меня ткнули носом в стену возле тюремной камеры.
Тумбочка в отсеке, доска документации, жирный, плохо выбритый мужик.
– Микола, принимай новичка! – фамильярно обратился к нему конвоир.
– В какую? – неторопливо поднимаясь со своего места, спросил толстяк.
– Триста двадцать шестая.
– У-у! Не повезло, – сочувствующе глянув на меня, покачал головой контролер.
Меня и без того трясло от страха, а тут еще удар под самый дых. Не повезло мне. Как будто где-то могло повезти, а здесь нет. Неужели триста двадцать шестая – самая отмороженная на весь изолятор камера? И почему мне досталась именно она?
Надзиратель Микола расписался в какой-то ведомости, дождался, когда конвоир уйдет, только тогда вставил ключ в замочную скважину. Но открывать дверь не торопился.
– Как зовут? – спросил он.
– Толик.
– Ответ неправильный.
– Заключенный Ромин Анатолий Васильевич, статья сто пятая…
– Инструктаж я тебе должен дать, заключенный Ромин Анатолий Васильевич. Ну, что я могу тебе сказать? Не повезло тебе… Ну, да ладно, и без этого живут, – скорбно вздохнул он.
– Без чего «без этого»? – еле живой от страха проговорил я.
Уж не собираются ли меня обесчестить в этой злосчастной триста двадцать шестой камере? Но без чести долго не живут… Говорят, есть зоны, где «петухам» ноги отрубают по колено, а потом канкан плясать заставляют.
– Да ты не бойся, – усмехнулся Микола. – Здесь нельзя бояться. Тут оно как: боишься, боишься, а потом расслабился, очко раз – и ускакало. И не догонишь, как ускачет… Первый раз замужем?
– Замужем?
– А ты что, сам женихом хочешь быть? – ухмыльнулся надзиратель.
От страха у меня свело челюсти. Одно дело, предполагать, какой ад тебя ждет, и совсем другое – оказаться в нем.
– Это, у тебя в хабаре поточить есть что? – тихо и с оглядкой по сторонам спросил Микола.
– Ну, есть…
Надзиратель многозначительно промолчал. Он ждал, когда я сам предложу поделиться. А я совсем не прочь угостить этого борова. Глядишь, и откроет мне дверь, когда я буду ломиться из камеры. Достал полпалки сырокопченой колбасы. Правда, этот кусок мог бы мне пригодиться, чтобы умилостивить соседей по камере, но слишком поздно я спохватился. Микола вырвал у меня колбасу, и она бесследно исчезла у него в руках.
– Ну, мужик, удачи тебе! – повеселел надзиратель.
– А может, мне в другую камеру? – дрожащим от волнения голосом спросил я.
– Ничего, и без телевизора можно жить.
Я уже знал, что на тюремном жаргоне означает «телевизор». Это и тумбочка, и шкаф, и даже камера для временно задержанных, которая насквозь просматривается из дежурной части РОВД. Может, здесь было еще какое-то толкование для этого слова? Может, это что-то такое, без чего может жить только реально опущенный, которому уже все равно?..
Железная дверь открылась и с лязгом стукнулась о блокиратор в полу камеры.
– Заходим!
Камера квадратов двадцать, три десятка шконок в три яруса, полсотни голых, потных и смердящих тел. Дикая теснота, невыносимая духота, жуткая вонь… Что-то в этом роде я ожидал здесь увидеть, но здесь все было по-другому.
Облупленные стены, серый от сырости потолок, голый бетонный пол, один-единственный унитаз без бачка – все это было. Шконки вдоль стен в два яруса, но их не так уж и много. Половину свободного пространства между спальными рядами занимали стол и две вмурованные в пол скамьи. Духоту разгоняли два больших вентилятора – они дули от окна в мою сторону. Пространство между крайними справа шконками занимал холодильник, над которым под потолком висел телевизор. На стенках висели и другие «телевизоры» – те самые тумбочки, о которых я только что думал. Пол хоть и бетонный, но его покрывал старый, затертый ногами ковер. Его здесь берегли, поэтому возле входа лежала мокрая тряпка для полов. Я уже знал, что ноги вытирать не просто нужно, а необходимо, поэтому потоптался на тряпке.
За столом сидели четыре арестанта. Двое играли в шахматы, а остальные смотрели, с важным видом давали советы. Один шахматист был в голубой тельняшке, с выколотой эмблемой «ВДВ» на мощном, подернутом жирком, плече. Крупная голова, массивные и грубые черты лица, длинный крепкий нос, тяжелый подбородок. Второй шахматист куда попроще – худой, если не сказать тощий, и у этого длинный нос, но перебить его, казалось, можно было щелчком пальцев. Десантник обладал внушительной внешностью, а его соперник производил впечатление слабака-«ботаника», но это не мешало ему вести себя довольно-таки уверенно. Очки на нем, футболка на два размера больше, чем нужно. Два других арестанта занимали, если так можно сказать, промежуточное положение между десантником и «ботаником». И не атлеты на внешность, и не дохляки. В лицах ничего выдающегося, и руки наколками не истыканы. Обычные среднестатистические мужики, которых можно встретить на скамейках в парке – или за домино, или за бутылкой водки.
«Красавца» с наколками я заметил в дальнем от порога правом углу. Он лежал на шконке с закрытыми глазами в позе покойника. Изрезанное морщинами, грубое и темное от загара лицо, голый тощий торс с картинной на нем галереей. Какие у него татуировки, рассматривать было некогда, потому что ко мне обращался шахматист в тельняшке.
Спокойно и незлобливо глядя на меня, он с небрежной неторопливостью повел рукой в свою сторону.
– Толя, – неловко сказал я, вспомнив, что должен был представиться с порога. Но еще я должен был и поздороваться. – Мир вашему… – Мне показалось, что заготовленная фраза прозвучит пафосно и даже смешно, поэтому осекся и произнес только: – Здрасьте!
– Здрасьте, здрасьте, – снисходительно усмехнулся десантник. – По первому разу?
– По первому.
– Скатку бросай.
Как ни удивительно, но в камере имелись свободные места. Из десяти коек занято было всего восемь, остальные пустовали. Десантник показал мне на шконку возле холодильника. По большому счету, это было место возле параши, но я не блатной, мне претендовать на улучшение жилищных условий ни к чему. Главное, чтобы под шконку не загнали.
Я бросил матрас на шконку первого яруса. Вместо упругой спальной сетки настелены были железные полосы, грубо приваренные к уголкам каркаса. Но здесь у всех такие лежаки, так что роптать нечего.
Роптать я сейчас мог на жирного контролера, который раскрутил меня на полбатона колбасы. Сейчас бы это добро к столу выложить, на «общак». А так у меня только кусок сала остался, конфеты и печенье. Вдруг эти жалкие остатки покажутся братве объедками? Хотя вряд ли. Конфеты шоколадные, не из последних. Да и печенья много, целый пакет.
Я выложил на стол все, что у меня было.
– Это что, к чаю? – добродушно спросил десантник.
Он улыбался, располагая к общению, но с таким же успехом он мог сделать сейчас лютые глаза и ощериться по-волчьи. Чувствовалась в нем сильная личность.
– Ну, вроде как на «общак», – пожал я плечами.
– Ну, пусть будет так… Клим! – протянул он мне руку для знакомства.
Я пожал ее и сел на указанное место.
– По какой статье заехал?
– По «мокрой».
– Киллер? – усмехнулся Клим.
– А почему киллер?
– Да мужик ты фактурный. Чисто киллер. Да, Физик?
– Ну… – в легком смущении глянув на меня, кивнул очкарик. – Есть что-то…
– Да нет, у меня бытовуха…
– А по жизни чем занимаешься? – спросил Клим.
– Ну, по строительной части там…
– Бизнесмен?
– Ну, в общем, да.
– А чего так неуверенно? – засмеялся Клим. – Боишься, что бизнес отберем? Так мы не по этой части, браток. Мы люди мирные, и наш бронепоезд на запасных путях. Да, Физик?
– Ну, в общем, да.
Я внимательно посмотрел на очкарика. То ли случайно он повторил мою фразу, то ли это своего рода издевка? Но нет, не похоже было, чтобы «ботаник» по кличке Физик глумился надо мной.
Не таким уж оказался страшным живущий в этом омуте черт. Явно выраженный уголовник представлен здесь в единственном экземпляре, и Клим вел свой разговор без оглядки на него. А сам по себе он опасений не внушал. Ну, крутой, но желания глумиться над новичком нет. Да и силы за ним особой не наблюдалось. На киллера я, может, и не похож, но вид у меня действительно не дохлый. И выглядеть я мог так же круто, как и сам Клим. Если постараться, то мог. Но лучше обойтись без этого. Понты хороши для блатных, которым тюрьма – дом родной. Это их жизнь, а мне бы до лучших времен перекантоваться.
– Из коренных у нас только Саван. Вор он правильный, авторитетный. – Клим глянул на расписанного мужика уважительно, но без всякого пиетета. – За него я говорить не буду, он сам за себя скажет. Если надо будет…
Вор лежал без движения и смотрел на меня холодным равнодушным взглядом. Клима он, казалось, даже не услышал.
