Александр Бушков - Антиквар
Солдатская драгунская шашка без ножен, образца восемьсот восемьдесят первого — снова стандартная, но опять-таки в идеале… Сгодится в хозяйстве.
Шпага без ножен, достаточно странноватая: вроде бы русская, царских времён, чиновничья, щиток справа откидной, характернейший эфес… Вот только клинок настораживает: корона ничуть не похожа на русскую императорскую, вензель какой-то странный, определённо латинскими буквами, ни с одним из самодержцев (а также самодержиц) что-то не сочетается…
Смолин не ломал долго голову, преспокойно поставил непонятную шпагу в угол — дожидаться Фельдмаршала. Лично ему достаточно было и того бесспорного факта, что вещь старая. Он, в конце концов, был не экспертом, державшим в голове все без исключения клинки, а торговцем, причём торговал всем сразу. В этих условиях не стоит насиловать мозги узкой специализацией — есть отличные справочники, есть Фельдмаршал и другие знатоки. К тому же нелишне вспомнить: сплошь и рядом всплывают клинки, не значащиеся в самолучших справочниках, ставящие в тупик самолучших экспертов…
Огнестрел, как и следовало ожидать, тоже не радовал уникумами. Две «перечницы» — карманные пистолеты — шестистволки (клейма бельгийские, исполнение скверненькое — хотя такие попадаются и богато украшенными). Два кремнёвых пистолета — украшенные на совесть и потёртым серебрением, и бронзовыми вставочками в деревянные рукоятки, но украшательство это несёт на себе некий неистребимый отпечаток деревенской мастерской где-нибудь в глухом уголке Балкан. На обоих имеются даты турецкой цифирью, лень вставать к полке за справочником, но и так ясно, что даты не особенно и старые. Кремнёвый замок ещё вовсе не свидетельствует, что пистолеты по-настоящему древние: на тех же Балканах кремнёвки лудили вплоть до Первой мировой. Такие уж там были моды и нравы: считалось, что истинный балканец должен таскать за поясом не новомодный браунинг или маузер, а непременно кремнёвую пушку, иначе не дождаться ему почёта и уважения от окружающих…
Пятый… Вот пятый оказался гораздо интереснее. «Смит-Вессон», но гораздо меньше размером, нежели стандартные армейские револьверы со стволом пятнадцатисантиметровой длины. На планке над стволом русскими буквами: «Людвигъ Леве и К°. Берлинъ. Германiя». И — пятизначный номер.
Воронение потёрлось, деревянные щёчки рукоятки обшарпаны, барабан не проворачивается, курок не взводится и не спускается, но это всё поправимо. Главное, вещичка редкая: уменьшенный «Смит-Вессон», производившийся для России в Германии, оружие скрытого ношения агентов сыскной полиции, семидесятые–восьмидесятые годы девятнадцатого столетия — ещё до появления табельных наганов и всевозможных браунингов…
Короче говоря, деньги, как обычно, плачены не зря: ни на одной из этих вещиц невозможно разбогатеть резко, но каждую из них можно очень быстро продать с прибылью… а что ещё нужно от жизни скромному негоцианту? Всякий лелеет и холит мечту наткнуться однажды на уникум (иным это даже удаётся), но средства к существованию, хоть ты лопни, приходят именно что в результате систематической торговли середнячком…
Он так и сидел, лениво перебирая новинки, когда ввалился Шварц — и, разумеется, с ходу принялся тянуть из ножен «самурая», чтобы помахать им от всей дури. Успев грозным цыканьем пресечь эти детские игры, Смолин спросил:
— Ну, выяснил хоть что-нибудь? Саблю положи, говорю, опять по люстре угодишь!
Шварц, собравшийся было исполнить нечто в стиле «раззудись, плечо, размахнись, рука!», с сожалением положил клинок на место, уселся за стол и прилежно доложил:
— Номерок пробить было просто, как два пальца… Некий Фетисов Николай Вениаминович, шестьдесят первого года.
— Николай, говоришь, — сказал Смолин задумчиво. — А наш клиент — Миша… Вообще-то он мне мог и придуманным имечком назваться, но никак не может он быть шестьдесят первого, соплив… А вот мужичок шестьдесят первого года рождения ему как раз в папаши годится…
— Может, это не папаша? А мужик, у которого он тачку купил? И катает по доверке?
— Кто его знает… Адрес не пробил?
— Обижаете, босс… Моментом: адресный стол на Маркса, шестьдесят два рублика… Кутеванова, дэ сорок один, кэвэ семь. Я туда скатался, походил вокруг…
— Знакомое что-то…
— Это панельные девятиэтажки у Егошинского моста. Когда-то их «Шантармаш» для себя строил. А сейчас — поди догадайся… Я в хату не совался, ясен пень, и расспрашивать не пробовал — к чему сразу с таким напором? Указаний не было…
— И правильно, пожалуй… — задумчиво протянул Смолин.
В конце концов, личность этого ботаника была не так уж и важна — дело десятое. Адрес, Шварц прав, нынче ни о чём не говорит: в наши весёлые времена в неприметной квартирке на пятом этаже убогой хрущёвки в насквозь пролетарском районе может обитать кто угодно, вовсе не обязательно и пролетарий — порой люди, способные себе позволить парочку «бентли», передвигаются исключительно на битом «жигуле», а вместо трёхэтажного коттеджа как раз и оборудуют внешне убогую квартирку на окраине. Всякое случается, глядя исключительно снаружи, ни за что не раскусишь, кто перед тобой…
— И правильно, пожалуй… — повторил Смолин. — Итак, что мы тут имеем… А имеем мы нехороший интерес к интеллигентной вдовице, которая, как собака на сене, сидит на приличной сумме… Не верится что-то, что мы сможем к этой сумме подобраться, но планы у меня другие: если не нам, так и никому. Музей так музей. Логично я рассуждаю?
— А то, — сказал Шварц, играя «Смит-Вессоном». — Чтоб никакая падла не думала, что она тут самая хитрая. И окольными путями не заграбастала живопись. Может, с Кащеем потолковать откровенно?
— Во-первых, он всё же может оказаться ни при чём, — сказал Смолин, подумавши. — Мало ли какие совпадения… Ну, скажем, кто-то из преподов института искусств, будучи старым знакомым великого живописца, к вдове посылает Дашеньку с вареньем. Вполне возможно, кстати, он там преподавал и сам, старшее поколение — поголовно его друзья-кореша… А во-вторых, я с утра пытаюсь дозвониться до Кащея. Ещё и потому, что у него парочка моих орденов зависла. Только домашний молчит, а по трубе он постоянно недоступен. И народ не в курсе, куда патриарх подевался.
— В Манск он подевался, паскуда, — сказал Шварц с некоторыми проблесками умственного напряжения на лице. — Крепко он там к кому-то присосался, хорошие доски возит, а я до сих пор не вычислил, от кого…
— Ну, посмотрим, — сказал Смолин. — Если в Манске, значит, поехал он туда непременно с Ваней Жилиным, у того в Манске свой интерес, а значит…
Дверь приоткрылась, просунулась румяная щекастая физиономия, загорелая чуть ли не дочерна, с короткими пышными усами и гнутой трубочкой в зубах. По кабинету моментально распространился запах хорошего табака и спиртного.
— Здорово, жулики, — произнесла физиономия, приятно, хмельно улыбаясь. — Секреты обсуждаете или как?
— Какие там секреты… — вздохнул Смолин. — Заходи, Камрад, тебе-то мы всегда рады…
Дверь распахнулась вовсе уж широко, вслед за физиономией появился её обладатель, невысокий крепыш в выцветшем энцефалитном костюме и надраенных хромовых сапогах — Смолин мимолётно отметил, узрев начищенные прохаря, что Слава успел уже заскочить домой, в поле-то он хромачи жалеет, кирзой обходится.
Хрен с ними, с сапогами, и дедукцией на манер Холмса. Гораздо интереснее было то, что гость нёс достаточно объёмистую сумку — и держал её что-то очень уж осторожно, как будто там пребывало нечто хрупкое…
Кандидат исторических наук Слава Гонзиц (партийная кличка — Камрад) был не интеллигентом, а мужичком деловым и особой щепетильностью не парился. А потому всякий раз, возвращаясь с поля после летних археологических раскопок, приносил верным людям (то бишь Смолину) некоторую часть утаённых от Большой Науки находок — те вещички, коих, как он цинично говорил, в распоряжении означенной науки и так до хрена. Наука, считал он, своё и так возьмёт: какая разница, восемьдесят шесть классических тагарских кинжалов окажется в её распоряжении или всего семьдесят один? Всё равно те, кто успел, и так защитились, описали, ввели в научный обиход; с помощью давно известных предметов научной революции всё равно не устроишь, а значит, и скромный археолог может урвать от жизни некоторую толику материальных благ…
— Алкоголь есть? — вопросил Гонзиц, непринуждённо располагаясь в свободном кресле, но сумку пока что не открывая.
Смолин кивнул головой Шварцу. Тот моментально извлёк из стола едва початую бутылку коньячку, а Смолин выставил антикварный кидушный стаканчик и выложил пару шоколадок, разведя руками:
— Чем богаты… Мы-то за рулями…
Старательно наполнив стаканчик до краёв, археолог опростал его одним глотком, повертел:
— Опять старого жида ограбил?
— Па-апрашу в моем присутствии без антисемитизма, — сказал Смолин, ухмыляясь. — Будучи, как ты помнишь, евреем…
