ПереКРЕСТок одиночества 4: Часть Первая - Руслан Алексеевич Михайлов
И задумался я о давно погибших или умерших своей смертью полярниках прошлого из-за невольно проскользнувшей мысли-вопроса. Если сравнить сейчас нас и людей прошлого, то кто из нас окажется более решительным и деятельным? Мы? Или они? Как не крути, а все мы выжили здесь благодаря пусть иным, но более чем современным технологиям. Дернул за рычаг и вот тебе тепло и освещение. И не только они… Каждый тюремный крест снабжался регулярным питанием и постоянным притоком питьевой воды. И здесь внизу все очаги жизни существуют только благодаря продвинутым технологиям.
Но если бы пришлось выживать только за счет охоты и собираемых под снегом дров… как долго сумели бы мы выживать? И как быстро бы сдалось большинство, предпочтя быструю смерть адской жизни?
Углубиться в это более чем философское размышление не получилось. Пусть тема и показалась мне, покачивающемуся в водительском кресле и смотрящему в мутный свет за стеклом вполне интересной, но тут я на автомате дернул за рычаг, предпочитая перестраховаться и… мои размышления были прерваны новой странноватой мыслью.
А почему не обезьяны?
Чем люди лучше? Хотя нет. Тут имеет особый вес даже не вопрос, а вполне резонное утверждение — люди ведь хуже обезьян. Так какого черта людей предпочли обезьянам?
Единственное, что требуется от любого узника — дергать за рычаги и получать за это вознаграждение. Тут много мозгов не требуется. А если судить под требуемую цель, то для регулярного дерганья рычагов я считаю обезьян даже слишком умными.
Взять скажем для начала сотню молодых шимпанзе, рассадить по клеткам с рычагами и они быстро разберутся что и как. Затем можно расселять по крестам и брать следующих на обучение.
Так почему мы, а не обезьяны? Да и на других планетах почти наверняка в наличии найдется немало видов приматов — раз уж они есть на Земле, а все встреченные мной человеческие виды столь похожи внешне.
Обезьяны куда выгоднее для тюремщиков. Они не станут плести заговоры, не будут бояться дергать за третий орудийный рычаг и их вполне можно посадить в каждый крест небольшой группой. Если там будет несколько фертильных особей, то вскоре в кресте родится новое поколение — и уже собственные родители обучат их великому священнодействию с рычагами. Тогда крест превратится в условно автономный мирок с собственным населением и наградной системой обеспечения питанием. Не надо никого освобождать за сорок лет. Сплошные достоинства и никаких недостатков.
Хотя стоп…
Едва подумал о достоинствах, как прорва мелких, но досадных негативных мелочей обрушилась на мой разум инопланетного изобретателя велосипеда.
Я мыслил слишком высоко и глубоко. А порой надо «поскрести» мозгом по самой поверхности и сразу получишь кучу правильных ответов.
Вряд ли те же обезьяны станут разрубать и выбрасывать мертвые тела сквозь решетку туалета.
А будут ли они по назначению пользоваться самим туалетом, не гадя при этом внутри жилой зоны?
Смогут ли шимпанзе самостоятельно оказать себе первую медицинскую помощь в случае травмы или болезни?
Что насчет ментальной стойкости в условиях замкнутого каменного мешка?
Ну и один из самых возможно главных резонов я озвучил вместо приветствия сразу же, как только въехавший в подсвеченные зеленым ворота вездеход остановился на площадке рядом с парой других машин. Я озвучил его, пожимая руку высокому старику в длинном меховом пальто и высокой шапке:
— Обезьян мало, а вот людей как грязи. И их пропажи никто не заметит.
Старик удивленно на меня уставился:
— Чего?
— День добрый — улыбнулся я и радушно оказался на открытую дверь салона — Прошу. Можно начинать модернизацию.
— Я Виккентий.
— Иноккентий?
— Виккентий! — сердито поправил меня старик — Виккентий Маралов. Старший над автомастерской и гаражом.
— Охотник — представил и я.
— Да наслышан уже — на этот раз в его голосе звучало одобрение — Чайку выпьешь крепкого? Только учти — он здешний до последней травинки. Я своей теории не изменю и точка!
— И что за теория? — с искренним интересом спросил я.
— А теория проста — раз мы теперь здешние, то и потреблять должны только и только здешнее! — отрезал старик, сердито сверкнув глазами — Организмы наши постоянство любят!
— Чай буду — кивнул я, косясь на пугающе знакомую стеклянную клетушку у одной из стен рядом с внутренней дверью — Офис ваш?
— Кабинет! — чеканной категоричности в голосе Виккентия резко прибавилось — Рабочий кабинет и никак иначе. Проходи, Охотник, проходи. Нам так и так познакомиться поближе надо — раз уж вместе отправляемся.
— Хм… — я невольно остановился и задумчиво покачал головой, смотря на крепкого старика — Мы с Михаилом Даниловичем не так догова…
— А мне плевать о чем вы теоретики там теоретизируете! — буркнул Виккентий, даже и не подумав придержать шаг — Вездеходы здешние тоже ломаются. Шестерни встанут посреди снежной пустыни — что делать станешь, Охотник?
— Эм…
— Починишь здешний движок? Трубу стальную наспех залатать сможешь? С проводкой жильной разберешься?
— Эм…
— Заходи. Да дверь за собой прикрой — подытожил старик, первым входя в свой «рабочий кабинет и точка» — Обговорим детали…
— Обговорим — произнес я куда более мирным и тихим голосом.
За секунду до этого сказавшаяся усталость и банальный голод заставили меня вспылить. Я называл это ощущение «голодной сварливостью», когда любая даже самая мелкая причина становится поводом для вспыльчивой грубости. Я вовремя спохватился и сделал себе мысленный выговор. Давненько со мной такого не случалось — последний раз дней за пять до того, как я получил толчок в спину и угодил в летающую тюремную камеру. Но тогда причиной было больше похмелье, чем голод.
Стянув куртку, я поймал взглядом указующий кивок владельца помещения, повернулся к углу и… удивленно замер, пораженно хлопая глазами. В углу высилась высокая напольная металлическая вешалка. Стойка, идущие кругом в два этажа металлические крюки, способные выдержать даже самую тяжелую одежду. Но меня впечатлило другое — вешалка была очень изящной и даже вычурной. А еще она блестела золотом.
— Позолоченная бронза — усмехнулся понявший мое удивление Виккентий — Стиль Людовика какого-то. Выкована уже безымянным русским умельцем где-то в середине девятнадцатого века. Там внизу табличка приварена — уже позднее. Написано про девятнадцатый век и стиль.
— А здесь-то как она оказалась? — задумчиво спросил я, силясь представить себе
