Лаврентий Берия. История, написанная кровью - Леонид Михайлович Млечин
Тем не менее, когда арестовали женщину, которую он хорошо знал, Фадеев поручился за нее. Прошло несколько недель, прежде чем последовал ответ из Наркомата внутренних дел.
Позвонили ему домой:
— Товарищ Фадеев?
— Да.
— Письмо, которое вы написали Лаврентию Павловичу, он лично прочитал и дело это проверил. Человек, за которого вы лично ручались своим партийным билетом, получил по заслугам. Кроме того, Лаврентий Павлович просил меня — с вами говорит его помощник — передать вам, что он удивлен, что вы как писатель интересуетесь делами, которые совершенно не входят в круг ваших обязанностей как руководителя Союза писателей и как писателя.
Секретарь Берии повесил трубку, не ожидая ответа.
Мне дали по носу, заключил Фадеев, и крепко. Он рассказал эту историю писателю Корнелию Люциановичу Зелинскому, который опубликовал крайне любопытные воспоминания о своих разговорах с Александром Александровичем.
На Фадеева в НКВД тоже собирали показания. Но главный писатель страны пользовался особым расположением вождя. Сталину он нравился даже чисто по-человечески. Вождь пожелал сохранить Александра Александровича, и собранные чекистами показания не понадобились.
Возможно, вождь уловил, что генеральный секретарь Союза советских писателей — в отличие от других чиновников — не просто им восхищается, а влюблен в него. В определенном смысле Сталин заменил ему родного отца, о котором Фадеев никогда не вспоминал, обиженный его уходом из семьи.
Вдова Фадеева, народная артистка СССР и лауреат сталинской премии Ангелина Иосифовна Степанова, рассказывала, как вождь позвонил Александру Александровичу, который недели две отсутствовал на работе.
— Где вы пропадали, товарищ Фадеев?
— Был в запое, — честно ответил Фадеев.
— А сколько у вас длится такой запой?
— Дней десять-двенадцать, товарищ Сталин.
— А не можете ли вы, как коммунист, проводить это мероприятие дня в три-четыре? — поинтересовался вождь.
Это, конечно, байка, но какие-то особые отношения между ними существовали. Вождь подарил Александру Александровичу должность генерального секретаря, сделал его «писательским Сталиным». Фадееву сходило с рук то, что другим стоило бы жизни. Дарованное Сталиным положение сделало Фадеева одним из самых заметных людей в стране. Он был окружен почетом, ему разрешалось ездить за границу.
Фадеев рассказывал поэту Евгению Ароновичу Долматовскому:
— Когда я в присутствии «самого» расчихался ужасно, Сталин даже всерьез спросил: не надо ли врача?
Однажды писательского генсека срочно вызвали к вождю, когда он мыл голову.
«Седина Фадеева, — вспоминал Долматовский, — имела одну особенность — она быстро приобретала неровный желтый оттенок. Почему-то Фадеев очень стеснялся этого. Борьба с желтизной его седины велась при помощи обыкновенной хозяйственной синьки».
Он не успел домыть голову и предстал перед Сталиным с волосами синего цвета. Вождь посматривал на Фадеева с ухмылкой, но ничего не сказал.
Фадеев приходил пьяный на заседания Комитета по сталинским премиям. Сталин с улыбкой говорил членам Политбюро:
— Еле держится на ногах, совершенно пьян.
И это сходило Фадееву с рук.
В 1939 году на партийном съезде вождь включил Александра Александровича, как и Берию, в состав ЦК партии. 21 декабря пригласил на свое шестидесятилетие. Вечером в Екатерининском зале Кремля состоялся ужин по случаю юбилея вождя. Собралось всего человек семьдесят-восемьдесят. Там Берия увидел и Фадеева. Приглашение было знаком особого расположения.
Ссориться с писателем номер один, которому симпатизировал Сталин, нарком Берия не хотел и однажды позвал Фадеева в гости к себе на дачу. После обильного ужина пошли играть на бильярде (любимая игра советских чиновников).
Лаврентий Павлович заговорил о том, что в Союзе писателей существует гнездо крупных иностранных шпионов. Александр Александрович защищал свою епархию. Он говорил, что вообще нельзя обращаться с писателями так, как с ними обращаются в НКВД, что требования доносов нравственно ломают людей.
Лаврентий Павлович зло сказал ему:
— Я вижу, товарищ Фадеев, что вы просто хотите помешать нашей работе.
Фадеев, по его словам, ответил не менее жестко:
— Довольно я видел этих дел. Таким образом вы всех писателей превратите во врагов народа.
Берия не на шутку разозлился. Фадеев улучил минуту и сбежал с дачи. Пошел в сторону шоссе. Он рассказывал, как внезапно увидел машину, отправленную ему вдогонку: «Я понял, что эта машина сейчас собьет меня, а потом Сталину скажут, что я был пьян». Генеральный секретарь Союза советских писателей спрятался в кустах, дождался, когда преследователи исчезнут, потом долго шел пешком, пока не сел на автобус.
Спорить с Лаврентием Павловичем решались немногие, только те, кто сам пользовался расположением вождя.
Константин Симонов вспоминал сходную историю. Она случилась на заседании комитета по присуждению сталинских премий:
«Сталин потрогал лежавшую перед ним пачку книг и журналов и сказал:
— Напечатана неплохая повесть известного нашего подводника Иосселиани в переводе с грузинского Кремлева. Не стоило бы нам дать премию этой вещи? Какие будут мнения?
Мнения были положительные. “Надо дать”, “Надо, надо”, “Хорошая книга” — примерно такие реплики я услышал из первых рядов, где сидели члены Политбюро.
Докладная записка Л.П. Берии И.В. Сталину о наказании для арестованных по спискам ЦК ВКП(б) от 8 апреля 1939 г. 7 июня 1939 Подлинник.
Машинописный текст. Подпись — автограф Л.П. Берии, резолюция — автограф И.В. Сталина. [РГАСПИ. Ф. 17. Оп.171. Д. 376. Л. 87–89]
Я знал историю с книгой “Записки подводника”, действительно неплохой, написанной литератором Ильей Кремлевым по рассказам подводника Иосселиани. К тому времени, когда была написана эта книга, возникло уже в литературе несколько историй не слишком красивого свойства, когда соавторы — авторы воспоминаний и авторы их литературного текста — препирались между собой относительно гонораров.
Причем так называемые литературные обработчики обычно в итоге терпели в этих препирательствах поражения: при первом издании они и авторы делили между собой гонорар так, как было договорено, а при последующих в ряде случаев автора литературной записи просто-напросто лишали его части гонорара.
Очевидно, опасаясь этого, Кремлев и придумал форму перевода с грузинского на русский, с таким обозначением и появилась повесть Иосселиани в “Звезде”, хотя на самом деле перевода не было и быть не могло, потому что Иосселиани (по национальности сван, а по обстоятельствам жизни с малых лет воспитанник русского детского дома) грузинского языка вообще не знал. Говорил только по-русски, и переводить его с грузинского было физически невозможно.
Кремлев заставил не слишком разбиравшегося в литературных делах
