Ворона на взлете - Карина Вран
Он замялся.
— Когда — что? — мое любопытство уже было не унять.
— Ты совсем ничего ей не рассказывала о семье? — повернулся он к Мэйхуа.
— Семья А-Ли — здесь, — вздернула подбородок мама. — Танзин и я. Его родители и вся его родня. У А-Ли много добрых и любящих родственников.
— Мэй-Мэй, — наклонился ко мне Цзинь. — Извини, но я уже наговорил лишнего.
— Ну вот, на самом интересном месте…
Упс, я это вслух сказала?
— Девочка моя, — подошла ко мне мамуля. — Нам с твоим дядей нужно поговорить.
— Поняла… — вздохнула эта ворона и покинула мягкий насест. — Дядя Цзинь, Мэйли рада знакомству.
Я ушла и показательно захлопнула дверь. Конечно же, чтобы ее тихонечко приоткрыть спустя несколько минут. Что-то из разговора полушепотом я пропустила. Но выдержать паузу значило ослабить их бдительность.
— Она очень необычный ребенок, — высказал наблюдение гость. — Подумать только, ей всего три года.
— Ты и представить себе не можешь, насколько необычна А-Ли, — с гордостью и каким-то надломом ответила Мэйхуа.
— Поясни?
А у них, похоже, раньше были доверительные отношения. Потому как с момента, как я усадила дядюшку в гостиной, мама общается с ним так же свободно, как с мужем. Ну и со мной. Так что Шэнли, по наблюдениям, допущен в «ближний круг». Это те, перед кем нет необходимости «держать лицо», и можно открыто высказываться, показывать эмоции.
Тем ценнее мой сегодняшний улов!
Мама тем временем куда-то ходила — я слышала ее легкие шаги. Кажется, в их с батей спальню, она в другой стороне от моей. Помнится, я одобряла такое расселение. Предки молодые, у них должно быть личное пространство для нежностей. Не под ухом у дочки.
— Вот, — сказала Мэйхуа, вернувшись к двоюродному брату. — Что скажешь?
— М-м… — гость задумался. — Детский рисунок? Немного помятый… Это кто, ты? А это что в руке?
Мурашки побежали по моим рукам еще на слове «рисунок».
— Разделочный нож, — ровным голосом произнесла мать моя непостижимая женщина. — Когда моей девочке было немногим больше года, ей захотелось рисовать. Я отвела ее в студию. Учитель задала два задания. Первое — нарисовать дом. Ты знаешь, наверное, изобразительный тест «дом-дерево-человек»?
— Знаю, — не подвел гость. — Ключевой частью теста считается изображение дома. То, как испытуемый рисует дом, многое говорит о душевном состоянии человека и о его семье.
— Дом Мэйли был нарисован близко, — подхватила Мэйхуа. — Что говорит об открытости и душевной теплоте. В левой стороне листа, но не слишком смещен. Стены светлые и яркие, хотя и с некоторой потертостью. Что говорит о прекрасной адаптивности, высокой эмоциональности, а также сложном отношении к самой себе. Как если бы она ощущала себя значительно старше своего биологического возраста.
…Вот тебе и особая малышковая техника…
— Пока что всё соответствует, — сумничал Цзинь.
…А дальше по коридору стояла с раскрытым ртом (клювом?) одна ошарашенная ворона. И не понимала, что вообще думать обо всём этом, так что просто фиксировала на слух.
— Внизу устойчивый фундамент, — продолжила мама. — Очень ровный, надежный. А вот стены с акцентированным смещением — все до единой.
— Стремление сохранить контроль? — оттенок тревоги в голосе новоявленного родственника.
— Очень возможно, — вздохнула мать. — Или слабое восприятие времени: прошлого или будущего.
— Или же она еще не совладала с ровными линиями? — вроде как попытался успокоить сестру Цзинь. — Ты сказала, ей тогда было чуть больше года?
— Год и пять месяцев, — внесла коррективы Мэйхуа. — Это и правда совсем рано. Однако же ровный фундамент и ровненькие окна с дверью у доченьки удались.
— А крыша? — заинтересованно спросил Шэнли. — Область фантазии?
— Крышу с трубой приподняло ветром, — новый вздох. — Независимо от ее собственной воли, какая-то сила ей будто бы повелевает… Не думаю, что дело в нас с Танзином. Мы стараемся ни в чем на нее не давить. А-Ли разумный ребенок, мы показываем ей свое полное, всеобъемлющее доверие. Оно — искреннее, Цзинь.
— Верю. Теперь я понимаю, почему тебя обеспокоил нож в руке на втором рисунке.
— Нет, нет. Перед этим доченька веселилась, когда я разделывала курочку. Смеялась — она чудесная и открытая, ты сам мог бы понять, если бы взглянул на распахнутую дверь и приоткрытые окна дома А-Ли. Что меня поразило, так это то, что она спрятала этот рисунок. Мэйли защищала меня. От того, что ее изображение могут неправильно понять.
— О? — удивился дядя. — Это она тебе сама сказала?
— Нет, Шэнли, — возразила Мэйхуа. — Твоя сестра не совсем глупа. Никаких других причин, чтобы спрятать его, быстренько нарисовав другой, у моей драгоценности не было. И, обрати внимание, какие здесь теплые цвета.
— Как тогда второй рисунок попал к тебе? — задался здравым вопросом родственник.
— Случайно, — отозвалась мама. — Я помогала застегнуть рюкзачок, и он оказался там, внутри.
— Доверие, говоришь? — фыркнул Цзинь. — То, что ты его забрала и хранишь, больше похоже на поведение дяди…
— Ты!
— Молчу.
— Это правильно. Шэнли… До года моя девочка была другой. В год мы с Танзином провели жуажо.
На этих словах эта ворона, кажется, перестала дышать. Тот разговор на мой второй день рождения, про традиционный обряд жуажо, я помню преотлично. Часы — как символ скоротечности бытия. Их не должно было оказаться в наборе вещиц на выбор «будущего».
— И что за предмет схватила моя племянница?
— Песочные часы.
— Никто не кладет перед ребенком часы. Сестра, вы с мужем перегрелись?
— Я не знаю, как это случилось, Цзинь! Мы несколько раз вспоминали и обсуждали тот день с Танзином. Он тоже не помнит, как и почему среди предметов на выбор оказались они.
— Так. Дальше?
— А-Ли схватила эти часы… А потом упала и ударилась головой.
— Что⁈
— Тише, с ума сошел так орать?
— Прости. Малышка сильно ушиблась?
— Думаю, да, — долгая тяжелая пауза. — В тот день А-Ли изменилась. Ты мужчина, и не поймешь. Но мать носит в себе дитя долгих девять месяцев. Мы знаем, чувствуем, когда что-то с нашим ребенком не так.
— Танзин
