Жуков. Танец победителя - Сергей Егорович Михеенков
На этот раз ехали не по Варшавке. Ещё в Подольске он сказал водителю, чтобы повернул на Серпухов, а там на Кремёнки и – вдоль Протвы до самой Угодки.
После Серпухова начались сосновые боры, песчаные пригорки, выжженные солнцем и заросшие полынью и татарником. Но вскоре дорога вырвалась на простор – слева раскинулась пойма, поднимаясь лугами, полями и перелесками до самого горизонта. Там уже бурыми жучками ползали колхозные тракторы с различной навесной техникой – земляки во всю сенокосили. Запах свежеподвяленной травы врывался через приоткрытое окно, волновал его крестьянскую кровь, звал ассоциации, будоражил воспоминания.
В этот раз он снова дал себе зарок отыскать наконец на старом кладбище могилу учителя. Был бы жив Лёшка Колотырный, он бы указал. Лёшка наверняка знал, где положили Сергея Николаевича.
Сергей Николаевич Ремизов был первым учителем маршала. Впрочем, какого маршала?.. Егор Жуков, так его тогда называли – Егором, Егориком его называли с самого рождения и до ухода на первую войну, а в родной деревне всегда, – так вот он тогда и не помышлял ни о чём близком к тому, что уже приготовила ему судьба и чему давала смутные знаки. Будущее представлялось ему счастливым, сытым, хотя и немного смутным. Однажды он услышал разговор матери и дядюшки Михаила Артемьевича Пилихина. Дядюшка в очередной раз приехал на родину в соседнее село Чёрная Грязь, собрал всю родню, и двоюродных, и троюродных, и свояков, и своячениц, и многочисленных племяшей и племянниц. Поил, кормил, угощал щедрой рукой, одаривал привезёнными московскими подарками. Радовался, вглядываясь в лица родни, старых и молодых, с каким-то особым, жадным счастьем распознавая в них родные пилихинские черты. В такие дни дядюшка бывал добр, снисходителен, внимательно слушал говоривших за столом и много говорил сам. Он был окружён всеобщим вниманием большого пилихинского семейства, широко разветвившегося, как матёрый дуб, у которого впереди ещё века и века.
Молодёжь за столом сидела так же чинно, внимательно слушала стариков. Егора и его старшую сестру Машу усадили рядом с двоюродными – Александром, Михаилом-младшим и Анной. Время от времени Михаил Артемьевич поглядывал на свою поросль. При этом особо отмечал стать и упрямую посадку головы племяша.
А после застолья, когда родня, сытая и щедро ода́ренная, стала расходиться и разъезжаться, Михаил Артемьевич обнял сестру и сказал:
– Ну, вот что, Устя, Егорика я у тебя забираю.
Мать опустила голову. Молча теребила яркие кисти на дарёной шали. Егор знал, что мать так же тверда и сурова, как и дядюшка, и, если что задумает, не отступит. Но в тот раз почувствовал, как она слаба перед обстоятельствами нелёгкой жизни и что слёзы её близки.
– Можешь поплакать, сестрица моя дорогая, – снова заговорил Михаил Артемьевич твёрдым голосом. – Но нищенствовать племяшу я не дам.
Это был уже укор шуряку: Константина Артемьевича Жукова, мужа Устиньи и отца Егора и Маши, Михаил Артемьевич откровенно недолюбливал. За что? Да за бесталанность. Так тогда говорили о тех, кто не умел жизнь ухватить и держать обеими руками, как редкостную птицу, посланную однажды к тебе, и только тебе; надо уметь подстеречь её, не проспать, не прозевать ни в лени, ни во хмелю, ухватить крепко, но так, чтобы не поломать крыльев и не покалечить желанную гостью, и пусть она хлопает крыльями, осыпает тебя если и не зла́том-се́ребром, то хотя бы хлебом-житом, но чтобы того хлеба-жита хватало и на стены, и на кровлю, и на одежонку себе, и детям, и жене. А ежели приручить ту птицу да по уму обходиться с ней, то можно дождаться и зла́та-се́ребра.
– Вон, батя – сапожник… Какой-никакой… А дети в рваных ботинках ходят. Не позволю. Маня пускай с тобой будет, в помощницах растёт, а Егор поедет в Москву. Житейского ума-разума набираться да мастерству учиться. – И неожиданно спросил: – Школьную-то премудрость племяш мой, как, одолел?
– Одолел. Учитель Сергей Николаевич похвальный лист ему преподнёс, да с такими добрыми словами, что и у самого голос дрожал.
Было это в 1906 году. В самом начале лета. Ясно и отчётливо, как другой берег Протвы, видел маршал тот последний год на родине. И ту весну, и свой похвальный лист, и учителя Сергея Николаевича, и тогда ещё молодую мать, и отца, и его виноватые глаза перед расставанием, и сестру Машу, которую всего больше хотелось обнять и пожалеть, потому что теперь на неё одну ляжет та домашняя, огородная и полевая работа, которую всё это время они делали вдвоём.
2
За Чёрной Грязью он велел водителю повернуть влево. Просёлок, вполне проезжий, петлял среди сосен и берёз. Дорога эта была знакома. Сюда они с Машей в детстве бегали к Пилихиным. То мать передавала что-нибудь отнести, то Пилихины приглашали и чем-нибудь щедро отдаривали. Но самое главное было другое: когда все домашние дела были сделаны, он отправлялся в Чёрную Грязь к двоюродным братьям и сестре. Александр и Михаил-младший Егора уже ждали, чтобы пойти на реку. Маша оставалась с Аней, у них были свои, девичьи, игры и забавы. А ребята бежали на Протву.
Невелика Протва-река. Даже по местным меркам. Может, потому, что совсем неподалёку протекает более могучая Ока, в которую Протва и впадает. Но для тех, кто родом с таких рек, милее и глубже их не существует. Подмосковные реки вообще хороши.
Протва в окрестностях Кремёнок, Чёрной Грязи и Стрелковки несёт свои светлые, отфильтрованные на песчаных отмелях воды по дну необъятной равнинной поймы. Луга. Сосновые боры. Заросли ракит и ольх, обрамляющие широкие плёсы и щучьи омуты. Разливы случаются такими раздольными, что берег от берега расходится на километры. Так что в водополье Протва – море разливанное! Поэтому на отлогих и низинных местах здесь никогда не строились – затопит, унесёт всё хозяйство. Деревни и сёла стоят на кручах или в отдалении, куда паводковые воды не добираются. Почвы здешние таковы: суглинки чередуются с песчаными, и в старых писцовых книгах они характеризуются как «весьма хорошие». На суглинках хорошо растут злаковые, пшеница и ячмень. На песках давным-давно, ещё во времена оны, уселись сосновые боры, разносят по округе смолистый аромат, покачивают на ветру бронзовыми колоннами. Именно в этих вековых борах растёт
