Оруэлл: Новая жизнь - Дэвид Дж Тейлор
Известие о предстоящем бракосочетании последовало за очередным изменением в обстоятельствах жизни Оруэлла. Морланд, навестив его в конце августа, предположил, что его состояние - хотя оно и не ухудшилось - может выиграть от смены обстановки. Морланд был связан с больницей Университетского колледжа, и 3 сентября 1949 года Оруэлл был доставлен в помещение на Гоуэр-стрит в "самой шикарной машине скорой помощи, какую только можно себе представить", как он сказал Астору. Было что-то очень символичное в его упокоении в самом северном конце Блумсбери. Сверкающий небоскреб Сенат-Хаус Лондонского университета - министерство правды "Девятнадцати восьмидесяти четырех" - находился всего в нескольких сотнях ярдов на Малет-Стит. Неподалеку находились старые офисы "Адельфи". В письме Астору через два дня он признался, что чувствует себя "отвратительно", у него "зверская лихорадка", которая, казалось, никогда не пройдет, но ему не терпится сообщить новости. Соня живет всего в нескольких минутах ходьбы отсюда" (будущая миссис Оруэлл снимала квартиру на соседней Перси-стрит). "Она думает, что мы могли бы пожениться, пока я еще инвалид, потому что это даст ей возможность лучше заботиться обо мне, особенно если, например, я уеду куда-нибудь за границу после отъезда отсюда".
Вывод очевиден: даже на этой поздней стадии Оруэлл ожидает выздоровления, во всяком случае, такого, чтобы его можно было увезти за границу и "присматривать". Теперь его поселили в комнате 65 в частном крыле UCH за пятнадцать гиней в неделю. В типично добросовестном блокноте было записано его ежедневное расписание: пробуждение сразу после семи утра, ванна с одеялом и завтрак, затем медицинская рутина, состоящая из постоянного измерения температуры, растирания спины и поднятия и опускания кровати. К этому времени его энергия была почти полностью сконцентрирована на свадьбе, в которой вся старая паранойя, сопровождавшая его брак с Эйлин, вскоре резко вернулась в фокус. Он был "воодушевлен тем, что никто из моих друзей или родственников не одобрял моего повторного брака, несмотря на эту болезнь", - сказал он Астору. У меня было тревожное чувство, что "они" слетятся со всех сторон и остановят меня, но этого не произошло". Но кто были эти "они"? Родители Оруэлла были мертвы, как и его старшая сестра; из ближайших родственников в живых осталась только Аврил. Кто, как он думал, прилетит в UCH, чтобы сорвать его планы? И почему его болезнь должна была стать препятствием, учитывая, что ее главным преимуществом было бы прибытие кого-то, желающего предоставить себя в его распоряжение до конца его жизни?
Все это поднимает вопрос о мотивации. Желание Оруэлла жениться на умной и очень привлекательной девушке на пятнадцать лет моложе его самого легко объяснимо. Доктора одобрили это. Морланд был "очень за", - сказал Оруэлл Астору. Люциан Фрейд вспоминал, как Соне сказали: "Он умирает, но если ты выйдешь за него замуж, ему может стать лучше. Если им есть ради чего жить, это может изменить обмен веществ". Но почему она хотела выйти замуж за Оруэлла? Время от времени предпринимались попытки записать ее в золотоискатели, склонные к браку по расчету с явно умирающим человеком, но этот мотив не приходил в голову никому из современных зрителей. Для Коннолли и его окружения объяснение заключалось в прямой целесообразности. За десять лет своего существования, все больше тяготя неугомонного редактора, Horizon был на последнем издыхании; Питер Уотсон тоже терял интерес. "Когда Horizon свернется, я выйду замуж за Джорджа", - вспоминала Джанетта слова Сони. И дело было не только в том, что ее профессиональная жизнь нуждалась в серьезной корректировке; страстный двухлетний роман с французским философом Морисом Мерло-Понти, о котором она однажды написала, что "я никогда в жизни не тосковала так сильно, как по М.", недавно прервался. Более чем в одном, пришло время двигаться дальше.
Все это, однако, не дотягивает до сути личности Сони, амбиций, которые кипели в ее голове, и почти мифических стремлений, которые окрашивали ее взгляд на мир, в котором она жила. Стивен Спендер, который наблюдал за ней более сорока лет, считал ее жертвой своего жестко ограниченного воспитания, вечно "пытавшейся выйти за пределы себя - вырваться из своего социального класса в некий языческий эстетский мир художников и литературных гениев, которые могли бы спасти ее". Если это так, то Оруэлл, надо сказать, был необычным объектом ее внимания. Больше всего Соня восхищалась французскими писателями: жаль, как выразилась Жанетта, "что он был таким англичанином". В то же время она обладала практичной, если не сказать контролирующей, стороной, которая даже в двадцатилетнем возрасте могла иногда казаться доминирующей в ее характере: "Она любила разбирать жизни людей", - вспоминал отнюдь не сочувствующий Люциан Фрейд. Посетители палаты 65 быстро заметили, как Соня освоила больничный распорядок, приходя каждое утро, чтобы писать письма Оруэллу, заниматься его делами и регулировать поток посетителей с эффективностью, которая говорила о том, что она была рождена для этой задачи.
Дюжина или больше друзей Сони и Оруэлла оставили толкования о матче, но в них нет никакой закономерности. 'А помолвка Сони?' размышлял Питер Уотсон в письме своему другу Вальдемару Хансену. Для меня это все - шок". Time сообщает об этом в разделе "Люди" под заголовком "Это старое чувство". Ммм - я не уверен". По мнению самого Хансена, "никто, похоже, не одобряет, поскольку все считают, что она делает это в качестве жеста Флоренс Найтингейл". Настоящая причина, по мнению Хансена, "в том, что она больше не любит М.П.". Артур Кестлер предпринял интригующую попытку перевернуть ситуацию с ног на голову. По его мнению, дело не в том, что Соня может спасти Оруэлла от одинокого вдовства и дать ему повод выжить, а в том, что он может спасти ее от все более обременительной карьеры помощницы Коннолли, открывательницы его должности и импресарио его профессиональной жизни. Жест Флоренс Найтингейл? Истинно бескорыстный отклик на страдания умирающего человека? (Кеннет Синклер-Лутит считал это "самым добрым и великодушным поступком в жизни Сони"; Мамейн Кестлер была впечатлена мужеством Сони в принятии, должно быть, "очень трудного решения", отметив при этом, что для нее
