Оруэлл: Новая жизнь - Дэвид Дж Тейлор
Сидя в катящейся лодке с Ричардом на коленях, с волнами, разбивающимися вокруг него, и брызгами, падающими на лицо, Оруэлл сохранял завидное хладнокровие. Вскоре после этого перед ними всплыл тюлень. "Любопытная штука тюлени, - сообщил он своим спутникам, - очень любознательные существа". Достигнув края утеса, Генри смело выпрыгнул, но лодка ударилась о камни и перевернулась. В какой-то момент Оруэлл, Ричард и Люси оказались в ловушке, но в конце концов их вытащили на островок. Здесь, измученные, дрожащие, промокшие и находящиеся в миле от острова, они смогли разжечь костер и сели за стол, чтобы обсудить, как лучше поступить. Идея Оруэлла заключалась в том, что им нужно что-нибудь поесть - одинокая холодная картофелина, спасенная с лодки, была отдана Ричарду. С этой целью он отправился на поиски припасов. Через полчаса он вернулся, восхищаясь разнообразием местной птичьей жизни: "Необычные птицы, пуховики... Они устраивают свои гнезда в норах... Я видел несколько маленьких чаек, но у меня не хватило духу что-либо предпринять". В конце концов, их спасла лодка с омарами, команда которой видела пожар, и переправила обратно в Юру. На вопрос Аврил: "Где вы были? Оруэлл ответил просто, что они потерпели кораблекрушение.
Ричард и его двоюродные братья оправились от промокания в течение нескольких часов. Долгосрочный эффект на Оруэлла стал очевиден через пару недель. "Чувствовал себя неважно, ничего не делал на улице", - гласит запись в дневнике в начале сентября, за которой через два дня следует: "Нездоров (грудь), почти не выходил на улицу". В конце месяца наступило кратковременное улучшение, когда он достаточно поправился, чтобы отправиться на рыбалку и принять участие в работе на ферме, но запись за 13 октября - это лаконичное "Нездоров, не выходил на улицу". А теперь надвигалась зима; с Атлантики дул дождь, дни сокращались, и лампы зажигались в половине пятого, после чего остров погружался в черноту. Первоначальный план Оруэлла состоял в том, чтобы остаться на Юре до осени. Еще в мае он сказал Бренде, что намерен "пробыть здесь до октября, к тому времени я надеюсь закончить черновой вариант книги". Однако теперь он начал задумываться, не лучше ли ему остаться на месте или ограничиться кратким визитом в Лондон (в письме Варбургу от начала сентября говорится о возвращении "примерно в ноябре"). Было несколько причин его нежелания покидать Барнхилл. Одной из них было подозрение, что материальные условия на Юре имеют преимущество перед Ислингтоном: там будет больше еды и, возможно, больше топлива. Другой причиной была уверенность в том, что если он пробудет в Лондоне больше нескольких недель, то безвозвратно вернется в мир журналистики. С сожалением отклонив просьбу Энтони Пауэлла отрецензировать новое издание "Утра жизни" Гиссинга для Times Literary Supplement, куда Пауэлл пришел на покой в качестве редактора художественной литературы, он заметил: "Похоже, в наше время у человека просто ограниченные возможности для работы, и приходится мужать". Но третьим, и, безусловно, самым сильным, было состояние его легких.
Почти в каждом письме, которое Оруэлл писал другу или коллеге по профессии в течение следующих двух месяцев, говорилось о его плохом здоровье. "Большую часть года у меня было плохое здоровье, - сообщал он Кестлеру, - грудь, как обычно". На четвертой неделе октября он все еще планировал отправиться на юг и докладывал Вудкоку, что работа над черновиком практически завершена. Это был ужасный беспорядок, утверждал он, "но я думаю, что у него есть возможности". Он смог занять себя некоторыми делами в Барнхилле, обрезкой кустов крыжовника и уходом за яблонями, но к концу месяца он снова оказался в постели с тем, что, как он сказал Муру, было "воспалением легких". Поездка в Лондон не состоялась. На протяжении всего ноября бюллетени становились все более зловещими. Я был очень нездоров и намерен оставаться в постели в течение нескольких недель, чтобы попытаться снова поправиться", - сообщил он Муру. В обычном письме Кестлеру говорится о возможности встречи со "специалистом" и, если такая встреча состоится, о вероятности того, что ему придется остаться в доме престарелых. И всегда над его размышлениями висел вопрос о "Девятнадцати восьмидесяти четырех": "Я только на полпути к книге, которую должен закончить весной или в начале лета, но к которой, конечно, не могу прикоснуться, пока не поправлюсь".
Насколько, по мнению Оруэлла, он был болен? Как всегда, он, похоже, колебался между мрачным фатализмом и верой в то, что при достаточном отдыхе и восстановлении сил он сможет вернуться к прежней жизни более или менее здоровым. В письме Энтони Пауэллу делается предварительный вывод, что ему "может стать немного лучше". В последний день ноября - тринадцать лет спустя после того, как он начал свое стихотворение ко Дню святого Андрея для "Keep the Aspidistra Flying" в книжном магазине в Хэмпстеде - он сообщил Муру, что "я думаю, что теперь мне действительно становится лучше". Но остальная часть письма рассказывает совсем другую историю. Из Глазго приезжает специалист по грудной клетке, чтобы осмотреть его, и каков бы ни был его вердикт: "Я буду недееспособен некоторое время, и, смею думать, после этого мне посоветуют уехать в жаркий климат на месяц или два". Он не работал над романом с конца октября, и его американские издатели должны быть проинформированы о том, что "я серьезно болен".
Специалист по грудной клетке, прибывший с материка в первую неделю декабря, отправился в Ардлуссу, где миссис Флетчер подготовила комнату, в которой можно было провести обследование. Он подтвердил то, что Оруэлл давно подозревал: "Как я и боялся, я серьезно болен", - сказал он Муру. Это туберкулез... Они думают, что смогут вылечить его, но я буду подкована на некоторое время". На самом деле, специалист был настолько
