Оруэлл: Новая жизнь - Дэвид Дж Тейлор
Вернувшись в Уоллингтон, когда пшеница взошла на полях и началась подготовка к сбору урожая, он начал вести дневник событий, ведущих к тому, что теперь казалось непредотвратимым конфликтом. Исходный материал для этого дневника одновременно эклектичен (Smallholder, Revolutionary Proletarian) и слегка несочетаем - почти половина цитат взята из Daily Telegraph - и отличается, прежде всего, сопоставлением международных и внутренних деталей. Почтовое ведомство выпустило информационный листок № 1 (Гражданская оборона), но крысиное население Британии оценивается в четыре-пять миллионов (8 июля); Экономическая лига обвинила Союз обещания мира в том, что он является проводником нацистской пропаганды, а толпы на матче Итон-Харроу на стадионе "Лордс" оцениваются в десять тысяч человек, и, как говорят, это самое умное собрание за последние несколько лет (15 июля). Создается общее впечатление, что англо-русский пакт провалится, а матч Итон-Харроу закончился беспорядками в толпе (16 июля). Пацифизм; англо-русские пакты; крысы; Итон: в этих отрывках собрано довольно много от Оруэлла, вы чувствуете, что в них чувствуется ум на марше, без труда подбирающий материал, который обращается к инстинктам, таящимся глубоко в его подсознании.
В его голове формировался сборник эссе: три эссе, сказал он Муру, которому 23 июля было отправлено краткое изложение того, что должно было стать "Внутри кита". Если, что казалось все более неизбежным, война вот-вот разразится, то сразу же возникнет несколько личных дилемм. Если оставить в стороне вопрос о его пацифизме, что он собирался делать? И на что им с Эйлин жить? Пока не разрешится политическая ситуация, нельзя было принимать никаких решений. Предположительно, именно в таком духе Питер Ванситтарт, которого школьный учитель истории взял с собой на конференцию "Адельфи" в Лэнгхэм, увидел его в компании Этель Маннин и Рейнера Хеппенсталла, "очень неопределенно говоривших" о войне. Оруэлл был настолько встревожен своим финансовым положением, что в письме к Муру интересуется, не сможет ли он реанимировать предложение компании Messrs Nelson & Sons "Бедность на практике", отложенное после поездки в Марокко ("Я вижу, что мы скоро будем в ужасном положении, и думаю написать им, чтобы узнать, заинтересованы ли они еще"). Когда шестьдесят тысяч немецких войск вторглись в Данциг, перспектива войны была повсюду. В дневнике отмечается, что военная миссия собирается отправиться в Москву (1 августа) и что немецкие и еврейские беженцы "селятся в большом количестве в некоторых районах Лондона" (2 августа). В обзоре журнала "Тайм энд Тайд" от 12 августа он отметил, что пишет в "момент, когда Гитлер вытеснил крикет с первых полос газет, а люди, которые едва ли отличают путч от чистки, пишут книги под названием "Шторм над Бланком"".
Статья Time and Tide появилась в тот же день, когда два детектива неожиданно явились в магазин The Stores с приказом конфисковать все книги, "полученные по почте". Книги, о которых шла речь, были заказаны в парижском издательстве Obelisk Press Джека Кахане, издателе Генри Миллера и, по совпадению, спонсоре книги Сирила Коннолли "The Rock Pool". Подозрение властей, что Оруэлл может импортировать "непристойные" материалы, было вызвано письмом, перехваченным в сортировочном пункте Хитчина. За прошедшие годы не один критик пытался переосмыслить это вторжение как символическое событие в литературном развитии Оруэлла - его первое знакомство с миром "Девятнадцати восьмидесяти четырех", спокойствием сельской деревни, в которую вторглись аватары светлого тоталитарного будущего, и источником скандала для его соседей по Уоллингтону. Но Оруэлл, похоже, решил преуменьшить его значение, отметив, что полиция была "очень мила с ним" и что впоследствии он получил письмо от прокурора, в котором говорилось, что "он понимает, что как писатель я могу нуждаться в книгах, владение которыми незаконно". Никаких мер принято не было, и даже в суматошной атмосфере августа 1939 года этот инцидент кажется скорее абсурдным, чем зловещим - попытка навязать запреты, которые большинство серьезных читателей считали смешными и которые большинство серьезных писателей всячески старались нарушить. Тем не менее, всего через два дня после рейда Оруэлл запишет в своем дневнике комментарий (неизвестного) друга о том, что "похоже, вскрытие писем лицам, связанным с левыми партиями, стало настолько нормальным явлением, что не вызывает никаких замечаний".
На следующей неделе в Уоллингтоне появилось еще больше полицейских, чтобы организовать размещение солдат. Гитлеровские войска были сосредоточены на границе с Польшей. 24 августа Оруэлл отправился в Рингвуд в Хэмпшире, чтобы остановиться у Л. Х. Майерса. Об этом визите сохранилось только два воспоминания. Первое заключается в том, что гость был впечатлен тем, как хорошо его хозяин разбирался в международной ситуации. Второе - это то, что в ночь своего приезда Оруэлл пережил то, что в контексте политических заявлений последних двух лет было сном, изменившим его жизнь. Полагая, что война уже началась, он осознал, с одной стороны, всепоглощающее чувство облегчения, пришедшее на смену месяцам неопределенности, а с другой - убежденность в том, что в душе он патриот, который поддержит войну, даже если это будет означать сплочение вокруг Невилла Чемберлена. Проснувшись через час или два, он спустился вниз и увидел, что газеты объявили о заключении нацистско-советского пакта. В течение следующих восьми дней обратный отсчет до войны приобрел неудержимый темп. Британский посол в Берлине летал туда-сюда. Гитлер вторгся в Польшу. 3 сентября, в день, когда Чемберлен объявил нации, что срок британского ультиматума истек, Оруэлл отправился через Ватерлоо к О'Шонесси в Гринвич.
По всей Англии литераторы размышляли о кризисе, в который они невольно попали. Месса и причастие", - записал Ивлин Во в своем дневнике. После завтрака премьер-министр объявил, что началась война. Он сделал это очень хорошо". Пока Во бродил по своей деревне в Глостершире, наблюдая за узлами вновь прибывших эвакуированных ("маленькие группы детей... выглядели скучающими и потерянными"), его старший брат Алек, живший в некотором стиле на границе Сассекса и Гемпшира, переправлял бутылки шампанского в коттеджи слуг, чтобы их обитатели могли выпить за здоровье страны. В тот же день Оруэлл подвел итог своему дневнику. Немцы взяли
