Оруэлл: Новая жизнь - Дэвид Дж Тейлор
Этот идеологический санитарный кордон имел серьезные последствия для социальной жизни Оруэлла: его друг Джордж Вудкок вспоминал, как в середине 1940-х годов он не хотел посещать различные ислингтонские пабы, опасаясь, что в них окажутся враждебно настроенные сталинисты, которые помнили его по Испании. Но этот процесс работал в обе стороны. Кеннет Синклер-Лутит вспоминал, как в первые годы войны он проходил мимо ресторанов Сохо со своей тогдашней подружкой Джанеттой Вулли, и одинокий посетитель "замечал нас на тротуаре и обращался к нам - хотя это был не я, с которым он хотел поговорить". Синклер-Лутит сожалел об этой разлуке на том основании, что их больше объединяло, чем разъединяло - "Он сражался под флагом ПОУМ... но я никогда не чувствовал, что мы были по разные стороны" - но Оруэлл сохранил разлуку до конца жизни. Другие испанские старожилы были менее снисходительны, считая, что стремление Оруэлла рассказать о том, что он видел, не оправдывает его нападок на советское участие. Я не думаю, что его неприязнь к коммунистам была оправданием для того, чтобы делать компромат на Испанскую республику", - заметил журналист Daily Worker Сэм Лессер, что, возможно, игнорирует подозрение, что настоящий компромат был сделан самими коммунистами.
Прежде всего, Испания политизировала Оруэлла так, как не смог сделать предыдущий опыт. Теперь враждебность, которую он испытывал к империализму британского раджа, и чувство социальной несправедливости, которое он привез с собой из путешествия, в результате которого появилась "Дорога на Уиган Пирс", получили фокус и, возможно, решение. Но вместе с осознанием того, что может быть достигнуто во имя равенства и свободы, пришло ужасное чувство предчувствия, основанное на непосредственном наблюдении того, что может произойти, если эти весьма желательные абстракции будут извращены в тоталитарных целях. Испания не только политизировала его, но и подтолкнула Оруэлла к активизму. Несомненно, важно, например, что через год после возвращения в Англию он впервые в жизни вступил в политическую партию. Но также важно, что Испания быстро стала той призмой, через которую он стал рассматривать политический мир конца 1930-х годов. Как заметил Тоско Файвел, с которым Оруэлл не встречался еще три года, но который был увлеченным исследователем его послеиспанского творчества, если проанализировать работы, написанные им в 1937-9 годах, то можно заметить, что "именно его собственный испанский опыт сформировал его мышление". Гитлер, Муссолини, маневры в Миттельевропе - все это было важно, действительно важно, но Испания была тем горнилом, в котором формировался взгляд Оруэлла на ситуацию в мире.
Но Испания сделала с Оруэллом еще кое-что. Она разрушила то, что осталось от его здоровья. Голос в конце концов вернулся к почти полной силе - хотя ему всегда было трудно заставить себя говорить через всю комнату или за переполненным обеденным столом, - но настоящая беда скрывалась под ребрами. Он уже был ветераном нескольких приступов пневмонии, а месяцы прохладных каталонских рассветов и сочащихся окопов еще больше повредили его грудную клетку. Почти все, кто описывал его со слов очевидцев в конце 1930-х годов, были поражены его худобой, исхудалостью лица, внешняя хрупкость только преувеличивалась пронзительным взглядом и намеком на тлеющий внутренний огонь. Справедливо будет сказать, что Оруэлл никогда не был по-настоящему здоров после возвращения из Испании - болезнь, которой он страдал в 1938 году, длилась гораздо дольше, чем все предыдущие приступы, - и что пять месяцев окопной войны оказали необратимое влияние на и без того шаткое состояние. Не менее разрушительным было слабое ощущение дрейфа и заброшенности, которое нависло над его жизнью в этот период. Несмотря на то, что он заработал более 500 фунтов стерлингов на издании "Дорога на Уиган Пирс", выпущенном Левым книжным клубом, испанская поездка была дорогой, и его ближайшие финансовые перспективы были плохими: его доход в течение двух лет после возвращения редко превышал 3 фунта в неделю. Плохое здоровье, относительная бедность и профессиональные неудачи в совокупности породили стойкую жилку неудовлетворенности: не в одном из его писем друзьям говорится о концентрационном лагере, в котором они, возможно, скоро окажутся.
В итоге Оруэлл и Эйлин провели несколько недель в Гринвиче. Отравленная рука, которая доставила ему неприятности в апреле, снова воспалилась и требовала лечения - он был "не слишком здоров", сообщила Эйлин 8 июля, - и только в середине месяца они вернулись в Уоллингтон. Даже к этому времени "своего рода черновой план" того, что станет "Homage to Catalonia", был готов для Мура. В их отсутствие "Магазины" вернулись к своему первобытному состоянию. Тетя Нелли давно уехала, а то, что осталось от продуктовых запасов, было растащено. Вернувшиеся арендаторы планировали отказаться от сельской торговли в пользу мелкого фермерства. С этой целью они быстро приобрели двух коз, петушка и стриженого пуделя по кличке Маркс, как постоянное напоминание, объяснила Эйлин Норе, о том, что они "никогда не читали Маркса". Уже начали проявляться некоторые профессиональные последствия пребывания Оруэлла в Испании. Поднявшись на Генриетта-стрит вскоре после своего возвращения, чтобы посмотреть, как обстоят дела, он обнаружил, что Голландца нет в офисе. Встреча с презираемым Норманом Коллинзом навела его на мысль, что Голланц уже решил, что все, что он выпустит, будет неприемлемо. Конечно, как только Коллинз отчитался перед своим работодателем, пришло письмо, в котором говорилось, что "скорее всего" фирма не захочет публиковать рукопись, которую предлагал Оруэлл.
Все худшие подозрения Оруэлла о коммунистическом попутчике Голландца и его рабском подчинении линии Кинг-стрит мгновенно подтвердились. Но его утешал тот факт, что другие издательства начали проявлять интерес. Secker & Warburg, в лице управляющего директора Фреда Варбурга, уже обратились к Муру, были и предложения от Дакворта. Оруэлл признался, что
