Эдуард Мухутдинов - Мечи Эглотаура. Книга 1
— Все?
— Ну, в данном случае ты один. Но тебя хватает, чтобы можно было решить, что все. Есть одно забавное племя, ты прям как они…
— Тбписты, что ли?
— Во-во. И еще хуже.
— Вот тут врешь. Хуже — невозможно…
— С миру по рюмке — пьяному похмелка, — возгласил Ровуд, подходя к столу, хватая пивную кружку Лема и опрокидывая себе в пасть. — А как там наш Десятивохспсовый друг, как дурак?
Жуля закатила глазки и тихонько простонала.
— В наше сумбурное время, — сказал мне Лем, — только такие вот и становятся знаменитыми. Истинные же герои остаются неузнанными.
— Ну почему же, друг мой, — возразил Ровуд, глотая на этот раз уже мою порцию. — Мир исключительно, как дурак, разнообразен в своем безумии. Почему-то тебя, например, больше ценят, чем меня.
— Ты же — не я! Не надо путать понятия о растяжимости прекрасного и его истинном свете.
— Чего-чего?
— Я говорю, — терпеливо начал объяснять Лем, — что я создаю истинный свет, который временно может быть тьмою, а потому растяжим подобно резине, закладываемой в гнездо мастодонта, дабы матери было тепло. Твое же творчество, если его можно так назвать, растяжимо не более, чем ветвь старого сухого дерева, обуглившаяся после лесного пожара. Оно предназначено для этого века, в будущем же обречено на забвение.
— «Тбпимбрии» будут вечны! На хрена тогда я их писал бы, как дурак?
— Сомнительно…
— А что собой представляют эти «Тбпимбрии», — встрял я в многоученый разговор. — А то вот слушаю, ни фига не понимаю. Да и слышал — тоже не понимал… Объясните. Может, лучше разбираться в теме начну.
— В самом деле хочешь почитать? — проникся моментом Ровуд.
— А есть что?
— Да… Вот, у меня тут наброски, — он с величайшей осторожностью вытянул из-за пазухи толстую пачку пергамента. — Почитай, только смотри, как дурак, не помни.
Я протянул часть листов Лему. Тот махнул рукой.
— Да я уже читал. Больше ни в жисть не стану. Ты тоже, я думаю…
— Не настраивай человека! — сердито рявкнул Ровуд. — Иди в задницу со своими воспоминаниями. Или в передницу — куда удобней, как дурак.
— Спасибо, мне и здесь хорошо.
— Устроить «плохо»? Могу помочь, как дурак.
— Как дурак себе помоги. А я тут посижу, пивка попью. Хоз-з-зяйка!!!
Жуля тоже отказалась. Я пересел, устроился в сторонке, полистал пергаменты, исписанные невообразимо корявым почерком, будто левой рукой в состоянии тяжелейшего похмелья. Найдя самый разборчивый фрагмент, принялся читать.
«…Если фигня промеж ног болтается — то это кто? А если промеж ног не эта фигня, а другая, и не болтается, а иным образом устроена, так, что в нее ту фигню засовывают? Скажем, херня? Тогда это кто? Вот так и разделяются, как дурак, мужики и бабы…»
Что такое? Может, ошибся? Случайная страничка залетела из иной оперы? Я открыл наугад в другом месте.
«Бульон из куриного помета является национальным блюдом коренного населения Сахасси. Приготовляется он следующим образом. Берется, как дурак, куриное семейство, накармливается до отвалу отборным зерном, после чего в широко раскрытые клювы насильно пихается пурген и обильно заливается пивом. Широко раскрытыми клювы может держать помощник, а лучше помощница, повара. Спустя некоторое время появляется достаточное количество сырья для приготовления блюда. Поглощение оного ведется на торжественных собраниях советов племен…»
— Ой-ей-еййй, — взвыл я, проникшись духом бессмертного труда. Так взвыл, аж зуб заныл. — Что это?!!
— Ты в первый раз с луны свалился? Я же сказал: «Тбпимбрии», величайший историко-философский, как дурак, научный трактат…
— Это не трактат, — сказал Лем, — а хрен знает что… Извините, Жюли. Зря ты, Ровуд, полез в писатели. Строгал бы себе пошлые стишки и остался в памяти народной лучшим похабником. А так обосрешь всю историю и останешься в памяти… хм… народной — величайшим придурком, когда-либо ступавшим по земле.
— Иди ты! — обиделся Ровуд, отбирая рукопись. — Я к ним со всей душой, сокровенный труд, видите ли, как дурак, даю почитать, такую честь оказываю, а они… Критиковать принимаются, нет чтобы похвалить. Скотины…
Бух! Бух! Кто-то попытался открыть дверь. Наконец догадался дернуть за ручку. Дверь открылась. Опасно пошатываясь после вчерашнего, вошел Алкс. Впрочем, несмотря на состояние души, щетина была аккуратно доведена до трехдневного состояния.
— А-а, вот и наш Тридцатиголубиный друг! — громогласно провозгласил Ровуд, мгновенно обретая хорошее настроение. — Как делишки, как детишки?
— Ровуд, — устало и брюзгливо сказал Алкс, мрачно отнимая у подоспевшей хозяйки корчмы кружку с пивом. — Я сотни раз тебе говорил, моя фамилия Франфариар, что значит Сорокагалковый, а не Двадцативоробьиный, и не Трехорлиный, и уж никак не Десятивохспсовый. Потрудись запомнить. Я тебя, конечно, уважаю, но в плохом настроении могу в конце концов и врезать. Доброе утро, господа, мое почтение, Жюли.
Алкс поморщился и залпом проглотил содержимое кружки. Похмелье-с…
— Вот я и говорю, — не смутился Ровуд, — наш Пятипетушиный друг. Только зачем концами-то врезать? Лучше кулаками, ими сподручнее, как дурак. У конца конец отобьешь, чем потом детишек делать будешь? Или их уже и так — немеряно?
Ровуд умело уклонился от стакана, летящего прямо в голову, и продолжил разглагольствования. Но я уже не слушал.
В дверях в сопровождении Фингонфиля Уриеля и нескольких человек весьма странного вида появился сам Крамблер Хасиахулла, мой старый знакомец. Окинув трапезную хмурым взглядом, он кивком поприветствовал нашу компанию и проследовал к противоположной стене. Спутники его аккуратно перетащили гнома в самый центр залы, положили на стол и вернулись к колдуну, устроившемуся на освобожденном месте. Гном почмокал губами, поворочался и продолжил спать.
— О, — сказал Ровуд. — А вот и Крамблер с роялистами, как дурак.
— Это роялисты? — против воли заинтересовалась Жуля. — Вот как они выглядят?
— Да, — вступил в разговор Лем. — Традиции роялизма не менялись уже много сотен лет, потому-то их и считают чудаками. Хотя в свое время роялизм был самым передовым религиозным движением. Правда, странности имелись уже в то далекое время.
— Кстати, сколько столетий насчитывает роялизм? — спросил Алкс. — В наших хрониках об этом не говорится.
— Этот вопрос к Сероту.
— Серотище, — ткнул дракона в бок Ровуд. — Вставай, как дурак, тебя щас допрашивать будут.
Серот промычал что-то и сочно захрапел. Ровуд принялся пинать его ногой под крыло. Я подумал, не нужно ли вмешаться, но Лем спокойно наблюдал за экзекуцией. Наконец, Серот зашевелился, вынул голову из-под лапы, вежливо отвернулся, рыгнул, вновь повернулся к нам и воззрился на Ровуда.
— Чаво?
— Сколько лет этим дурикам? — поэт кивнул в сторону пришедших, таращивших на нас глаза.
Серот глянул, подумал, воздел лапу, поскреб в затылке когтем, от чего у меня внутри все сжалось — такой жуткий получился звук, — и честно ответил:
— Не знаю. Судя по виду, в среднем — лет по сорок. В целом — лет пятьсот. Но если среди них есть долгожители, то куда больше.
— Кретин, — отозвался Ровуд. — Я про роялизм говорю, как дурак.
— Сам кретин, — огрызнулся дракоша. — Уточнять надо, я-то думал… Роялизму? Щас скажу… В год, когда стукнули ту даму, как раз второй выводок моего младшего брата покинул гнезда. Стало быть, уж тыщи две с половинкою…
— При чем тут дама? — удивился я.
— Роялизм — очень древняя хренлигия, — начал объяснять Ровуд. — Жила-была шлюха, драла глотку в дешевой забегаловке. Поимела проблемы в результате сложных объяснений с правителем города, от сына которого понесла ублюдка. Ублюдка утопили, а сама девица едва успела слинять. Улиняла она в другой город, где опять стала давить всем уши воплями в трактире. А город-то был не столичный, стражи мало, драки частые, как дурак. И вот однажды трахнули ее крышкой рояля по башке, отчего девка сдвинулась умом. И начала зреть всякие дивные картины, описывать их куцым языком. А народ слушал и дивился, как такая краля может видеть то, чего больше никто не способен. Люди тогда были простые, очень простые, пошла молва о ней как о пророчице. Эльфы и прочие чудики смотрели да хихикали, как долбанутые человечки очередному бзику предаются. А хренлигия все набирала и набирала обороты. Кто-то вызнал, что пророчицу выгнали из столицы, да по какой причине, собралась толпа, пошли, вытащили правителя и вздернули на ближайшей пальме, вместе с отпрыском его длинночленным, как дурак. И стража не помогла, переметнулась на сторону хренлигиозцев. А шлюхе уже все нипочем — знай себе вещает. Тронулась после удара. Так, собственно, ее и назвали — Херанутой-по-Роялю. А хренлигию — роялизмом.
Жуля сидела, заткнув уши. Ровуд воодушевленно размахивал кружкой, брызгая пеной на сидящих рядом, а слюной — на сидящих напротив… Серот опять заснул, Лем непроницаемо смотрел на компанию в противоположной стороне, уже не таращившую глаза, а злобно скалящую зубы. Уже несколько раз то один, то другой роялист порывался встать и с очевидными намерениями требования сатисфакции двинуться к нам, но колдун с Фингонфилем пока их сдерживали.
