Валентина Колесникова - Хроники эрров. Книга 1
Гасли последние огни города, закрывались торговые лавки, матери загоняли детей в дома и гнали животину ко двору. Из местной харчевни доносились голоса далеко не первой трезвости и скрипучие гуслярские баллады. Ровно в полночь стражники совершали обход. Огромные, мощные, высокие войны, словно дикие животные со всей своей грациозностью осматривали каждую улочку. Их тонкие, узорчатые рога, при взошедшей луне отражали свет, поэтому ночью их всегда обматывали тканью, дабы ненароком не выдать своего места нахождения. Кончики длинных хвостов у простых нелюдей обычно волочились по земле, поэтому стражники их тоже прятали, каким образом они их крепили и к чему мне доселе не известно, но любопытно. Надо будет у Оллана спросить, хоть посмеется над моей безграмотностью относительно их расы, но в конце, надеюсь, расскажет, что к чему.
Стражники поймали какого-то не особо трезвого крестьянина за рога, увернулись от бесполезных и бестолковых ударов, скрутили обидчика и уволокли за пределы моего видения в неизвестном направление. Судя по многозначительным воплям, эти же стражники умудрились таки поймать еще кого-то и показать, что местный «напиток счастья» обычно приводит к раскаянию и убиению совести в темнице на пару с крысами, нежели к веселой и беззаботной семейной жизни у женушки под крылышком.
Митька проснулся, потянулся, мявкнул что-то не кошачераздельное и с вопиющей ему наглостью пристроился к женским коленям, пуская слюни на оные. Мои колени явно не рассчитывали на дополнительный груз и уже через пару минут я почувствовала знакомые мурашки. Ну что с этой животиной сделаешь? Пусть лежит, морда кошачья, только бы когтями не царапал, а то помирать мне еще не особо хочется, да и кровушкой истекать тоже, как говорится – все свое ношу с собой! Митька все ворочался, его явно что-то беспокоило и мне это не нравилось – кот то и дело пытался грохнуться с колен на чистый пол или куснуть дивчину за бедро, отчего эта самая дивчина была не в восторге. Пришлось рискнуть и спеть песню, я хоть голоском соловьиным не хвастаюсь, да вроде и как старые доски не скриплю…
Я пройдусь в ночи по степиДо звезды дотронусь рукойТы скорее в дом придиТишина, любовь и покой…Ярко солнце мир освещает,Ведьмы в небе танцы кружатЭтот мир они защищаютИ людей, что их любят и чтят.В белой башне, пронзающей небо,Притаилась принцесса одна.С драконом они синекрылымСреди ночи летят не спеша.Нет войны в этом мире прекрасном,Все дружны дети земли.Но придется мне вам признаться…Мир реален лишь только в ночи…
Проснувшись наутро, я обнаружила себя спящей на кровати. Митька уже куда-то убежал. Иной раз диву даешься, как у него получается приходить и уходить незамеченным – местным мужикам только и позавидовать такой изворотливости, ведь как жены застукают – всё, одним мужиком меньше, да одной бабой больше. Потом еще царь местный жаловаться соизволит на кризис демографический… хотя тут, может быть, все иначе…нравы жестче, да наказания соответствующие… Я быстро умылась, оделась, причесалась, решила косу не плести (кому такая краса нужна), а пойти в город, освоиться, получше приглядеться. Оллан лежал на соломе, вертя зубами тростинку и насвистывая местный мотивчик соседней харчевни. С довольной ухмылкой он явно вспоминал нечто непристойное, что благородной девице знать не обязательно, поэтому мой немой вопрос остался без единого намека на ответ. Как бы я не пыталась выведать, конюх уподобился коню и всячески уходил от темы при этом успевая еще и поддеть да оскорбить меня словами заморскими, непристойными.
– Будто я не знаю их значения, ну вы как маленькие, ей Богу!
– Это откуда, позвольте полюбопытствовать, принцесса кровушки голубой еще и местный жаргон-то выучила, а? Гляжу, вы еще та девица, с приданым в виде большого сюрприза…
– Ничего, муженьку полезно будет на досуге послушать речь сладкую да колкую, с непристойностями да всяким развратом. Надо думать, прежде чем выбирать кого ни попадя, а то жизни спокойной захотел. Шиш!
При упоминании о несостоявшейся паре в образе меня и принца Шаласа, конюх поник мгновенно. Былая страсть и блеск в глазах сменились холодом и отстраненностью. Он выбросил покусанную соломинку, глубоко и печально вздохнул, пришел в себя, вновь улыбнулся как ни в чем не бывало, видимо, решил, что клыкастая улыбка выбьет все вопросы из моей дурьей башки, да не тут-то было. Закудахтали куры, заржали кони, псы грызлись из-за местной красавицы Жужы с подранным хвостом, а мы с конюхом как играли в гляделки, так и продолжали глупо таращиться друг на друга. Стоило мне раскрыть рот, как Оллан тут же мне его затыкал и твердил свое (хотя уже наверное больше мое, чем его) ненавистное «нет».
– Даже и не начинай, принцесса. Ни слова не вытянешь из старика! Как бы молода и сильна не была, прыть-то свою умерь.
– Мистер Оллан, – наступала я со всей бойкостью на несчастную жертву, – я ведь от зари до зари под вашими окнами цепями греметь буду, да выть пуще всякой псины в брачный период, пока не скажите хоть что-нибудь о сбежавшем несостоявшемся муже! Должна ведь я знать, что меня ожидает, когда ваш принц вернется. Сразу мне окопы выкапывать или покамест и обойдется?
– Дура ты, принцесса.
Сказал, как отрезал. Мне аж не по себе стало, дурно. Вся наглость и хамство как рукой сняло да в ближайшую канаву и вынесло, объяснил бы хоть, а то так совсем с ума сойду.
– Я даже не знаю, к чему себя готовить – к жуткой порке или к виселице, сама прекрасно понимаю, что людей он не жалует, так на кой меня в жены ему отдают? Выдали бы за местного, так сказать, нашли бы кого не жалко. А так и мне, и ему муки! Со стороны выглядит, словно не только меня наказание постигло. В чем ваш принц-то провинился, раз его таким подарком одарили?
Мирный договор они подписали бы и без «кровных» уз, а покуда дело в мести… да выплата долга человеческой жизнью… почему именно принц? Почему именно он? Почему в залах нет ни единого его портрета? ПО-ЧЕ-МУ?
– Ну ты и заноза, принцесса! – с чувством выругался конюх, седлая при этом коня. – Поехали, по дороге расскажу, но не все, уж прости, сам не все знаю, да и тебе вообще ничего знать не положено. Нрав у тебя, как у наших баб, хоть и личико милое… И кто таких принцесс воспитывает? Куда твоя мать глядела?
– Никуда… не глядела.
Так и ехали. Молча. Оллан понял, что тему затронул к сердцу близкую. И на том спасибо, что расспрашивать не стал, а то не люблю, когда слезы мои видят, да и плакать тоже не люблю. Голова потом болит. Жутко. Купив в местной лавке пирожок с мясом, конюх с аппетитом местного кабана уплетал его за обе щеки, а второй рукой еще и за следующим тянулся. Румяные-то они конечно румяные, бочка-то сочные, маслицем смазанные, а покуда ж знать, чем раньше это мясцо занималось? Мяукало или так, по помойкам в крысиной стае шарилось? На мой многозначительный взгляд конюх лишь ухмыльнулся.
– Тетка моя это была, баба Юрта. Не бойся, не отравленные.
– Тетка, в смысле продавала или ты мне сейчас начинку нахваливаешь?
– Тьфу на тебя! – выругался Оллан, побледнев от вопиющего хамства, – ну ты как скажешь, царевна, так в гроб вгонишь… Юрта – бабка моя, хоть и не кровная, да родная, духовная. Уже много лет выпечкой промышляет и ни разу ничего дурного не сделала. Все ингредиенты свежие, проверенные! Это же одна из лавок центрального круга! Знала бы, сколько стоит тут плата за землю, да какая очередь на эту землицу. Один промах, жалоба там, али еще чего и все. Нет места, нет лавки!
Повозмущавшись еще немного, Оллан все-таки дал мне свежеиспеченное чудо, с вызовом глядя в глаза, мол ешь, а то насильно в рот пихну да челюстью подвигаю. Делать нечего. Пришлось отведать сие яство, да так отведать, что купленный мешочек как-то сам по себе быстро опустел, отчего я сильно огорчилась. Действительно, вкусные пирожки, сытные, с пылу с жару. Облизав пальцы и вытерев их об подол (хороша принцесса), я была сыта и довольна, и вновь готовая к террору разума своего спутника по поводу несчастного ранее упомянутого принца, но внезапно меня отвлек шум толпы. Увлеченная голосами, я направила коня прямо к площади, что находилась вне центральной части города и вышла на широкую дорогу. Взрослые, дети, старики и бабки – все куда-то спешили и о чем-то перешептывались. У кого-то на лице был написан ужас, страх, кто-то же наоборот был рад и весел… и все они шли в одном направлении. Я накинула капюшон на голову, спрятала волосы, натянула перчатки, дабы скрыть свою человеческую сущность и воспользоваться шансом подслушать разговоры, и поехала вверх по дороге. Шли мы не долго, ехала я быстро. Площадь была заполнена народом, посреди которой стоял помост. А на помосте виселица. Зачитывался приговор. Его вывели под руки двое стражников. Мальчика лет десяти, не более… сняли предсмертный капюшон. Я невольно охнула и благо, что никто не заметил, все внимание было приковано к альбиносу, что стоял сейчас и слушал собственный приговор. Белые, редкие волосы до плеч спутались с соломой и грязью, черные, как смоль, рога и розовые глаза смотрели куда-то в пустоту и, казалось, не видели той толпы, что собралась посмотреть на это зрелище. Кожа цвета чая с молоком никак не вписывалась в мое уже привычное видение этих существ. Мне невольно захотелось подойти поближе, чтобы осознать то, что я увидела, попытаться поверить, но меня тут же остановила рука Оллана.
