Иван Иванов - Любовь и хоббиты
– А мне нравится твоя съемная шкурка… – Ётунштрудель, вырвала шедевр Юдааша из цепких когтей одного суетливого цверга (он собирался сжечь лохмотья) и нанесла самоуправцу сокрушительный удар по виску. – Но в нашей пещере жарко, любимый. Эй ты, – она помогла суетливому подняться, – позови портного!
Имя портного, которое я и не старался запомнить, проорали раз двадцать по цепочке. Вскоре перед нами возник свирепого вида бородач в черном кожаном балахоне. Мастера сразу видно: в нитках с ног до головы, потный, похожий на кузнеца, он сжимал волосатыми ручищами увесистые ножницы, вполне пригодные для стрижки ногтей драконам, и постоянно этими ножницами щелкал.
Ётунштрудель обрисовала задачу, и дело заспорилось. Щелк – отвалился один рукав комбинезона. Щелк – и на полу оказался второй. Щелк-щелк-щелк-щелк… хрясь – и не стало штанин, получились финская безрукавка и шорты в придачу. Я принял из рук мастера облегченный вариант свадебного фрака по-цвергски, быстро натянул изделие и впервые с благодарностью посмотрел в круглые глазюки Ётунштрудель.
Праздничный стол ждал. Для того чтобы я гарантированно участвовал в культурном мероприятии и не смылся в дремучие леса, сославшись на головную боль, три сердитых цверга обошли вокруг меня и связали по рукам и ногам грубой веревкой. Сервировка стола у черных альвов сводится к одному правилу: жратвы и питья должно хватить всем. Внешний вид хозяев и гостей оценивается по единственному признаку: сытый или голодный. Застолье удалось, если всем хватило и все ушли сытыми. Поэтому моя будущая невеста совершенно не парилась насчет платья, равно как и ее соплеменники – пришли, и замечательно. Обмотался бородой на другую сторону, вот и переоделся… Да что говорить, дикое место, дикий народ…
8. Помолвка по-цвергски
Мы со Штрудель сидели во главе стола, сколоченного из цельных стволов и пней. Пахло лесом, по`том и мясом. Над головами под низким куполом пещерного свода коптили раскидистые люстры – искусно сплетенные ветки, оленьи рога и свечи на бронзовых блюдцах. Цверги сосредоточенно пожирали всё, чем был завален стол, отнимали друг у друга куски пожирнее, пинались и грубили друг другу по-норвежски.
Кости и прочие объедки летели в стороны, отскакивали от стен, исчезали в пламени каминов. Было жарко. Борцы за трезвость в подземном обществе отсутствовали, хмельные струи звенели всюду. Слышалось жадное глотанье; кто-то, захлебнувшись, кашлял, над ним смеялись. Серые носы потихоньку краснели раскаленными кусками железной руды. Бороды улыбались…
Как сейчас помню, кто-то сыто откинулся на спинку стула и упал – хохот; кто-то отпустил сальную шутку в адрес будущих жениха и невесты – смех; вторая, третья острота – смех перерастает в ржание, люстры раскачиваются… Теперь все, кто собрался за столом, тычат в нашу сторону пальцами, мослами, вилками и кружками, кривляются, надрывают животы и время от времени валятся друг на друга. Я связан, растерян… Плохо врубаюсь в происходящее, но храню надежду рано или поздно спастись. Покуда «ОК» при мне, это возможно.
Суета, то и дело кто-то подваливает, сверкает клыками, скабрезно желает счастья в семейной жизни, многозначительно подмигивает и хохочет. Одно хорошо – многократная правнучка ётуна сует мне жареное мясо, вливает эль и причитает, что мол, совсем хрупенький попался, выхаживать надо… Признаюсь, так сытно даже родная бабушка Клавдия не кормила, а что до эля, то коварным напитком накачали меня по самые уши. «Безобразие, – подумал я, – шеф заругает, застыдит, уволит. Он строгий». Когда дошло до третьего тоста – за родителей жениха и невесты – я находился в состоянии заспиртованной селедки – что у хоббита ведро, то у цверга кружка.
Кстати, о предках… Я не знаю ни отца, ни матери, воспитывался у бабушки.
Встали мама и папа Штрудель. Легче в наперстки выиграть, чем понять кто из них кто. Выпили. Сели. Встали. Выпили. Сели. Выпили. Встали. Выпили. Сели. Выпили. Покачнулись… Видно, долго, ох как долго ждали бородатые старики. Дождались. С них и начались так называемые цверги на вынос – в зюзю пьяные, которых для общей пользы уносят глубоко в пещеру.
После серии обязательных тостов черные альвы перешли к настоящему веселью. Знаете, эти ребята еще те «юмористы» – хоббиты, которых считают лучшими по части розыгрышей и глупых шуток, по сравнению с цвергами просто любители. Окосевшим, мутным взглядом я распознал чью-то зеленую бороду. Сосредоточился, потер глаза и понял: борода растет из тамады по прозвищу Уни-Говорящие-Слюни. Он уверенно, если отбросить парочку случайных падений, двигался в нашу сторону.
Затейник вытянул меня и Штрудель в середину зала и стал на потеху гостям придумывать наиглупейшие задания. Типа для проверки нашей совместимости для будущей семейной жизни.
Ну-ну.
Идея мне сразу показалась плохой. Проверять совместимость? Кого с кем? Штрудель прекрасно сочетается с колбасой, дубиной, кружкой эля, прялкой, вязальными спицами, свитером, отарой черных овец, но не с хоббитом. Все и так видно и понятно.
Начались испытания. Помню, стыдно. Меня развязали (сделали приятное), но что было после, иначе как позором не назовешь. Казалось все живое, включая пещерных слизняков, бросило свои дела, чтобы поглазеть на ЭТО. Первым шел номер с отжиманиями. Да, да, именно, я отжимался над бородатой девочкой. Конечно, над грудастой хоббителкой оно было бы лучше… Над хохочущей Ётунштрудель получалось ужасно. Я отскакивал от ее живота, падал на каменный пол, взбирался снова, стукался подбородком о массивный булыжник цвергского носа. Шутки, хохот, крики. Мы сорвали овации, мы переплюнули все громкие концерты, на которые я ходил раньше. Последнее шоу лепсоидов (биороботов, специально созданных для развлечения публики по образу и подобию одного очень популярного певца, имя которого я забыл) ничто по сравнению с нашим выступлением.
Увы, вместо цветов в молодых полетели обглодки, пустые кувшины и очереди бранных слов. Дикая публика выражала свою признательнось. Чувства мои смешались: с одной стороны, удовольствия ноль, синяки на локтях, ссадины на коленках, в пьяных глазах мука; с другой – упоение аплодисментами.
Второе чокнутое задание называлось «Найди любимую». Романтично звучит, правда? Уни-Говорящие-Слюни нахлобучил на меня мешок по самую грудь, и я перестал что-либо видеть. Ткань воняла конским навозом – лучший запах за вечер, кстати говоря. Затем по команде тамады цверги хором сосчитали до десяти и сорвали мешок. Штрудель окончательно растворилась в черно-волосатой и булыжно-носатой толпе гостей.
– Найди ее, хоббит! – заорал Уни, и толпа повторила:
– Н-А-Й-Д-И-Е-Е-Х-О-Б-Б-И-Т!
Поверьте, братцы, в тот миг даже с галогеновым фонарем и трезвым помощником я вряд ли смог бы найти свои пятки. Отличить одного черного альва от другого? Бред! С тем же успехом можно ковыряться в куче угля. Я возмутился, но тамада плевать хотел на жалобы и сказал, что древние обычаи исполняются беспрекословно.
– А будешь кобениться, – шепнул он, дыхнув десятислойным перегаром, – выбросим на мороз.
Дикий народ, дикие нравы… Я включился в игру, правила сводились к следующему. Жених показывает на какого-нибудь цверга в толпе гостей и говорит: «Жена».
Ошибся – целуй гостя! В лоб не считается! И так до победного конца… По-моему, я их всех перецеловал – грязных, пьяных, волосатых, ржущих и жрущих, вечно пинающихся гномов. И по сей день противно вспоминать.
К третьему испытанию я пришел с распухшими губами и подбитым глазом: невеста оказалась очень ревнивой, она, видите ли, решила, что я специально тяну резину и якобы я «сластолюбец» и – цитирую!!! – «вошел во вкус!..».
– Больно надо! – хотелось проорать в ответ, но получались одни стоны и фырканье; Уни объявил следующее испытание, и сердце хоббита снова замерло.
По команде тамады в середину зала вытолкали жирного цверга, пьяного, на грани отключки; я стоял, ощупывал подбитый глаз и пытался договориться с равновесием. Штрудель радостно заухмылялась. Дура. Помощники Уни стянули с толстяка штаны, а затем, под всеобщий хохот – широченные семейные трусы в цветочек; дядька и бровью не повел, он захрапел. Уни с удовольствием разъяснял правила. Жених и невеста должны были влезть в трусы, каждый в отдельную прорезь-штанину. Бородатая девочка кинулась исполнять священный обычай первой; меня, мычащего, затолкали пинками. Таковы были приготовления, дальше – больше.
Тамада объявил медленный танец жениха и невесты. Толпа вдруг начала петь; сотня, а то и более голосов все как один затянули что-то без слов похожее на вальс: «МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ!». Я противился, как мог, упирался и орал, выл и скулил, пытаясь объяснить им всем, что блюду гигиену, но…
Отчаянная попытка набить морду тамаде провалилась: цверги сильнее, их больше, меня дружно вернули в трусы и заставили дотанцевать до конца. Толпа исполняла мотивчик, похожий на вальс; лохматая голова Штрудель рыдала на моем плече, а я клялся печеночным паштетом, что с первыми петухами любой ценой вырвусь из Древней Скандинавии. Если надо, отгрызу себе руки и ноги, устрою пожар, потоп, взрыв водородной бомбы, но на Базу вернусь.
