Карина Демина - Невеста

Возрадуйся, Стальной Король! Тот, о котором ты столь долго проявлял воистину трогательную заботу, отныне свободен. Твоя отвергнутая Мэб сняла с него железные оковы и вывела к свету, оставив на попечение людей. Уповаю, что, пораженные твоим величием, как поражена была я, они проявят всяческое понимание и милосердие и в самом скором времени ты сможешь обнять своего дорогого друга.

Мысль об этом будет согревать меня в пути.

Туманных тебе дней.

Целую прах под твоими ногами.

– Выпей. – Король отнял бумагу, которую Виттар почти разорвал. И вместо листа сунул кубок: – Пей.

Этого приказа нельзя было ослушаться, но Виттар не чувствовал вкуса вина.

Вот и все. Четыре с половиной года торгов. Уступок. Золота, которое уходило в Холмы.

Пленников, отпущенных, чтобы продлить брату жизнь.

Королева Мэб никогда не просила невозможного, предпочитая плясать на острие клинка. Ей нравилось стравливать короля и Совет. Совет и Виттара.

Виттара и короля.

Дразнить обещаниями, которые она не собиралась сдерживать, – все это знали, но продолжали делать вид, будто верят, что уж теперь-то Оден вернется…

– Я отправил ищеек. Всех, кого мог отправить.

Сколько? Сотни две? Три? А городов на землях лозы втрое больше. И Оден мог быть в любом. Но сколько он протянет? Виттар говорил с каждым, кто вышел из Холмов, пусть даже они были слишком безумны, чтобы вести беседы. Но он должен был спросить о брате.

– Его будут искать. Я обещал награду. – Стальной Король говорил, зная, что слова его станут слабым утешением. Виттар видел.

Месяц под Холмами, чтобы утратить силы.

Два – чтобы лишиться разума.

Три – и то, что оставалось от пленного, милосерднее было убить.

А четыре с половиной? И не месяца, но года? Во что превратился его брат? Кем бы он ни стал, вряд ли Оден сумеет выжить. Виттар закрыл глаза и услышал звонкий девичий смех королевы: «Моя дочь? Оставь себе. У меня их еще четыре. А вот тот, из-за кого я войну проиграла, один».

Оден. Неразменная монета, выкупившая ее собственную жизнь. Не будь его, и Холмы бы вскрыли. Совет желал этого. Требовал. Грозил королю мятежом, но все же подчинился.

А эта тварь вновь обманула.

– Я не буду тебя отговаривать, – король налил еще вина, – если ты захочешь заняться поисками сам.

Пойти за Перевал? И дальше что? Рыскать по городам, надеясь не то на случай, не то на чудо? Узнать, что опоздал? И, поддавшись гневу, вырезать какое-нибудь безымянное поселение, где ненависть к детям Камня и Железа толкнула к убийству?

Месть не принесет облегчения.

А гнев – пользы.

– Однако… я бы предпочел, чтобы ты остался.

Это еще не приказ, просьба.

– Почему?

– Слухи. – Повернувшись к Виттару, Стальной Король заглянул ему в глаза. – Многие говорят, что ты неспособен справиться с собой.

И называют Бешеным.

– Что еще?

– Что, меняя обличье, ты теряешь разум. Контроль. Что ты уже на грани, если не за ней. Что война окончена, но ты продолжаешь воевать… и вот-вот созреешь, чтобы повести за собой дикую охоту.

– И многие пойдут?

До Виттара доходили… странные разговоры. О землях за Перевалом. О людях, которые слишком верны прежней хозяйке. И о тех, в ком осталась кровь Туманной Королевы.

О том, что король чересчур мягок.

Он слишком многих пощадил, не понимая, что зло необходимо выкорчевать с корнем. И есть те, кто не боится замарать рук.

– Боюсь, что многие… Прости, Виттар, но твой брат и вправду был бы удобнее мертвым.

Об этом тоже говорили, сначала намеками, потом открыто, в лицо, требуя не выполнять очередные просьбы королевы Мэб. И если бы она попросила о чем-то, несовместимом с честью дома…

Но королева знала, где остановиться.

– Сейчас он – красивый символ. А символ легко станет знаменем для тех, кто хочет мести. Здесь нет ни твоей, ни его вины, но… я не думаю, что тебе стоит отправляться за Перевал.

– Опасаешься, что я не сумею себя остановить?

– Я опасаюсь… – Взгляд Стального Короля не получается выдержать долго, да и дерзость это – смотреть ему в глаза. И кто-то другой за дерзость поплатился бы. – Я опасаюсь, что скажут, будто ты не сдержался. Этого будет достаточно.

Он мог бы добавить, что Оден обречен. И был обречен изначально. Что четыре с половиной года в руках королевы – это больше, чем можно выдержать, не лишившись разума, и если вдруг случится чудо и Одена удастся найти, то вряд ли он выживет. А если выживет – останется калекой. И не Оденом вовсе, но искореженной оболочкой, заставлять жить которую – жестоко.

Так стоит ли ради этого рисковать таким хрупким миром?

– Я хотел бы попробовать свой вариант поиска. – Виттар поднял взгляд на человека, которого безмерно уважал. – Я не уйду надолго. И не поведу большую стаю. И не трону ни человека, ни альва, ни кого бы то ни было, если он не попытается причинить вред мне или моим людям.

– Слухи? – Король усмехнулся.

– Только слухи.

– Хорошо.

– Я вернусь. И к первой проблеме тоже. Я подготовлю список малых домов, которые достойны внимания. И имеют девушек подходящего возраста. Полторы дюжины хватит?

– Вполне, – сказал Стальной Король. – Не спеши. У тебя еще есть время. И полная свобода.

Ложь. Ни у кого нет ни времени, ни свободы. Слишком многое поставлено на карту.

Оден.

Великие дома. Перевал и земли по ту его сторону. Война пропитала их ненавистью, словно черной земляной кровью. Достаточно искры, чтобы начался новый пожар.

Дом Виттара, старый, пропыленный и почти мертвый, как мертв был сам род Красного Золота, встретил хозяина торжественной тишиной. И вновь она не принесла успокоения.

Собственные шаги звучали громко, грозно даже.

Виттар, подымаясь по лестнице, считал ступени. Мраморные перила ластились к ладоням… Пустота и ничего, кроме пустоты. Пыли. Плесени. И старых портретов, с которых из-под слоя грязи на Виттара смотрели предки. Смотрели, казалось, с презрением. Как он, последняя капля металла в иссохшем русле древней жилы, посмеет привести сюда жену из низших?

Позабыл о гордости? О чести?

Обо всем, о чем стоило помнить?

Его брат никогда не поступил бы подобным образом.

Перед дверью из мореного дуба Виттар остановился. Руки дрожали. Всего-то надо – толкнуть, услышать знакомый скрип: за четыре с половиной года он так и не нашел времени смазать петли. Кивнуть слуге. Принять свечу. Поднести к родовому гобелену и…

Свет пламени отразился на металлической нити.

Живое железо не умело лгать.

Оден еще жив.

Глава 4

Бытовые вопросы

Огонь горел. Вода в котелке кипела. Каша варилась. Пес спал. А я пыталась понять, зачем с ним связалась. Жалко стало? Пора бы усвоить, Эйо, что жалость никого еще до добра не доводила. Возможно, раньше, до войны, в ней был какой-то смысл, но тебе ли не знать, насколько все изменилось.

Вот что с ним делать?

Сидеть, гладить по головке и рассказывать сказки о том, как все наладится чудесным образом?

Сопли вытирать?

И водить за ручку, пока видеть не начнет? А если начнет, то где гарантия, что, увидев твое личико, заглянув в глаза, он просто-напросто не свернет тебе шею? Он тебя человеком считает… скорее всего, считает человеком.

Но я-то альва. Наполовину.

Отражение в яме показало, что указанная половина за день не исчезла. Узкое лицо с чрезмерно длинным, по человеческим меркам, носом. Резко очерченные губы. Характерный разрез глаз. И единственной уступкой маминой крови – пара родинок на левой щеке.

Бабушка вечно пыталась их запудрить. И волосы уговаривала перекрасить, мол, светловолосых альв не бывает. Ей казалось, краска и пудра мигом все проблемы решат. Хорошо, что бабушка не дожила до войны. А лицо… какое бы ни было, но на рабском рынке за меня дадут неплохую цену, особенно с учетом некоторых нюансов. А может, ну его? Пойти, продаться… попаду в хороший дом, буду жить на всем готовом дорогой игрушкой, редкой птичкой, которая особо бережного обращения требует. И ни забот, ни хлопот…

…если не прирежут, пытаясь создать источник, что куда более вероятно.

Следовало признать, что я сама себе ходячая проблема, а еще и пес.

Как быть?

Раздевшись, я нырнула в черную воду с головой.

Холодно. До того, что дыхание перехватывает. Но холод, рожденный родниками, сменяется благословенным теплом. Я расслабляюсь, позволяя тончайшей сети пузырьков опутать себя.

С водой мы всегда умели найти общий язык. И сейчас она отозвалась на прикосновение упреком.

…злое думаешь.

Как уж получается.

Я коснулась топкого вязкого дна. Пальцы провалились в илистую подушку, а ладони уперлись в осклизлые стены бочага. Вода ласкала кожу, и постепенно я успокаивалась. Мысли становились неспешными, ленивыми, как рыбина, которая поселилась на дне ямы. Она не показывалась, лишь изредка касалась ног, царапая тяжелой чешуей.