Иван Иванов - Любовь и хоббиты
Не успел. Я ничего не успел сделать. Я стоял на крыше, держался за лопату и ловил ртом воздух. Еще этот Баламыч лежал задницей кверху… Робот грохнулся во двор, на шум выскочила сонная Биллька в ночной рубашке и завизжала.
Я спустился, осмотрелся. Забор, отделяющий соседский сад от нашего, рухнул. Поперек павшей ограды лежал робот на спине, вульгарно задрав ноги, словно его только что сняли с кресла. Руки выпрямлены и чуть разведены в стороны, как если бы он собрался обниматься со своим создателем. На лице – розовое платье с кружевами.
Соседский сад как будто стал частью нашей территории; это было великолепно.
– Бабушка-а-а! – позвали мы с Билькой. – Бабуля, где ты?
Учитывая расположение робота, бабушка могла находиться только в саду: если Девяностый отпустил ее, значит, она полетела вперед, куда-то к персиковым деревьям.
Мы угадали: бабушка, как метеорит, повалила молодое деревце и запуталась в сплетении веток. Сосед, полноватый хоббит с седыми бакенбардами, выскочил на шум. Когда мы его увидели, он вовсю убивался по поводу загубленного сада, стоя перед персиком на коленях.
– И чем, скажите, вам не угодил Ольдерманн? И это у вас называется платить добром за добро?! – в меня уткнулся страдающий взгляд вечно слезящихся бледно-голубых глаз. – Чего ради, хоббиты, я тревожил память покойной тетушки Азалии и отрывал от сердца ее малиновые рейтузы, пусть даже и обрезанные, но кто сказал что обрезание – плохо? Я бескорыстно отказался от счастья хранить их вечно, чтобы Клава познала радость взаимопомощи и не ходила по людям, но что делает Клава в ответ? Посмотрите, хоббиты! Она прыгает на мои персики в одних панталонах!
Так вот, значит, кто носил малиновые шаровары до меня – покойная тетка Ольдерманна. Что ж, спасибо за информацию, буду знать.
– Хай Гадович, бабушке плохо! Вы, что, не видите?! – возмутилась Биллька, продираясь сквозь ветки. – Лучше достать ее помогите. И вообще вы всё не так поняли, она к вам в сад не за персиками пришла.
– Ви обратились прямо по адресу, маленькая настырная девочка. Хай Гадович может достать кого угодно – это святая правда, – старик с трудом поднялся и начал задумчиво обходить вокруг деревца. – Но тогда объясните мне, бедному, слабовидящему хоббиту, до какой степени надо довести степенную мохноногую женщину, чтобы она в одних, простите, панталонах, забывая о приличиях и других препятствиях в виде забора, не жалея моего слабого сердца и мочевого пузыря, уронила дерево? И, почему, скажите, я вам должен помогать? Не лучше ли позвать на помощь добропорядочных прохожих, не занятых вечерним воровством?
Ох, как мне захотелось треснуть Ольдерманна, но в главном он был прав: недоглядел, недоглядел я за бабушкой.
– База катится в черную дыру, хоббиты, я всегда это говорил, и госпоже Клавдии в том числе. Внуки убивают бабушек, ломают ими чужие деревья, заставляют бедных, больных соседей поднимать тяжести… Кошмар!
– Хватит вам причитать! – Биллька покраснела от злости и напряжения, пытаясь вытянуть бессловесную бабулю из веток. – Моя бабушка ну никак не тяжелее вашей покойной тети! Давайте все вместе вытащим госпожу Клавдию и закроем эту тему, хорошо? Боббер, помогай!
– Ви шутите? Еще бы я поднимал тетю Азалию! Право, она бы долго смеялась, глядя, какие рожи я корчу!
– У вас и сейчас хорошо получается рожи корчить, – сказала под нос сердитая Биллька; мы приподняли бабулю (естественно, сосед помощи не оказал), положили к себе на плечи и потащили к дому. Старичок плелся за нами.
– Святые подвесные небеса! – запричитал он, поняв, что и забор пострадал. – Как страшно здесь жить! Скоро ви влезете к Ольдерманну в нору, не вытирая ног, вырвете изо рта честно украденный бутерброд на постном масле и велите убираться вон? И что прикажете делать? Тихо смотреть, как ви убиваете бабушек и уносите непонятно куда малиновые рейтузы тети Азалии?!
Как он достал! Я бросил ему, не оборачиваясь:
– Да починим мы забор, Хай Гадович! Зачем вы вообще вышли? Сидели бы себе, бутерброд на постном масле кушали… – хотелось положить бабушку на траву, взять вредного деда за шиворот, затолкать в нору, заколотить выход досками и спокойно жить дальше, но, увы, сейчас я мог об этом только мечтать. Исполню задуманное в другой раз.
Биллька слов не выбирала:
– Вот очнется бабушка, всё ей про вас расскажу, Хай Гадович!
– А чего она обо мне не знает? – удивился ангельский голосок. – Все знают об Ольдерманне только хорошее. Покажите хоббита, готового бросить в меня камень, и я пойду с ним фотографироваться!
– Это мы с Боббером! – с готовностью ответила сестра и тихо добавила: – Больно надо с вами фотографироваться.
– Хоббиты, ви слышали? И это называется платить добром за добро!
10. Белая колбаска Вильгельма
Мы уложили бабушку в постель и дали понюхать нашатырного спирта. Бабушка чихнула, открыла глаза и сказала: «Ой, что-то плохо мне, дети…». Закрыла глаза и уснула. Пришла ночь. Билльбунда осталась у кровати, а я полез на крышу; сверху было хорошо виден свет в окне соседа. Что он делал? Наверняка страдал от бессонницы и подсчитывал убытки.
Знахарь лежал на том же месте, игла торчала, знахарь спал; я выдернул иглу, размахнулся и забросил к Ольдерманну: просто интересно, что старик скажет, когда найдет. Со мной была бутылочка нашатырного спирта. Зачем? Как вы понимаете, знахаря спасать я не собирался, он бы утром глазки открыл и спокойно во всем разобрался сам. Но мне позарез нужен был помощник – перенести робота, а кроме бабушкиного избранника других вариантов не наблюдалось.
Нашатырь его не брал. Я лил из бутылки на лысину, бил по щекам, орал то в одно ухо, то в другое – бесполезно. Кончилось тем, что во сне он произнес: «…А затем втирать до появления ощущения тепла…» – и начал скатываться с крыши. Сам не знаю, как вышло, но я бросился за ним, спасать. Мне даже стыдно стало своего геройства; получается, за бабушкой не углядел, а за проходимцем – нате, пожалуйста, мордой вперед.
Ухватил за щиколотку, чувствую – за собой тянет, оба упадем.
– Биллька! – ору. – На помощь, сестренка!
Она выскочила, по сторонам смотрит, не поймет, откуда кричат.
– Да здесь я, на крыше! Мы с Баламычем падаем, сделай что-нибудь!
– Где вы?
– Примерно над кухонным окном.
– Хорошо, я подушек принесу.
– Подушек?
– Ну да, вы же не хотите землю падать?
– Не хотим.
– Готово! Я и подушки, и одеяла принесла, прыгайте! – прокричала она минут через пять, и я отпустил хоббита в добрый путь.
Бум!
– Ну что?
Биллька молчала.
– Ну что?! Как посадка?
– Надо было поближе к стене положить, не рассчитала.
– Что ты сказала? – поздно, я уже катился вниз.
Слава стрелам Арагорна, мы с Баламычем доползли до самого края крыши, а это не ахти какая высота для хоббитской норы – около шести футов. Если учесть, что падал я не на землю, а на знахаря, то лично моя посадка удалась, а знахарю тогда вообще было без разницы, он даже не застонал.
– Биллька, – сказал я, когда мы убедились, что лысый будет жить и дальше морочить хоббитам головы, – этот день когда-нибудь кончится?
Она пожала плечиками, взяла одну подушку и ушла в дом, а я до утра разбирал Девяностого, и бил себя по щекам, чтобы не уснуть. Баламыч и тут умудрился испортить мне настроение: он лежал под кухонным окном в мешанине одеял и подушек, сладко причмокивал и храпел.
Не помню, когда и где уснул я сам, но робота разобрал, а запчасти спрятал во дворе под навесом. Утром оказалось, что зря старался. Разбудил меня волнующий запах жареной колбасы, я вскочил и помчался на него, как сумасшедший. Влетел в нору, пробежал по коридору мимо гостиной и очутился на кухне. Вот сюрприз так сюрприз! Влетаю, значит, на кухню, гляжу – а за столом целая делегация: бабуля в домашнем халате и бигудях, знахарь, голый по пояс и в пластырях, сестренка с огромным красным бантом, Урман, чтоб ему жить сто лет, Федор, привязанный к стулу и – кто бы вы думали? – Хай Гадович!
Но не это меня поразило, странно было видеть в нашей норе того самого робота, с которым я провозился всю ночь напролет. Охотник, судя по его свежему внешнему виду, попал в руки к большому специалисту, белая эмаль блестела, лицевое стекло отсутствовало, его сняли, а ноги товарищу либо подрезали, либо он их в себя втянул: теперь он был чуть выше меня ростом, но не выше Урмана.
– Твоя работа? – спросил я у жующего друга.
– Его, его, – опередила с ответом Билльбунда. – Садись к нам.
– Ваш чудесный агрегат делает восхитительные завтраки! – послышался елейный голосок Ольдерманна. – Если бы здесь была моя покойная тетя Азалия, она бы на коленях просила рецепт и добавку.
– Ешьте, Хай Гадович, ешьте, – бабуля кивнула внучке, чтобы та положила старику еще. Жующий сосед тем приятен, что молчит, а вот знахарь по привычке гнал пургу:
– Клавочка, посмотри, какой прекрасный результатик у моей вчерашней процедурки! Я всегда говорил, мантрики, мантрики и еще раз мантрики! Когда кончается травка, помогают исключительно мантрики.
