Иван Иванов - Любовь и хоббиты
Обжору увезли в больницу, а меня выкинули в телепортационную камеру. Я просидел там минут пять в тишине; шлюз открылся, забежали два коротышки и накрыли меня мусорным ведром. Оно было полное: объедки, бумажки, плевки – отвратительно!
– Это тебе в дорогу! – бросил кто-то из них.
Шлюз сомкнулся. Я плакал, не имея возможности видеть мигающие сигнальные лампочки, ведро натянули по самые плечи. Вот так началась моя первая отправка на задание.
4. Ётунштрудель
В пространственно-временном континууме ваши мысли (если они есть) заостряются и вытягиваются; думать легко и приятно, особенно о важных вещах вроде смысла жизни; я думал о смысле жизни хоббитов на Базе. Сложный вопрос. Наверное, нас подобрали с Земли по ошибке, но шеф добрый, вот мы и расплодились; интересно, как долго он будет нас терпеть? Думаю, недолго. Если поймать ворующего или уносящего краденое хоббита и сказать ему об этом (о том, что он испытывает чужое терпение), воришка искренне обидится и еще долго будет считать себя оскорбленным.
«Что? – встрепенется хоббит, крепко прижимая к груди узелок с чужим добром. – Путаемся под ногами? Срываем работу? Причиняем убытки? Ха! А что нам, уважаемый, в носу ковырять? Путаемся – значит, надо, вы работайте себе на здоровье. Дайте нам украсть свое и живите спокойно, а насчет убытков как вы хотели? Лес рубят – белки орут».
К счастью, в промежутке между мирами из ведра исчез весь мусор: распался на атомы. Сразу по прибытию я избавился от подарка гоблинов – ведро с грохотом запрыгало по мерзлой, каменистой земле. Воняло паленой шерстью и звериной мочой: шерсть, конечно, моя, а за второй аромат спасибо лисе. Встретились мы, что называется, нос к носу. Хищница рычала и пятилась, не сводя офигевших глаз с моей импозантной финской шкуры. Я приветствовал бедное животное; как мог, объяснил свое появление, извинился. Рыжая внимательно слушала меня, пока была в ступоре, затем очухалась – и в кусты.
Дремучий хвойный лес зарылся в одеяло ночи, макушки сосен разрывали небо, а меня разрывало от любопытства. Я похлопал себя по груди – определитель кровососущих, слава свежему печеночному паштету, лежал во внутреннем кармане, хоть за это Юдаашу спасибо, карман без дырки предусмотрел. Нормальный парень Юдааш, хоть и гоблин, дело свое знает, не злой, а что страшный, так он не виноват. Я попрыгал на одной ноге, затем на другой, выдохнул облачко пара и зарычал: «Бррррррррррррррррррррррррр!».
В остальном толку от финской поддрыгайки было мало: герметичность нарушена, кругом сквозняки; понимаю, надо для убедительности, но зачем, скажите Грызольда Вервольфовна, так изгаляться? Знаю, что не любите, но зачем позорные легенды писать? Не учли вы, глупая женщина, что хоббиты, хоть и малы, да выносливы: чтобы нас заморозить или перегреть, постараться надо оооочень сильно. А вот если бы я человеком был, то исключительно по вашей вине замерз бы тут. Представьте, любезная, каково здесь гомосапиенсу без варежек, теплой шапки и валенок, которые, между прочим, сгорели! Что ему делать в минус тридцать? На пихту лезть? Волком выть? То-то!
Но вопреки вашим стараниям, госпожа тролльчиха, на мне по-прежнему сверхнадежные бабушкины носки и плевать я хотел на минус тридцать. Доказать? Простой пример. Позавчера вечерком Урман с Федором влезли к Синелицему в морозильную камеру, баааальшущую комнатуху с отборной говядиной. Ноги, ноги, ноги… Знаете, сколько продержались? Ровно до следующего вечера. И НЕ-ЗА-МЕТ-НО сперли целую говяжью ногу!
Плевать на мороз.
Я потопал к мощным соснам, выдыхая в темноту горячий пар и стремительно трезвея (изыди, кола!). Света луны и звезд вполне хватало, чтобы открыть красоту могучего леса: большинство деревьев по толщине приближались к диаметру наших нор – это впечатляло. Казалось, лес пророс прямо из скалы, проткнул ее и укрыл белой фатою снега, как невесту. Лес молчал. Я обогнул колючие кусты и наткнулся на человека в сугробе; викинг хоть и валялся без памяти, но рожу сохранил откровенно зверскую: брови сердитые, рот распахнут, снежинки падают на язык и тают. Помню, наклонился, чтобы получше разглядеть серьгу в оттопыренном ухе (серьга имела форму кольца), внезапно человек так сильно втянул носом воздух, что могло показаться, будто к ноздрям викинга потащило весь лес до последней лисы.
Кто-то вдруг сказал хриплым голосом:
– Че уставился?!
Я отпрыгнул и всерьез собрался бежать по сосновым веткам-ступенькам до самой луны, но что-то заставило меня остановиться. Присмотрелся, прислушался… Всюду морозная, хрустящая тишина, викинг лежит с открытым ртом, и тают во рту снежинки. «Значит, – думаю, – кто-то другой разговаривал, и ведь, главное, я его понял, хотя и за границей нахожусь». Знакомый такой говор, как у наших гномов, с едва заметным акцентом. Подхожу ближе, смотрю – выходит из-за валуна человечек: живот, черная борода и глазюки-шарики; ног в снегу не видно.
Глядит на меня, белками сверкает; еще ближе подбираюсь и вдруг… доходит! Так ведь это ж обычный местный гном, каких я перевидал миллион, а то и больше. Маленький (на голову ниже меня), пузатый, приземистый, покрыт черными густыми кудряшками, на барана похож. Стало быть, черный альв.
Теперь понятно, что к чему: викинг – его добыча, а тут я, знаете ли, свалился без приглашения, и чего от меня ждать, поди разбери… Я тоже не особо понимал, что мне делать – то ли бежать, то ли на помощь звать, то ли бить по башке и тащить цверга вторым номером вместе с викингом. Правда, совершенно не понятно, куда тащить. Хотя, конечно, я себе льстил – похоже, во мне никакой опасности не увидели.
– Ётунштрудель, – представился он и гордо задрал нос, похожий на булыжник. – Моя пра-пра-пра-троюродная бабка согрешила с настоящим ётуном, это такой… – цверг раздул щеки парусами, выпучил глаза и разбросал в стороны короткие ручки. – Видал, да? В общем, гора! О как! Понял?
Я хотел поддержать разговор и вежливо перевел взгляд на ближайший валун. Ётунштрудель зыркнул на камень и рассердился: экземпляр попался до безобразия огромный.
– Ты не понял! – затопал ножками бородач и провалился в сугроб по самое пузо. – Пра, пра, пра, понимаешь? Бабка!
Какой неуравновешенный гном! Я и не знал, куда лучше смотреть; сосредоточился на кончике собственного носа.
– Как поживает… э-э-э… бабуля? – вежливо поинтересовался я, помогая внуку ётуна выбраться из снега. – У старушек в этом возрасте сильно мерзнут ноги.
– А ну тебя, – психанул тот и отвернулся, не поблагодарив за помощь; добавил полушепотом: – Хоббит!
Признаюсь, мало кто на моей памяти произносил это слово с бо`льшим презрением. Я почти обиделся, но передумал. Ётунштрудель так забавно раздувал поросшие черными волосами щеки… Вы бы видели! Грубый, невоспитанный, но смешной. Простил недомерка. Можно было для профилактики потаскать за бороду, но, говорят, скандинавские черные альвы ленятся чистить и пропалывать покрывающие их заросли. Есть ли тогда смысл руки марать? Блохи, вши, остатки еды, осколки костей, гвозди и прочий инструмент… Потряси цверга – рано или поздно из него посыплются самые разные вещи, а если, не дай Радагаст, что-нибудь выползет? Здоровье дороже.
– А я – Боббер, – с достоинством представился я и взял пленного викинга за свободный кожаный башмак. – Ладно, будем тогда считать, что познакомились… Давай помогу, куда его тащить? Надеюсь, и ты мне чем-нибудь поможешь?
– Нам туда, – сдержав слова благодарности, ответил бородач и пошел показывать дорогу, предоставив мне викинга целиком.
Во дают, скандинавы! А отказаться ради приличия? А спросить, какая мне собственно нужна помощь? Ни гигиены, ни вежливости.
– Силенок хватит? – спросили меня через пару минут и, не дожидаясь ответа, потопали дальше. Клубок шерсти с ногами! Все ему до фонаря: кто я, откуда, зачем. Ну и народ… В следующий раз надо брать дубину и активно пользоваться ей для «создания крепких дружественных связей», как выражается шеф на официальных выступлениях. Дикое место, дикий народ, что с них взять?
Самое время заняться аутотренингом по-урмански:
…Я спокоен, как Синелицый… Мои мышцы – выключенные андроиды… Мне легко и приятно, я чувствую себя теплой кастрюлей борща… Я – мягкая сметана… Я – диван… Я – закладка в Хрониках Нарнии… Мой лоб прохладен, в голове плещется компот из сухофруктов… Я украл все, что можно и перевыкрал все, что украли другие хоббиты… Мое сердце успокаивается… Я совершенно спокоен, братцы… До поры до времени.
Ручищи пленника ползли по снегу безвольными водорослями, иногда дядька мычал и говорил «А!».
– Зачем он тебе? – спросил я у Ётунштруделя на первом привале. – Богатый конунг?
Цверг вынул из-под бородищи измусоленную тряпку и в ответ соизволил густо высморкаться (где-то в глубокой берлоге откликнулся спящий медведь). Я стерпел и уточнил:
– Надеешься на выкуп?
