Трилогия Мёрдстоуна - Пит Мэл

Преследуемый могущественным некромантом, Громкобрёх бежит по узким извилистым каменным туннелям, известным только веднодианцам. И с каждым шагом Амулет на его грязной, сальной груди наливается тяжестью, точно помогая его преследователю. Дважды, трижды Морл швыряет в убегающую тень противника смертельные заряды Трансформирующего Заклятия, но промахивается, лишь выбивает из стен вокруг град каменных обломков, которые на лету превращаются в металлических уховерток и с писком и топотанием растворяются в темноте.

Обливаясь потом, весь наэлектризованный паникой, Громкобрёх вылетает на широкий скальный карниз над головокружительной пропастью. Занимающаяся заря полна грохота, ибо слева, совсем рядом, выступ теряется в пенных струях водопада, что низвергается с плато высоко над головой и обрушивается на Тарн Горн далеко-далеко внизу.

Постанывая от страха, Громкобрёх на нетвердых ногах спешит к водопаду. Ему известно то, чего, как он надеется, не ведает Морл: что за завесой воды карниз продолжается и выводит к череде неровных, грубо выбитых в камне ступеней, которые, в свою очередь, ведут к нижнему лабиринту пещер и туннелей.

Однако не успевает отчаявшийся веднодианец сделать и несколько шагов, как останавливается, скуля от ужаса.

Из теней водопада появляется сперва Кадрель, а за ним Премудрый. Кадрель с мрачной улыбкой выхватывает из ножен Квид Харел. Громкобрёх поворачивается бежать, но, отпрянув, прижимается к скале, увидев шагнувшего на карниз Морла. Одним небрежным мановением руки Морл приковывает Громкобрёха к каменной стене скованными мыслью наручниками. Принц и некромант меряют друг друга горящими ненавистью взглядами.

Далее следует неизбежный в традициях Меча и магии обмен насмешками и подначками. Филип торопливо пролистал их.

После заключительной реплики Морл воздевает руку и обрушивает на Кадреля полновесный разряд Заклятия, но принц отражает его, выставив перед собой Квид Харел. Смертоносная энергия, рикошетом отскочив к небесам, попадает в буревятника — и злополучная птица, превратившись в свинью, с неистовым визгом несется вниз, навстречу гибели на острых скалах, обрамляющих воды Тарна. Однако удар Заклятия по магическому клинку столь силен, что от отдачи и сотрясения Кадрель падает без чувств.

Морл снова воздевает руку для coup de grace[13], но отшатывается с воем — каждая клетка его тела сотрясена зарядом, вырвавшимся из посоха Гар-Беллона. Чудовищным напряжением воли Черный Некромант собирается вновь и поворачивается к своему Древнему Врагу.

Премудрый — старый, как мир, седая борода всклокочена, белоснежные одежды опалены и измазаны углем — кажется неровней Антарху, мускулистому и величественному, облаченному в зеленые с серебром доспехи; но Филип знает, на кого бы поставил в этом поединке.

Проза Покета набирает головокружительную скорость и размах — он живописует решающую дуэль Добра со Злом. Мёрдстоун смутно припоминает, как яростно извивались письмена по экрану, как пальцы его лихорадочно носились по клавиатуре, еле поспевая переводить.

Поединок ведется на физическом, метафизическом и магическом уровнях. В одном особенно ярком абзаце два чародея превращаются в черного аллигатора и белого крокодила, сцепившихся в свирепом объятии, и под пенными струями водопада мелькают острые когти и клыки.

— Чтоб я сдох, — пробормотал Филип, — да это ж Шерлок Холмс и Мориарти на Рейхенбахском водопаде! Покет сплагиатил. Хотя как он…

Наконец над грохотом водопада звучит торжествующий рев. И победитель — Морл, хотя и неузнаваемо изуродованный. Весь он чудовищно асимметричен, а передвигается рывками и подергиваниями, словно ноги его не в ладу друг с другом. Некогда прекрасное лицо обезображено: вся левая половина стянута серебристой чешуйчатой коркой, шрамом, образовавшимся поверх обгорелой плоти. И оттуда глядит ярко-оранжевый, лишившийся века глаз. Левое плечо вздернуто почти до самого уха, от которого остался лишь рудиментарный обрубок, а правая рука заканчивается изогнутыми кожистыми когтями.

Триумфальная улыбка, еще более искажающая черты некроманта, гаснет, когда он осознает, что на каменном карнизе нет никого, кроме него и Громкобрёха. Кадрель и Квид Харел исчезли, а вместе с ними и Амулет Энейдоса. Шипя от ярости, Морл приближается к прикованному и заикающемуся от ужаса троглодиту. Глаза его — синий и оранжевый — сверкают огнем. Он протягивает к веднодианцу искореженную когтистую длань и произносит слова Иссушающего Заклинания — и в тот же миг вечная ночь захлестывает глаза Громкобрёха, а мошонка его съеживается до размеров горошинок.

Во рту у Филипа вдруг пересохло. Он торопливо прокрутил последние полстраницы текста.

Морл отворачивается и ковыляет по карнизу, пока не останавливается на самом краю утеса. Воздевает вверх обе руки — одна нормальная, вторая изувеченная, и на миг кажется, он вот-вот бросится в бездну, решив покончить с собой. Но он запрокидывает голову и воет — испускает проклятие столь темное, столь яростное, что эхо этого проклятия закручивается в воронку, которая втягивает в себя Морла и уносится через дикие пустоши Ведно.

Конец.

Нда. Филип сам не знал, чего ждать от ромляна Покета, но уж точно не такого — странно пугающего, тревожащего душу гибрида.

Ничего, материал годный. Видит бог. Еще какой годный. Слом шаблона случается не каждый день. Совсем напротив.

Он так и видел цитаты на обложке:

«Смутно пугающий», — Виктор Хайрлинг, «Санди-Таймс».

«Элегантно, жутко, извращенно», — Диана Корнбестер, «Нью-Йоркское книжное обозрение».

Несколько минут он сидел, глядя на экран.

И тут его осенила новая мысль — точно луч зари в мажорном тоне.

Покет закончил «Хмель чернокнижника» — оборвав повествование на самом напряженном моменте. Морл изуродован и, обезумев, вихрем унесся прочь. Кадрель — видимо — завладел Амулетом. Гар-Беллон мертв. (Или нет? Разбитого о камни или раздутого от воды трупа никто не видел.) Ничто не решено до конца.

Значит…

Осторожней, Мёрдстоун. Деликатнее. Нет ничего коварнее надежды.

Но ведь это так очевидно. Неоспоримо.

Филип поднялся, вышел из комнаты и обошел весь коттедж, на ходу проводя рукой по стенам и мебели, словно бы на удачу, для ободрения.

Но — почему?

Они же — он и Покет — заключили совершенно недвусмысленную сделку, скрепленную целостью их глаз и яичек.

Грем дает ему ромлян, Невзаправдашний Гроссбух. Он дает грему Амулет.

Конец истории.

Только вот оказалось — что не конец.

История не завершилась.

В ней было что-то еще.

Третий том.

Должен быть.

Почему?

Филип стоял на кухне, разглядывая электрочайник, словно немыслимое, невиданное до сих пор чудо.

Потому что Покет подхватил заразу.

И у него, конечно же, не было никакого иммунитета, потому что он первым из своего народа столкнулся с этим недугом. Он не знал, что, если уж взялся за Невзаправдашние Гроссбухи, остановиться ты уже не в силах. Что жажда похвалы и одобрения — пусть даже со стороны мира, который ты искренне презираешь, — становится навязчивой, необоримой страстью, наркотиком, если ты хоть раз успел вкусить это одобрение. И болезненной страстью, если ты лишился его.

Покет захочет писать дальше. Не сможет не писать.

Маленький поганец — сам того не желая, по наивности, волею обстоятельств — сделался ромлянистом. Да!

Филип вдруг осознал, что умирает от голода. В это мгновение тишину прорезал безобразный трезвон: косорукий звонарь унылой викторианской церкви во Флемуорти призывал скорбящих и престарелых. Выходит, сейчас воскресенье. Проклятье! Но тут Филип ликующе вспомнил, что Денис в последнее время взялся по выходным открывать «Коновала» к завтраку. У него слюнки потекли при мысли о Денисовом варианте «классического английского завтрака»: черный пудинг с кисло-сладким гранатовым соусом, кеджери с ананасом и сосиски из дикого кабана с мятой — плюс пинта гостевого эля.