Карина Демина - Чёрный Янгар
– Посмотри на меня, пожалуйста. – Пальцы Янгара гладили шею, стирая охряных змей. Он не приказывал – просил, и я подчинилась.
Не сказала.
Хотела ведь, но… не нашла правильных слов.
Черный Янгар и вправду был черен. В первый миг я не поняла, что виной тому – краска, покрывающая его лицо, шею и грудь. От нижней губы начиналась алая полоса, которая дважды обвивала шею и спускалась на плечи Янгара, где расцветали желтые спирали.
– Обычай, – сказал он, словно извиняясь.
Черный – цвет Пехто, хозяина подземного мира. И это верно – многих отправил Янгар к берегам Черноречки.
Алый – цвет Маркку, владетеля битвы. И это тоже верно, все знают, что нет воина искуснее, нежели Янгар.
Желтый… Ламиике?
Светлокосая прекрасноликая дева распростерла над Янгаром соломенные крылья? У него и сердца-то нет… говорят.
Я разглядывала его жадно и, пожалуй, впервые не стеснялась своего любопытства.
Не похож на отца. И на братьев. И на того конюха, который с бородой и лукавыми глазами.
Янгхаар Каапо невысок и жилист. Черты лица его остры, и краска не сгладила их резкости. Высокие скулы. И нос крупный, клювом, вот только ломан был не единожды, и оттого переносица стала кривой. Рот широкий, а губы по-женски пухлые, мягкие. И тянет потрогать, проверить, вправду ли они таковы, как я вижу. Наверное, мне должно быть стыдно.
Наверное, следует скромность проявить.
Наверное.
Я взглядом за взгляд зацепилась.
В нем бездна спрятана.
И она точно так же, жадно, разглядывает меня.
– Ламиике. – Янгар проводит ладонью по моему животу, стирая рисунок. Но краски не смешиваются. Желтого и вправду много, но Ламиике покровительствует всем женщинам. – И Небесный Кузнец. – На пальцах Янгара есть рыжие искры. – В тебе скрыт огонь.
Он улыбается, и хотя рисованная маска его лица искажается от этой улыбки, я улыбаюсь в ответ. Огонь? Во мне? Разве что тот, который разводят в камине. За свою жизнь я растопила сотни каминов, может, тем самым и привлекла Кузнеца? Но пугает меня другое. Третий цвет, не названный Янгаром. Он и кулак сжал, не желая показывать мне синие пятна.
Акку.
Беззаконная ночь. И серп, которым снимают жизни. Грозная жница… почему она?
– Это просто обычай, – повторяет Янгар, стирая рисунок.
Он поднимается первым и, протянув руку, говорит:
– Идем.
Широкую ладонь перечеркивает шрам. Старый, белый, вздувшийся, он походит на червя, залегшего под кожей. И я не без дрожи касаюсь этого шрама. А Янгар вдруг перехватывает мои пальцы.
– Такие тонкие, – с удивлением произносит он и, приблизив руку к губам, целует.
Скажи, Аану. Не медли.
Не могу.
– Как мне тебя назвать? – Янгар проводит моими пальцами по своему подбородку, щеке и вновь по губам, и алая краска мешается с черной. – Ты маленькая и славная и нежная, но твой отец…
…отдал меня ему. Даже не отдал, бросил, как бросают кость собаке. А ведь Ерхо Ину и вправду считает Янгара псом, не раз ведь говорил об этом.
А я, выходит, кость.
– Налле… Налле… – Он пробовал имя на вкус и руку не отпускал. – Медвежонок. Маленький мой медвежонок. Тебе нравится?
У меня никогда не спрашивали, что мне нравится, и я не знаю, как принято отвечать.
– Пожалуй…
Еще один обычай.
Еще один подарок, который я принимаю с благодарностью.
Медвежонок… смешно.
Отец пришел бы в ярость, ведь на гербе Ину – вставший на дыбы медведь. А Янгар… он не хотел посмеяться над древним родом, привязав меня к его истокам через имя. Он просто сказал, что думал.
Откуда я знаю?
Просто знаю. Он что-то делал со мной. Этими прикосновениями, ласковыми, нежными, до сегодняшнего дня ни один человек не прикасался ко мне. Словами. Тоном. Самой своей близостью, которая больше не пугала. А может, и не Янгар был виноват, но само место и безумная богиня, вязавшая наши судьбы.
И теперь я молчала из страха все перечеркнуть.
Не знаю, что будет дальше, но эта ночь принадлежит мне.
Ночь и мужчина.
– А ты подаришь мне имя? – Янгар заглядывает в глаза.
У самого – черные, и не различить, где зрачок переходит в радужку. Но эта чернота, знак ли божественной крови, свидетельство ли проклятия, больше не пугает.
Бездна, в ней спрятанная, приняла меня.
– Да.
– И какое?
В темноте проскальзывают искры. Быть может, они лишь отражение пламени, но я, преодолев робость, касаюсь его виска. Имя приходит само.
– Катто.
– Змей? – Шепот Янгара тревожит огонь.
И меня охватывает дурное предчувствие: змей – запрещенный знак. Но слово сказано, и Кеннике услышала.
– Все будет хорошо, поверь, – сказал мой змей, прижимаясь щекой к моей ладони.
Что было дальше?
Горячая вода подземных источников. Запахи серы и камня. Черной смолы, которая стекала по деревянным опорам факелов. Чаша. Скользкий подземный жемчуг, который просится в руки, и Катто ныряет, чтобы вытащить самый крупный камень. Без воды он сохнет и рассыпается известковой пылью.
А мой муж выглядит донельзя удивленным.
Он не знал, что подземный жемчуг живет лишь в озере, его породившем?
Не знал.
Была краска, расходившаяся по воде разноцветными пятнами. И смуглая, с красным отливом кожа Катто. Намокшие, отяжелевшие косы его и влажные пряди, что обвивали мои руки, подобно водорослям.
– Ласковый медвежонок. – Мой муж смеется. И от смеха его мое собственное сердце стучит быстрее. Он же, прижимаясь щека к щеке, мурлычет колыбельную. Его руки надежны, как опора мира. И я хватаюсь за них, боясь потеряться.
– Все хорошо, медвежонок. Все хорошо. – Он утешает меня.
Был камень на кожаном шнурке и склоненная голова Катто. Он терпеливо ждал, когда я узел завяжу, а шнурок все выскользнуть норовил. И я вязала вновь и вновь, а заодно гладила шею мужа.
– Я смотрю сквозь него на солнце. Тогда возвращается лето.
Камень тускло мерцает.
Наверное, это глупость и сейчас Катто рассмеется, но он серьезен. И подарка касается бережно. А вот узел проверяет на крепость.
– Не хочу потерять.
Это ложь, что Янгхаар Каапо покрыт черным волчьим волосом. Его кожа гладка, вот только шрамов на ней бессчетно. Они – узор, который я пытаюсь изучить.
– Лето. – Мой муж провел по камню мизинцем. – В тебе очень много лета.
Был ответный дар. Шестигранная монетка, позеленевшая от старости. И шелковый шнур поизносился. Но я накрываю монетку ладонью, и она прилипает к коже.
– Один дирхем. – Катто отстраняет ладонь и, наклонившись, целует и монету, и кожу. – Когда-то я столько стоил.
Сказав это, он впивается пальцами в мой подбородок и заставляет запрокинуть голову. Еще не больно, но почти уже. И не Катто, но Янгхаар смотрит мне в глаза. А чернота его собственных непроницаема.
Бездна подобралась к самому краю.
– Ну что, дочь Ину, твой отец хотел знать, где мои корни.
– Он. Не я.
А Янгар не слышит.
– Сгнили. Давно. По ту сторону моря. Я понятия не имею, кто моя мать. Возможно, женщина, которой не повезло попасть в плен. Возможно, шлюха… хотя там, где я был, одно идет за другим. И я не знаю, кем был мой отец. Да и знать не хочу. Мне не нужен род, чтобы чувствовать себя сильным.
Он уже не целует – кусает губы едва не до крови и отстраняется.
– Я был рабом. И сам добыл себе свободу.
Я же слышу его боль. Она вплетена в его кожу рисунком шрамов. И той характерной неровностью ребер на левом боку, которая остается после того, как неправильно срастаются кости. И злостью, которая исходит от бессилия: прошлое не изменить.
Его память останется с ним, как моя – со мной.
– И все, что принадлежит мне, – выдыхает Янгар в губы, – я взял сам.
Мне жаль его.
Но Янгхаар Каапо, который придумал сказку о собственной жизни, не примет жалости.
– Так что, дочь Ину, тебе не страшно?
– Нет.
– Ты станешь женой раба.
Я, не Пиркко. Для нее, пожалуй, все это имело бы значение. А мне… мне хочется успокоить раненую бездну, и я вынимаю монету из его пальцев.
– Здесь нет рабов.
Но есть меха. И пламя. И каменные свирели слепой Кеннике.
Есть ласка Катто.
И мое такое вдруг взрослое тело, которое откликается на нее.
Есть боль, неожиданно сильная. Она длится недолго, но я вскрикиваю. И слезы льются из глаз.
– Тише, медвежонок, тише. – Катто собирает слезы губами. Он гладит влажные мои волосы, шепчет, что эта боль – мимолетна, она пройдет, забудется. И сам он сделает все, чтобы это случилось как можно раньше. Я вздыхаю.
Мне стыдно и за крик, и за слезы.
И за собственную слабость.
Я цепляюсь за его шею, приникаю влажными губами к ключице, хватаю пряди волос.
– Так бывает, мой медвежонок. В первый раз у женщины всегда так бывает. Но только в первый. – Янгар берет меня на руки и несет к чаше с водой и снова напевает колыбельную, вот только я не в силах разобрать ни слова. Язык незнаком.
Горячая вода уносит призрак боли.
– Так лучше? – Катто поглаживает спину.
