Феликс Кривин - Избранное
Нет, Карась не идеалист, просто он умеет сравнивать. И хотя его считают самой живучей рыбой, никакой он не живучий, далеко не живучий. Просто он не собирается помирать.
ЗМЕЯ ЭФА
В пустыне горы воздвигаются на века, а осыпаются от легкого дуновения ветра. И миражи в пустыне разливаются реками и зеленеют садами…
Когда живешь в пустыне, где всюду обман, очень важно уметь произвести впечатление. Если умеешь, тогда даже трусость может сойти за героизм.
Поглядите-ка на змею Эфу.
Вот она бросается на противника. Она вся устремлена к нему, и волны ее катятся на него — угрожающе, устрашающе волны Эфы катятся на врага…
Но сама она движется в обратную сторону.
— Вперед!
Это значит: назад!
— На врага!
Это значит: спасайся, кто может!
Отличная тактика. Можно всю жизнь отступать, но при этом важно, чтоб отступление выглядело как наступление.
КОГДА ЗВЕРИ УЛЫБАЮТСЯ
Звери тоже улыбаются, хотя чувства юмора они лишены. Почему же они улыбаются?
Звери улыбаются, чтобы показать противнику зубы. Волк улыбается, чтобы показать зубы, и кролик улыбается, чтобы показать зубы.
У волка зубы большие, ему есть что показать, но не станет же волк показывать зубы кролику! Поэтому волк улыбается редко, и только тем, у кого зубы не меньше, чем у него.
А у кролика зубы маленькие, и ему приходится чуть ли не каждому улыбаться.
БИОГРАФИЯ ЗЕМЛЕРОЙКИ
Среди первых млекопитающих, населявших землю в древние времена, была и маленькая, совсем маленькая Землеройка. Она вступила на землю в отряде насекомоядных, и это ее передовой отряд завоевал землю для всего класса млекопитающих.
С тех пор прошло много лет. Отряд насекомоядных рассеялся по всему свету. Многих из них не узнать: одни вышли в лошади, другие в олени, третьи даже во львы. Мало осталось на земле насекомоядных, да и те никуда не вышли. Потому что слишком памятны им те времена, когда они, насекомоядные, впервые шли по земле в своем передовом отряде…
Где-то они сейчас, верные друзья? Еж, говорят, отпустил колючки. Землеройка помнит его без колючек — ну, конечно, он был тогда еще совсем молодой… А Крот бродит, говорят, под землей, тоже роет землю, как и она, Землеройка. Ослеп, говорят, совсем, — наверно, от старости.
Да, непросто это теперь — быть насекомоядным… Была бы Землеройка другой, она бы тоже выросла, как другие. Стала бы медведем или даже слоном. Но она не может забыть, как они тогда шли по земле, не может изменить своему отряду. Все-таки замечательный это был отряд!
Зима… Спят спокойно медведи и все, кто может спокойно спать. Все, кто может спокойно спать, погружаются в долгую зимнюю спячку. Землеройка не впадает в спячку — слишком многое не дает ей уснуть.
И она роется в земле, маленькая, по-прежнему маленькая Землеройка, мечтая где-нибудь повстречаться с Кротом и повспоминать с ним, как шли они тогда по земле — не под землей, а именно по земле! — и рассказать ему о Еже, который, говорят, отпустил колючки…
ЧЕМ ХОРОША ТЕМНОТА
У мексиканской пещерной рыбки совершенно исчезли глаза, и теперь она не видит опасности. Когда-то у нее были глаза, неплохие глаза, но они видели только одни опасности, то есть то, что меньше всего хочется видеть. И пещерная рыбка забилась в свою пещеру и навсегда погрузилась в темноту.
Некоторые боятся темноты: конечно, бывает в ней страшновато. Но по крайней мере хоть не видишь опасности — вот чем хороша темнота!
ПТИЦА КЕКЛИК
Кеклик не любит витать, как другие птицы. Сколько ни витай в облаках, а кормиться вернешься на землю. И пока ты там витаешь, на земле все лучшее скормят другим.
Поэтому Кеклик старается не покидать землю. Но, как всякой птице, ему нужна высота. А что такое соединение земли с высотой?
Это горы. Кеклику горы заменяют небо. С камешка на камешек, с уступа на уступ…
Это он так кормится: поднимаясь все выше и выше.
Другие кормятся, опускаясь на землю с небес, а Кеклик — поднимаясь все выше и выше.
Большое искусство — кормиться, не опускаясь до этого, а, наоборот, поднимаясь. Чем выше поднимешься, тем больше съешь. Еще выше поднимешься — еще больше съешь.
Так и живешь, поднимаясь с уступа на уступ, от подножного завтрака возвышая себя до обеда.
ПЛОВЕЦ В ПУСТЫНЕ
Песок струится под ветром, вздымая волны барханов, он покрывается зыбью, зыбучей, словно вода. И уходит за горизонт, не скованный берегами, с тихим шуршанием — сухим плеском… Тот, кто в этом шуршании не слышит плеска воды, никогда не полюбит пустыню так, как любит ее игуана Ума.
Там, где того, кто не любит, подстерегает опасность, того, кто любит, ожидает спасение. Игуана Ума в случае опасности ныряет в песок, как можно нырять только в воду, и плывет под песком, как плывут под водой те, для кого вода — родная стихия.
Когда стихия родная, она ведет себя, как родная, — будь то вода, воздух или песок. А когда стихия чужая, она тебя иссушит в воде, утопит в самой безводной пустыне.
Такова природа вещей. Такова природа. Либо она родная стихия, либо стихийное бедствие.
МЫШОВКА
Мышовка в любые руки пойдет, только протяни руки. Она совсем ручная, хотя никто ее не приручал, она просто по природе своей ручная.
Потому что Мышовка маленькая, а маленькому лучше быть ручным, иметь руки, которые и накормят, и защитят, и согреют в своих ладонях.
Мышовка ручная, потому что воля ей совсем не нужна, Мышовке не воля нужна, а неволя.
Прекрасная вещь — неволя! На воле, правда, больше простора, но для Мышовки воля чересчур велика, ей нужна маленькая, спокойная неволя, благоустроенная неволя, потому что воля никогда не бывает благоустроенной.
НА ПУТИ К ОКЕАНУ
Маленькая рыбка Анабас живет далеко от морей, она живет — даже стыдно сказать — в болоте. Конечно, мало приятного, и рыбка Анабас все мечтает перебраться в какие-нибудь другие места.
В Тихий океан. Или хотя бы в Атлантический. Ого, рыбка Анабас знает, куда ей лучше переселиться. Она твердо решила: придет время, и она непременно переселится в океан.
И время приходит, болото ее начинает высыхать, и теперь вообще никуда не поплывешь — до того сухо становится у нее в болоте.
Приходится ползти: прямо по суше, но это ничего, это не страшно, если ползешь в океан! Рыбка Анабас перебирает плавниками, как заправский пешеход, и свободно обходится без воды, как верблюд в пустыне. Целую неделю она обходится без воды…
А там попадается болото, в котором можно будет устроить привал… Что за чудесная вещь — привал в болоте! И прохладно, и не слишком глубоко. Освежайся, набирайся сил, чтобы ползти в океан. Ведь, наверно, можно приползти в океан, если так ползти — от болота к болоту?
СКАЛЬНЫЕ МОРСКИЕ ЕЖИ
Входя, не забывайте о выходе. Не следуйте примеру некоторых морских ежей.
Некоторые морские ежи входят в свое жилище, забывая, что им придется из него выходить. И они живут, ни в чем себе не отказывая, тем более, что все это им само плывет в рот.
В такой ситуации, конечно, толстеешь. До того растолстеешь что потом не пролезешь в дверь. И когда приходит пора выходить морские ежи начинают сетовать и роптать на судьбу, которая не оставила им выхода. Но разве судьба не оставила им выхода? Она дала им выход, когда давала вход. А они, помня о входе, начисто забыли о выходе.
И теперь они мечутся, морские ежи:
— Где выход? Нет выхода!
И жилище их превращается в то, о чем даже грустно сказать. И неудобно сказать, не сняв шляпы.
СУДЬБА ХАМЕЛЕОНА
Хамелеон не любит выделяться, хотя для этого у него все возможности. Он мог бы стать зеленым на желтом фоне, это было бы очень красиво, или, например, желтым на зеленом. Но он предпочитает быть незаметным: зеленым на зеленом или желтым на желтом, пусть это не очень красиво, но главное — не выделяться! — так считает Хамелеон.
Если бы кто-нибудь знал, как ему надоело приспосабливаться! Фон постоянно меняется, за ним только поспевай. Приноровишься к зеленому, войдешь во вкус, освоишь все тона и оттенки, — чего, кажется, больше: цвети, зеленей, пускай корни, как зеленая травка, — так нет же, зеленое сменяется желтым. И снова в него врастай, осваивай, входи во вкус, потому что без вкуса такое дело не делается. Ведь в каждый цвет нужно душу вложить — когда зеленую, а когда желтую душу. Причем, душу тоже нужно уметь вкладывать: плохо, когда недоложишь, но плохо и когда переложишь…
И только перед смертью, в самом конце, Хамелеон выражает свой протест общему фону. И тогда на этом фоне появляется что-то ярко-пурпурное, заявляющее о себе на весь мир, опровергающее любой фон, который делал незаметным Хамелеона. Теперь он заметен, теперь его хорошо видно всем. Идите, смотрите — вот как умирают хамелеоны!
