Дмитрий Быков - Рассказы и стихи из журнала «Саквояж СВ»
— Инопланетяне? — только и спросила она.
— Честно говоря, понятия не имею, — улыбнулся очкастый. — Кстати, я Вадим.
— Ну а я Наташа.
— Так вот, Наташа, действительно не знаю. Я, если честно, в инопланетян не очень верю. Это скорее земной продукт. Или наши вывели, или еще кто-то. Кратчайший путь к мировому господству.
— В смысле? — опешила Наташка.
— Да очень просто. Через год такой человек обычно уже ни на что не годен. Окружающих для него не существует — ради них не то что жертвовать жизнью, а извиниться, если толкнул, уже никто не может. Потом жадность, дикая — в еде, во всем. Сужение интересов, разрушение памяти. И главное — патологическая внушаемость. Им можно внушить все что угодно. Что все хорошо, что все счастливы, что кругом враги и шпионы, что в слове «Леха» пять букв… Вы заметили?
— Да, я следила.
— Вот это и наводит меня на мысль, что все-таки наши, — помрачнел очкастый Вадим. — Понимаете… может быть, они действительно нашли способ такого воздействия. Это ведь несложно, я сам в этом направлении думал. Сконструировать такого паразита — пара пустых, — он кивнул на стакан, где неподвижно бурел червь. — Гораздо круче, чем био-терроризм этот долбаный, на котором они так свихнулись в последнее время… Понимаете, как просто? Запускаем червя, и все в порядке. И перед нами идеальный гражданин, больше всего озабоченный чипсами, разводками, покупками, сексом и попсой. Но они не учли одну штуку. Одну отличную штуку. Вы читали «Союз пяти»?
— Кажется, читала. — «О Господи, — подумала Наташка, — неужели я тоже инфицирована? Неужели я забываю элементарные вещи?!» — Ну, конечно, читала! Это где пятеро решили расколоть Луну, чтобы посеять панику и завладеть всем. Но они не учли, что после паники это их «все», которым они завладеют, станет уже никому не нужно! Люди перестанут считаться с властью и деньгами! То есть все бессмысленно!
— Точно, — кивнул очкастый. — Так и тут. Они не учли, что вместо идеального гражданина получится кусок мяса, неспособный ни к какой осмысленной деятельности. В оппозицию он, конечно, не уйдет, на марш не пойдет, лишних вопросов не задаст… Но и стимулов работать у него нет, и читать он не умеет, и защищать никого не будет. И родителей в старости не прокормит. Животное, да еще и прогрессирующее.
— Нет, как хотите, — замотала головой Наташка, — а в такой цинизм я не верю. Мне легче в инопланетян…
— Очень может быть, — сказал Вадим, но видно было, что верить в инопланетян ему как раз не хочется. Он, должно быть, вырос на фантастике о добром инопланетном разуме, и лишаться этой последней надежды ему не хотелось. — Может, планету хотят захватить или что…
— А чего вы меня про китайское время спросили?
— Чтобы наверняка знать про вас. Мне надо было точно понять, что вы не инфицированы. С двумя я бы не справился.
— Слушайте! — возмутилась Наташка. — Но почему же вы в газету не обратитесь? На то же телевидение не пойдете?!
— Куда? — горько спросил он. — Они все в деле. И половина там таких — почитайте, что в газетах пишут. Вы «Звезды в гареме» смотрели?
— Один раз.
— Заметили, что там зрителя-победителя хлопают по плечу?
Наташка испуганно заморгала.
— Я вам вот что посоветую, — сказал Вадим буднично. — Вшейте наплечники. Вот как у меня.
Он снял пиджак. На безупречно белой сорочке красовались плотные суконные погоны.
— Внутри стальная пластина, — сказал он не без самодовольства. — Если кто и хлопнет, до плеча никакая инфекция не дойдет.
— А она? — спросила Наташка. — С ней что теперь будет?
— Понимаете, — помрачнел Вадим. — Я всего третий раз достаю… Я ведь тоже не сразу дошел. Есть небольшая инициативная группа, занимающаяся выявлением. Вы теперь тоже наша, я надеюсь. Если заметите такой явный случай, попытайтесь остаться с клиентом наедине и доставайте обязательно. Если не достать, он может там разжиреть, и тогда только иссечение. Они засыпают легко, потому что очень внушаемые. Никакой гипноз не нужен. Им скажешь «голосуй» — они голосуют, скажешь «спи» — спят… А потом я не отслеживаю. Я думаю, должны начинаться улучшения.
— Думаете? — тревожно спросила Наташка. — Или уверены?
— Уверен, — без особой уверенности сказал Вадим. — Я не специалист, понимаете? Я не знаю, насколько это обратимо. Погодите, сейчас она проснется.
Он взял стакан с червем и вышел. Через минуту вернулся с пустым стаканом, на стенках которого блестели капли.
— В сортир, — ответил он на немой Наташкин вопрос. — А стакан достаточно вымыть, это так не передается.
Рыжая между тем завозилась. Ее рука шарила по столу в поисках чипсов. Не найдя чипсов, она нащупала пакетик печенья и вынула последнее.
— Сейчас, сейчас, — произнес Вадим.
Рыжая открыла глаза.
— Че, подъезжаем? — спросила она прежним толстым голосом.
— Да нет еще, долго, — ответил Вадим.
— Двинься, — рыжая толкнула Наташку попой. — Твоя, што ль, полка?!
Она вынула мобильный.
— Але! Юльк, ты? Ой, а я сплю че-то. Че-то сплю и сплю. А че еще делать-то? Говорить не с кем, тоска. А ты спишь? А че? А кто? А Пашка? А Пашка что?
— Пойдемте в тамбур, — попросила Наташка.
Они вышли в прокуренный тамбур. В углу два подростка, дымя «Кентом», вели диалог, состоявший из сплошных междометий.
— Надо подождать, — сказал Вадим. — Так сразу вряд ли подействует.
— А если вообще никогда не подействует? — усмехнулась Наташка.
— Ну… тогда не знаю, — признался Вадим. — Но выявлять все равно надо.
— А зачем?
— Чтобы выдавливать.
— А выдавливать зачем?
— Чтобы не было, — твердо сказал Вадим.
— Че встал, земеля?! — пихнул его пьяноватый морячок, просовываясь в тамбур. — Всю дверь загородил, е-мое…
Он бодро хлопнул Вадима по плечу.
— Руки не распускай, — сказал Вадим, машинально отряхивая суконный наплечник.
— Нежные все стали, е-мое, — с ненавистью сказал морячок и втянулся обратно в вагон.
№ 8, август 2007 года
Убийство в восточном экспрессе
Сначала подали заливное из лося, потом розового, тающего во рту копченого тайменя, лиловый и пряный паштет из дичи, сыр «Охотничий» с зеленью, потом красно-бурую, волокнистую вяленую медвежатину, блюдо очищенных кедровых орехов, ко всему этому «Таежную» на калгане, потом крепкий бульон с круглыми, толстыми, ручной лепки пельменями — опять-таки из лосятины, — потом жареный кабаний бок с капустой, соленой черемшой и моченой брусникой, и Владимир Коктельо-Перверте все это жрал. Он жрал, мощно двигая челюстями, одобрительно кивая подавальщицам, подмигивая переводчику, жрал, словно его не кормили во Франции, Германии и Польше, которые он посетил перед российским турне, словно нажирался за всю свою голодную юность, потраченную на постижение верховной мудрости в мансардах Парижа и трущобах Буэнос-Айреса. Европейский писатель изысканно колупнул бы там, понюхал тут и отломил хлебца — и достаточно, но Коктельо-Перверте был латиноамериканец и хорошо знал, что пока кормят, надо жрать. Потом не будут. Только эта большая школа бурно прожитой жизни и примиряла Сыромятникова с Перверте, хотя бы отчасти. Чувствовался человек не только понюхавший, но и хлебнувший.
Прославленный сочинитель эзотерических детективов, покоритель международного книжного рынка, личный друг Мадонны, любимый партнер Пола Маккартни по бриджу, крокету и трансцендентальной медитации, духовник Марадонны, талисман сборной Аргентины по хоккею на траве, регулярный гость Сорбонны, крестный отец внебрачного сына Челентано и крестный сын далай-ламы, принявший в буддизме имя Суттипон Бхатхабратха, что значит, должно быть, настырный лысый проныра с закосами под духовного вождя, — Владимир Коктельо-Перверте родился в семье крупного латифундиста, сиречь землевладельца, в 1951 году. Его отец увлекался идеями Ленина и назвал сына в его честь, но, к счастью для Володи, ограничивался теорией, исповедуя на практике хищнический капитализм самого мафиозного образца. Сынок, духовный учитель европейского студенчества, кумир американских кампусов и кубинских компаньерос, унаследовал от папы счастливую способность исповедовать одно и практиковать другое. Отправившись учиться в Париж, он перепробовал там все виды нейростимуляторов и психоделиков, забросил учебу, апашествовал под мостами, странствовал по Европе, зарабатывал на жизнь всем — от киднеппинга до куннилинга, — и был обнаружен встревоженным папашей в амстердамской коммуне маоистов-растаманов, поклонявшихся беременной негритянке, Матери Миров. Папа справедливо заключил, что образование сына закончено, и поместил его на отдых в психиатрическую лечебницу под Буэнос-Айресом, где Володю впервые пронизал так называемый Розовый Свет. Под действием этих теплых волн он записал как бы продиктованный ему свыше первый эзотерический детектив «Смерть бедуина», герой которого, сыщик и мистик Рабан, путешествуя по эпохам и континентам, в конце концов ущучивал мировое зло. Перверте было совершенно нечего делать в комфортабельном заключении, таблетками его пичкали исправно (да, говорят, он вдобавок обольстил красивую медсестру, снабжавшую его также гашишем) — знай читай да галлюцинируй. Он прочел «Тысячу и одну ночь», Борхеса, суффиев, пару популярных толкований Нового Завета — и основал жанр, принесший ему громкую славу. Все двадцать три сляпанных им мистических детектива о странствиях Рабана по Борхесу и суфиям, с регулярными заходами в Ватикан, Мекку, Иерусалим, эпоху крестоносцев и расцвет Венеции, одинаково напоминали рахат-лукум, завернутый в страницу из потрепанной британской энциклопедии. Однажды Сыромятников купил такой рахат-лукум в Стамбуле и поразился буквальности сходства: вязко, сладко, и ко всей этой липкой экзотике прилипли фрагменты исторического справочника. Однако высоколобые называли Перверте главным латиноамериканским постмодернистом, а массовый читатель скупал «Смерть муфтия», «Украденный Коран» и «Каббалу святош» в таких количествах, что через пять лет литературной карьеры Володя приобрел психиатрическую лечебницу, где его озарило, и основал там Межконфессиональную школу духовного просвещения. Там изучали его духовный завет народам всего мира — «Настольную книгу Светоносца». Бухгалтерию вела та самая вечно беременная негритянка, которой он поклонялся в Амстердаме.
