Дмитрий Быков - Рассказы и стихи из журнала «Саквояж СВ»
— В кровати там… — Сергей усмехнулся. — Я знаю, короче, что там в кровати. В кровати я бы как-нибудь… переиграл бы. Нет, он на жалости держит. Истерики все ей устраивает. То орет, то клянется: я без тебя… на второй день повешусь…
— Но не бьет хоть?
— Какое бьет… Если бы он ее раз ударил, я бы выследил и все оторвал бы.
— А что, познакомить вас она не хочет?
— Ты что, она сразу в слезы… Она серьезная вообще, с ней легко не может быть. Я думал сначала — так, ну, разово. А потом оба влипли — ты что. Она вообще не из этих, что обычно… Я вообще у нее всего третий, представляешь? Двадцать три года, и третий, да?
Воистину в беседе с попутчиком мы бываем откровенней, чем на исповеди. У Сергея настырным модным звоном заявил о себе телефон. Он мельком глянул на определившийся номер и сделался суров.
— Да… Да, малыш. (Коробов еле удержался от победительной улыбки: он знал, точно знал, что будет «малыш»! Варианты: «маленькая», «сладенькая». Возможно, «зая».) Да, нормально. Я тоже, малыш. Нет, я позвоню сразу. Да. Да. Слушай, малыш, ну что неделя? Это же три дня и еще три, а на четвертый уже я. Да. Нет, не вздумай. Не надо. А что ты ему скажешь? Да нет. Ну, может, я сам вырвусь… Ну все. Це-лю-лю.
— Что, к тебе хочет? — понимающе улыбнулся Коробов.
— Да, говорит, что вырвется… А куда мне там с ней? Я по делам еду.
— Будешь? — Коробов продемонстрировал этикетку.
— Давай… Надо бы пожрать чего-нить.
— Так нажми кнопку, они прямо в купе принесут. Я не хочу в ресторане толкаться, там бычня, быдляк…
Фразой насчет быдляка Коробов думал купить его окончательно — и не ошибся. Люди типа Сережи обязательно должны были чувствовать себя утонченнее себе подобных. Об этом они все и пишут свои «Духлессы»: мы тонкие и с чувствами, а вокруг нас отвратительный быдляк трет свои терки, разводит разводки, парит парки и снюхивает дорожки. Конечно, мы не хотим толкаться среди быдляка, и нам лень идти через три вагона. Мы сейчас закажем в купе, и халдей, от рождения предназначенный для удовлетворения наших высоких потребностей, принесет нам в горячих судках с запотевшими изнутри стеклянными крышечками две порции битков «Толстовец» с любимой графской цветной капустой и в соусе бешамель.
Под коньяк и битки «Толстовец», в самом деле принесенные через каких-то десять минут, Коробов узнал еще кое-что, хотя «узнал» — не совсем то слово. Он получил подтверждения, потому что все знал и так. Муж был старше нашей героини, до этого успел развестись, отличался мелочным, придирчивым, завистливым характером, ненавидел богатых, по-кухонному ругался на власть. Изводил расспросами и придирками. Первый год заставлял жить со своей матерью, сумасшедшей старухой, училкой на пенсии. Так все и учит до сих пор, причем всех. Удивительно, сколько гадостей успел малыш рассказать про своего мужа. Видимо, это была частая тема для разговоров — малыш чувствовал, что Сережа любит послушать про чужие неудачи, и вовсю старался угодить. Сережа мог хорошо себя чувствовать, только если вокруг него были лохи. Коробов быстро это понял и ненавязчиво дал понять, что у него самого сейчас проблемы — питерские не утверждают проект перестройки Петроградской стороны, все заказы хотят рассовать своим, а он московский гость, приглашенный архитектор… Сергей снисходительно кивнул: ну да, Питер — провинция, размаху нет. Сам он производил соки, да. Выжимал соки из московского пролетариата и упаковывал в картонные коробки. Топ-менеджмент «Бим-бим-дона», слышал? Как не слышать, ежедневно ездим мимо псевдомраморного чуда-юда на Мясницкой с пластмассовым Бим-бим-доном среди веселой стайки пластмассовой же детворы напротив парадного входа. Да и соки-то все разбавленные. Как любимую развести, это мы не можем, а сок — запросто.
Битки оказались недурны. Хорошо быть хозяином жизни. Сережа шиканул, заплатил. Вот мы и покушали за счет Бим-бим-дона. А мы ему еще коньячку. Язык у него развязался быстро, пошли подробности. Подробности, положим, он частично выдумывал, — вряд ли эта девочка способна на такие вещи, как оральный секс в ночном сквере, и вряд ли Сережа способен вызвать у нее такие чувства, чтобы порядочное, домашнее существо захотело экстрима прямо на Тверской, — но, может, он ее подпаивает?
— Нет, ты что. Просто она же раньше не видела этого ничего. В первый раз все. Я думаю: как бы я ее на Бали свозил! Как бы я ей Венецию показал! Но какая там Венеция? Она вон в Питер не сможет на день вырваться. Она все боится, что он следит.
— Да как он следит? Нанял, что ли, кого?
— Я ей тоже говорю: откуда у него бабки-то? Нету у него бабок, нанимать-то! А она говорит: нет, я чувствую. Он ей мерещится уже. Я ей иногда говорю: смотри, вон Петя! Она прямо дергается вся. А я Петю в глаза не видел, не знаю даже, какой Петя. И фотку не показывает, — захохотал Сережа.
— Да чего там смотреть-то, — кивнул Коробов. — Урод небось. Копирайтеры все уроды.
— Ну! — воскликнул Сережа, горячо одобряя барское презрение к офисной пыли.
— Ну ладно, Серый, — сказал Коробов, разливая по последней. — За тебя, за удачу твою, за малыша твоего… и чтобы все, кто нам мешает, побыстрей сдохли.
Сережа с таким энтузиазмом стукнул тонким «толстовским» стаканом о стакан Коробова, что выплеснул несколько капель на крахмальную салфетку, покрывавшую стол. Он пил коньяк, как водку, — залпом, не чувствуя вкуса, без похвал, без ритуала, вообще без всего, что придает жизни очарование. Такие люди глотают жизнь, хавают ее, проглоты, жрут кусками, не разбирая ни вкуса, ни запаха; так же они употребляют наших женщин, не умея разглядеть родинки на их плечах, жилки под ключицами, не запоминая запаха их волос, не разбираясь в цвете и выражении глаз. И пусть сдохнут все, кто нам мешает.
— Вместе и сдохнем, — сказал Коробов.
Сережа машинально кивнул, но не успел захорошеть окончательно и потому насторожился.
— В смысле? — спросил он.
— В прямом, — кивнул Коробов, подтверждая: все ты понял правильно, голубок. — Минут через сорок, я думаю. Самое большее час.
На лице Сережи отразилась мучительная работа мысли. Он побелел, а ведь какой был красный. Несмотря на сентябрь, в «Николаиче» топили по-зимнему.
— Сто, не дысис? — спросил Коробов фразой из любимого анекдота. — А как дысял, как дысял! Посмотреть на Петю он хотел, голуба моя. На, полюбуйся напоследок. Петя, конечно, лох и не при делах. Но вы же никакие конспираторы, друг мой. Или ты думаешь, у меня в «Бим-бим-доне» своих людей нет? Ты же даже не скрываешься особо.
Сережа выхватил мобилу. Это у них был любимый жест, решение всех проблем.
— А толку? — спросил Коробов, глядя на него в упор. — Ты бы посидел, послушал, может, я тебе чего полезного напоследок скажу…
— Ну? — тяжелым голосом спросил Сережа. Видно было, что ему уже трудновато дышать, и он даже слегка сипел.
— Допустим, позвонишь ты своим ребятам в Питер. И допустим, нас там встретят соответствующие люди — даже если я не успею сойти в Бологом, чего ты предусмотреть не можешь. И чего эти люди со мной сделают? Тут же через час будет два трупа, голуба моя. На хрена мне жить после всего? Ты что, не видел — я ведь тоже пил. Все по-честному.
Сережа застыл и, кажется, не очень понимал человеческую речь. Коробов пощелкал пальцами у него перед носом.
— Спокойно, спокойно, Серый. Сосредоточься. Ты минут через десять отрубишься, надо торопиться. Я хочу, чтобы ты понял. Я не собираюсь убивать тебя одного, всосал? Мы оба тут будем лежать, молочные братья. Знаешь, что такое молочные братья? Это когда оба одну трахают, такое выражение. Я устал от ее вранья, ты понял? У меня в жизни, кроме нее, ничего не было. И если такая, как она, может с таким, как ты, — это означает конец мира, понял меня, Сережа? Поэтому я не буду жить, Сережа. Я не хочу заметать следы, плутать, бегать, вздрагивать от звонков. Понял? Но допустить, чтобы я умер, а ты жил, я тоже не могу, Сережа. Невозможно уходить из мира и оставлять тебя его хозяином. Поэтому я здесь, Сережа. А в Питер мне не надо, мне там остановиться негде.
До Сережи доходило. Он наверняка уже прислушивался к себе и ощущал, как холод медленно поднимается по ногам.
В дверь купе постучали.
— Без глупостей, Сережа, — предупредил Коробов. — Да, войдите!
— Десерта не желаете? — осклабясь, спросил халдей. В трактире такой слуга назывался «половой». Самое оно к нашей-то половой крейцеровой сонате. — Имеется бланманже «После бала»…
— С кровью, что ли? — спросил Коробов.
— Что-с? — переспросил халдей.
— А десерта «Воскресение» предложить не можете?
— Нет-с, — огорченно ответил половой. — Еще не придумали-с.
— Это правильно, — кивнул Коробов. — Никакого воскресения не бывает. Идите, любезный, я вас позову, если надо будет. Вот вам «Фальшивый купон».
