Русская басня - Николай Леонидович Степанов
Присвоил тут Осел себе тот весь поклон,
И думает — бог он.
Кричит: «Я, я вселенной обладатель,
Земли и небеси создатель
И блага всякого податель».
Недолго был Осел в претяжкой сей вине,
Ударили его дубиной по спине,
И глупому Ослу то ясно показали
И доказали,
Сломив дубиной гордый рог,
Что он — Осел, не бог.
ДВЕ КРЫСЫ
Сошлись на кабаке две Крысы
И почали орать,
Бурлацки песни петь и горло драть
Вокруг поставленной тут мисы,
В котору пиво льют
И из которыя подчас и много пьют.
Осталося немного пива в мисе,
Досталося то пиво Крысе.
Довольно нектару одной, и мало — двум;
Одна берет на ум:
«Лишуся этой я забавы,
Когда сестра моя пренебрежет уставы
И выпьет нектар весь она
Одна
До дна;
В приказах я бывала,
И у подьячих я живала;
Уставы знаю я».
И говорила ей: «Голубушка моя!
Ты кушай, радость, воду
И почитай во мне, дружочек, воеводу —
Вить я его;
А про хозяина, сестрица, твоего
Не только слуха,
Да нет и духа».
И пиво выпила досуха,
А мерою — с два брюха.
Сестра ворчит и говорила так:
«Такой беседой впредь не буду я ласкаться,
И на кабак
За воеводскими я крысами таскаться».
ВЫСОКОМЕРНАЯ МУХА
Лошак большое бремя нес,
А именно, телегу вез.
Грузна была телега.
Хотя у Лошака и не велика нега;
Однако он
Не слон,
И если взрючено пуд тридцать, так потянет,
Попреет и устанет.
А Муха на возу бренчит
И Лошаку: «Ступай,— кричит,—
Ступай скоряй, ступай, иль я пустое мелю?
Не довезешь меня ты эдак и в неделю
Туда, куда я целю».
Как будто тот Лошак для Мухи подряжен
И для нее впряжен.
Ярится Муха дюже,
Хотя она боярыня мелка,
И жестоко кричит на Лошака
За то, что он везет телегу неуклюже.
Раздулась барыня. Но есть и у людей
Такие господа, которые, и туже
Раздувшися, гоняют лошадей,
Которы возят их и коих сами хуже.
СОЛОВЕЙ И КУКУШКА
По мрачной нощи
Приятно воспевал на древе Соловей;
Еще прекрасняе тогда казались рощи
От песни сей.
Робята у дерев тут ветви отнимали,
Деревья свежие ломали
И песне Соловья нимало не внимали.
Кукушка говорит: «Ты пой или не пой,
Невнятен, Соловей, прохожим голос твой;
Такая песенка приятна не бывала.
А если я открою рот,
Так пенье в рощах сих пойдет наоборот».
Закуковала
И вóпит на суку.
Робята песню ту внимают
И прутья не ломают,
Да только лишь кричат за ней: «куку, куку».
Кукушке подражать не трудно:
Она поет не чудно.
С пастушкой шел пастух,
И стали зажимать от хорной песни слух.
Потом и Соловей запел; они внимают,
Увеселяя дух,
А те опять себе деревья тут ломают.
«Что? — спрашивал Кукушку Соловей,—
Не лучше ль песенка твоя моей?»
Достойной похвалы невежи не умалят,
А то не похвала, когда невежи хвалят.
ПОРЧА ЯЗЫКА
Послушай басенки, Мотонис, ты моей;
Смотри в подобии на истину ты в ней
И отвращение имей
От тех людей,
Которые ругаются собою,
Чему смеюся я с Козицким и с тобою.
В дремучий вшедши лес,
В чужих краях был Пес,
И, сограждан своих поставив за невежей,
Жил в волчьей он стране и во стране медвежьей.
Не лаял больше Пес: медведем он ревел
И волчьи песни пел.
Пришед оттоль ко псам обратно,
Отеческий язык некстати украшал:
Медвежий рев и вой он волчий в лай мешал,
И почал говорить собакам непонятно.
Собаки говорили:
«Не надобно твоих нам новеньких музык,
Ты портишь ими наш язык»,—
И стали грызть его и уморили.
А я надгробие читал у Пса сего:
«Вовек отеческим языком не гнушайся
И не вводи в него
Чужого ничего,
Но собственной своей красою украшайся».
ЧИНОЛЮБИВАЯ СВИНЬЯ
Известно то, что многим
Чины давно вошли в оброк четвероногим;
Калигулы коню великое давно
Достоинство дано;
Однако не одни лошадки
Имели таковы припадки,
Но многие скоты
Носили без плодов почетные цветы.
Взмурзилась и Свинья, чтоб ей повеличаться
И чином отличаться;
За чин-де более всего на свете чтут,
Так, точно главное достоинство все тут;
А без того была какая бы причина
Искать и добиваться чина?
Отказано Свинье; в ней кровь кипит:
Свинья свиньей храпит,
Свинья змеей шипит,
И от досады той не ест, не пьет, не спит.
О чем Свинья хлопочет!
Какой-то Философ то видит, и хохочет,
И говорит он ей: «Безумная Свинья!
Скажи,
