Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1
1909*
Родился карлик Новый Год,Горбатый, сморщенный урод, Тоскливый шут и скептик, Мудрец и эпилептик.
«Так вот он, милый божий свет?А где же солнце? Солнца нет! А, впрочем, я не первый, Не стоит портить нервы».
И люди людям в этот часБросали: «С Новым Годом вас!» Кто честно заикаясь, Кто кисло ухмыляясь…
Ну, как же тут не поздравлять?Двенадцать месяцев опять Мы будем спать и хныкать И пальцем в небо тыкать.
От мудрых, средних и ословРодятся реки старых слов, Но кто еще, как прежде, Пойдет кутить к надежде?
Ах, милый, хилый Новый Год,Горбатый, сморщенный урод! Зажги среди тумана Цветной фонарь обмана.
Зажги! Мы ждали много лет —Быть может, солнца вовсе нет? Дай чуда! Ведь бывало Чудес в веках не мало…
Какой ты старый, Новый Год!Ведь мы равно наоборот Считать могли бы годы, Не исказив природы.
Да… Много мудрого у нас…А впрочем: с Новым Годом вас! Давайте спать и хныкать И пальцем в небо тыкать.
<1909>НОВАЯ ЦИФРА*
(1910)
Накрутить вам образов, почтеннейший?Нанизать вам слов кисло-сладких,Изысканно гадкихНа нити банальнейших строф?Вот опять неизменнейшийТощий младенец родился,А старый хрен провалилсяВ эту… как ее?.. В Лету.
Как трудно, как нудно поэту!.. Словами свирепо-солдатскими Хочется долго и грубо ругаться, Цинично и долго смеяться, — Но вместо того — лирическо-штатскими Звуками нужно слагать поздравленье, Ломая ноги каждой строке, И в гневно-бессильной руке Перо сжимая в волненье.
Итак: с Новою Цифрою, братья!С весельем… то бишь, с проклятьем —Дешевым шампанским,Цимлянским,Наполним утробы.Упьемся! И в хмеле, таком же дешевом,О счастье нашем грошовомМольбу к Небу пошлем,К Небу прямо в серые тучи:Счастья, здоровья, веселья.Котлет, пиджаков и любовниц,Пищеваренье и сон —Пошли нам, серое Небо!..
Молодой снежокВьется, как пух из еврейской перины. Голубой кружок —(To-есть луна) такой смешной и невинный. Фонари горятИ мигают с усмешкою старых знакомых. Я чему-то радИ иду вперед беспечней насекомых. Мысли так свежи,Пальто на толстой подкладке ватной, И лучи-ужиПолзут от глаз к фонарям и обратно…
Братья! Сразу и навеки Перестроим этот мир. Братья! Верно, как в аптеке: Лишь любовь дарует мир. Так устроим же друг другу С Новой Цифрой новый пир — Я согласен для начала Отказаться от сатир!
Пусть больше не будет ни глупых, ни злобных,Пусть больше не будет слепых и глухих,Ни жадных, ни стадных, ни низко-утробных —Одно лишь семейство святых…………………………………………….. Я полную чашу российского гною За Новую Цифру, смеясь, подымаю! Пригубьте, о братья! Бокал мой до краю Наполнен ведь вами — не мною.
<1910>ДВА ЖЕЛАНИЯ*
IЖить на вершине голой,Писать простые сонеты…И брать от людей из долаХлеб, вино и котлеты.
IIСжечь корабли и впереди, и сзади,Лечь на кровать, не глядя ни на что,Уснуть без снов и, любопытства ради,Проснуться лет чрез сто.
<1909>БЫТ
ОБСТАНОВОЧКА*
Избежать всего этого нельзя, но можно презирать все это.
Сенека. «Письма к Люцилию»Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом. Жена на локоны взяла последний рубль. Супруг, убитый лавочкой и флюсом, Подсчитывает месячную убыль.
Кряхтят на счетах жалкие копейки: Покупка зонтика и дров пробила брешь, А розовый капот из бумазейки Бросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик (Хоть птичка Божия не кушала с утра). На блюдце киснет одинокий рыжик, Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму, В наплыве счастия полуоткрывши рот,— И кошка, мрачному предавшись пессимизму, Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезшей кацавейке Насилует простуженный рояль, А за стеной жиличка-белошвейка Поет романс: «Пойми мою печаль…»
Как не понять?! В столовой тараканы, Оставя черствый хлеб, задумались слегка, В буфете дребезжат сочувственно стаканы И сырость капает слезами с потолка.
<1909>МЯСО*
(Шарж)
Брандахлысты в белых брючкахВ лаун-теннисном азартеНосят жирные зады. Вкруг площадки, в модных штучках, Крутобедрые Астарты, Как в торговые ряды,Зазывают кавалеровИ глазами, и боками,Обещая все для всех. И гирлянды офицеров, Томно дрыгая ногами, «Сладкий празднуют успех».В лакированных копытахРжут пажи и роют гравий,Изгибаясь, как лоза,— На раскормленных досыта Содержанок, в модной славе, Щуря сальные глаза.Щеки, шеи, подбородки,Водопадом в бюст свергаясь,Пропадают в животе, Колыхаются, как лодки, И, шелками выпираясь, Вопиют о красоте.Как ходячие шнель-клопсы,На коротких, пухлых ножках(Вот хозяек дубликат!) Грандиознейшие мопсы Отдыхают на дорожках И с достоинством хрипят.Шипр и пот, французский говор…Старый хрен в английском платьеГладит ляжку и мычит. Дипломат, шпион иль повар? Но без формы люди — братья — Кто их, к черту, различит?..Как наполненные ведра,Растопыренные бюстыПроплывают без конца — И опять зады и бедра… Но над ними, — будь им пусто,— Ни единого лица!
<1909>МУХИ*
На дачной скрипучей верандеВесь вечер царит оживленье.К глазастой художнице ВандеСлучайно сползлись в воскресенье Провизор, курсистка, певица, Писатель, дантист и девица.
«Хотите вина иль печенья?»Спросила писателя Ванда,Подумав в жестоком смущенье:«Налезла огромная банда! Пожалуй, на столько баранов Не хватит ножей и стаканов».
Курсистка упорно жевала.Косясь на остатки от торта,Решила спокойно и вяло:«Буржуйка последнего сорта». Девица с азартом макаки Смотрела писателю в баки.
Писатель, за дверью на полкеНе видя своих сочинений,Подумал привычно и колко:«Отсталость!» И стал в отдаленье, Засунувши гордые руки В триковые стильные брюки.
Провизор, влюбленный и потный,Исследовал шею хозяйки,Мечтая в истоме дремотной:«Ей-богу! Совсем как из лайки… О, если б немножко потрогать!» И вилкою чистил свой ноготь.
Певица пускала руладыВсе реже, и реже, и реже.Потом, покраснев от досады,Замолкла: «Не просят! Невежи… Мещане без вкуса и чувства! Для них ли святое искусство?»
Наелись. Спустились с верандыК измученной пыльной сирени.В глазах умирающей ВандыЛюбезность, тоска и презренье — «Свести их к пруду иль в беседку? Спустить ли с веревки Валетку?»
Уселись под старой сосною.Писатель сказал: «Как в романе…»Девица вильнула спиною,Провизор порылся в кармане И чиркнул над кислой певичкой Бенгальскою красною спичкой.
<1910>ВСЕРОССИЙСКОЕ ГОРЕ*
