Антология сатиры и юмора России ХХ века - Аркадий Михайлович Арканов
— Индей Гордеевич ретив стал не по годам, — многозначительно вставляет Алеко Никитич.
«Топит! — думает Индей Гордеевич. — Топит, подлец!»
— Я объясню, — оправдывается он. — Я все объясню…
— Объяснять буду я! — кричит Н. Р. — Для чего вы притащили мне эту вещь? — Он трясет рукописью перед носом Алеко Никитича. — Кто решает? Вы или я?. Если вещь отвечает — печатайте! Если не отвечает — в корзину!.. Хотите переложить на меня ответственность?
— Нет. Но если автор вещи — чей-то сын, то…
— У него что, на лбу написано, что он чей-то сын?
— Вот мы и хотели вас просить… помочь кое-что выяснить… У вас связи, прямой выход…
— Выход? На кого?.. Как фамилия автора вещи?
— В том-то и дело, что фамилии нет…
Н. Р. садится в кресло, придвигает к себе телефон, отодвигает стакан с чаем, кладет папку в ящик стола, вынимает из футляра очки, перелистывает календарь, поправляет стакан с карандашами, достает папку из ящика, прячет очки в футляр, отодвигает телефон, придвигает стакан с чаем.
— С вами не соскучишься, хлябь вашу твердь! Автора нет! Фамилии нет, а Н. Р. должен выяснить?..
— Хотя бы приблизительно, — настаивает Алеко Никитич. — Узнать бы, у кого дети лет двадцати пяти… Девушки отпадают… Брюнеты и рыжие отпадают… Нацменьшинства отпадают… Посольские дети нас не интересуют — не велики шишки… Да и министерские — выборочно…
Н. Р. вновь придвигает настольные атрибуты руководителя, и ход мыслей его примерно таков: если автор — чей-то сын и вещь выходит в журнале, а Н. Р. не в курсе, то главные купоны сострижет Алеко, хлябь его твердь! Если автор не чей-то сын, а вещь напечатана и скандала нет, то и бог с ней, но если вещь напечатана и возникает скандал, то главный удар обрушится на Н. Р., даже при условии быстрого упредительного увольнения Алеко, хлябь его твердь. Если вещь не напечатана и автор — просто автор, то и ладно. Перебьется. Но если вещь не напечатана, а автор — чей-то сын, то получается, что либо Н. Р. перестраховщик, либо у него что-то личное по отношению к отцу автора, и никакое увольнение Алеко не поможет. Что же делать? Попытаться по своим каналам выяснить, чей же сын автор? Задача для сумасшедшего, конечно, но выхода нет. Нельзя только, чтобы инициатива предложения исходила от Алеко. Надо прийти к этому выводу самому…
Глядя, как Н. Р. играет настольными атрибутами руководителя, Алеко Никитич соображает: вот мы и подцепим Н. Р. к нашему составу в качестве паровозика… С-с-с… Ну, допустим, автор — сынок. Тиснули мы его произведеньице. Начинается «ура!». Но кому «ура!»? «Ура!» сверху донизу по лесенке, а главное «ура!» — Н. Р. Алеко Никитичу кричать «ура!» не будут. Ему в лучшем случае «ура!» пропищит на ушко Н. Р. Алеко Никитич знает, как это делается. А на черта ему сдалась эта похвала Н.Р? Не велика шишка… Хорошо бы, конечно, его обойти, тиснуть произведеньице этого автора, а он и вправду оказывается сынком. Тут есть, конечно, шанс выиграть и успеть собрать основной урожай, оставив Н. Р., как говорит Колбаско, «за флагом»… Но такая ставка рискованна. Лошадка уж больно затемнена… А вдруг автор не сынок?.. А мы уже тиснули!.. И кое-кому не понравилось! А Н. Р. не был поставлен в известность! С-с-с… Что с ним будет, то с ним будет… Как говорится, его собачье дело… Но то, что Алеко Никитичу головы не сносить — факт! Он знает, как это делается. Так что уж лучше, как говорит тот же Колбаско, «сыграть на фаворита — может, и не наваришь, но при своих останешься»… А ведь время, да и возраст таковы, что главное — остаться при своих… Вот пусть он и позвонит, и почешется. Мы его прицепим. Паровозик стоит — и состав стоит. Паровозик тронулся — и вагончики за ним поехали. Доехали — хорошо. Крушеньице? Печально. Но ведь не вагончики виноваты. Их паровозик вез…
Индей Гордеевич зевает и несколько раз ловит себя на том, что засыпает. Прямо здесь, в кабинете Н. Р., стоя рядом с Алеко Никитичем перед Н. Р. Но в борьбе со сном он изо всех сил старается не пропустить основное… У Никитича игра своя, у Н. Р. — своя, а у Индея Гордеевича — своя. В случае выигрыша они с Индеем Гордеевичем делиться не будут. В случае скандала Никитич постарается сделать из него козла отпущения и с потрохами продаст его Н. Р. Так зачем, спрашивается, ему, Индею Гордеевичу, влезать в игру вообще? Поехали, Ригонда!.. Стоп! Не спать! Не спать!.. Не надо ему влезать в эту игру. У него своя аккомпанирующая партия… Пиано!.. Пианиссимо!.. Не надо это печатать! Не надо!.. Это и будем напевать заранее на мотив «Пролога» из Леонкавалло… Играть, когда точно в бреду я… Ни слов своих и ни поступков не понимаю… Стоп! Не спать! Не петь! Стоять!.. Постараться зафиксировать свои сомнения… А стоит ли? А может, не надо?.. Ассоциации… Аллюзии… Зачем? Кому?.. Поехали, Ригу-ша! Стоп! Не спать! Стоять! Думать!.. Ну, вышла повесть. Ну, успех. Виноват. Недооценил… Казалось… Теперь вижу, что ошибался… Но ведь не со зла, а из лучших побуждений… Я ведь хотел как лучше… Я всегда хочу как лучше… Поехали, Ригуша!.. Стоп! Не спать! Стоять! Соображать!.. Ну, пожурят, пошутят… Козел ты, Индей Гордеевич… Но ведь на фоне общего успеха — не смертельно… А если скандал? Так я же заранее говорил, помните? Еще в кабинете Н. Р. И на редколлегии опасался… И Ригонда подтвердит… Стоп!.. Не спать! Стоять! Решать! Гйать! Держать! Слышать!.. Дышать!.. Терпеть… вертеть… смотреть… обидеть… ненавидеть… зависеть… Гнать всех!.. Терпеть всех!.. Ненавидеть всех… Зависеть от всех!..
— Слушайте, хлябь вашу твердь! — бьет Н. Р. кулаком по столу. — Идите и спите дома! А мы здесь без вас разберемся!..
— Объясню!.. Все сейчас объясню! — возникает из небытия Индей Гордеевич. Настал его момент. Сейчас он выскажет Н. Р. свое мнение. Он зевает в последний раз. Сон как рукой сняло. Смелость необыкновенная! Легкость и эйфория. — Прошу прощения, но при крайнем физическом утомлении у меня совершенно ясная голова, и лично я считаю, что зря мы связываемся с этим произведением, какому бы автору оно ни принадлежало.
— Интересно, — говорит Н. Р.
— Весьма интересно, — подхватывает Алеко Никитич.
— Да, да, — продолжает Индей Гордеевич. — Журнал наш читаем всеми слоями населения — и школьниками, и домохозяйками, и пенсионерами…
— Так это же прекрасно! — восклицает Алеко Никитич и, ища поддержки,
