Андрей Яхонтов - Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2

— Мой дедушка со стороны отца ненавидел врагов народа… Уничтожал их и мне завещал не успокаиваться, пока не добьюсь полного их искоренения!

На одном из митингов в поддержку Макофьева я обратил внимание на мужчину невзрачного вида, который, выйдя к микрофону, хорошо поставленным ровным голосом говорил, что свободу хотят задушить, но прогрессивно мыслящие люди не должны позволить сделать это. Я запомнил его впечатляющую именно спокойствием и убийственной аргументацией и количеством доводов речь, а также серый костюм и унылый галстук. Рядом с бесстрастным оратором маячил Иван Грозный. После прозвучавшего в гробовой тишине выступления Иван пожал смельчаку руку. Теперь, в здании на Лубянке, нас встретил и провел в кабинет, где пол был устлан мягким ковром, а на стене висел портрет Дзержинского (уже в фас), именно этот впечатавшийся мне в память человек. Я даже протер глаза и дернул головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Но нет, это был он, трибун, отчаянно переживавший за будущность демократии.

Я собрался расцеловаться с ним (взволнованно думая при этом, что ветры перемен коснулись даже самого консервативного ведомства), как вдруг носитель серого костюма (его глаза смотрели чуть ниже подбородка собеседника) сказал:

— Есть идея… Взорвать несколько жилых домов в разных городах…

Маркофьев сдержанно покивал и спросил, что будет с этих взрывов иметь. Серый, усмехнувшись, сказал:

— Тогда не посадим Ивана Грозного в тюрьму… А его давно пора арестовать — за слишком уж оголтелые разоблачительные публикации. — И усмехнулся.

Я не совсем ясно понял (по врожденной глупости), о чем толковище. Из всей услышанной абракадабры я уловил только то, что Ивану угрожает опасность. В тот миг я даже забыл о своих претензиях к заматеревшему асу журналистики и о том, что никаких публикаций (а не только смелых и разоблачительных) из-под его пера давно уже не появляется. Я буквально задохнулся от непримиримости и желания защитить близкого и, оказывается, неугодного властям товарища. Но увидел: Маркофьев приложил палец к губам, давая понять: я должен молчать.

Когда мы вышли на улицу, я возмутился:

— Ведь на митинге этот мышастый говорил прямо противоположное… Иван жал ему пятерню… Можно ли в этом мире кому-либо доверять!

— Да, — скупо подтвердил Маркофьев, находясь мыслями где-то далеко.

— Но как же так! Неужели нет на свете ничего святого? — продолжал негодовать я.

— Святого — до хрена, — откликнулся мой друг.

— Выступают, целуются и тут же грозят посадить…

— Это политика, — вздохнул он.

И открыл мне то, что его мучило и жгло уже несколько дней, и что меня самого повергло в шок.

— Иван начал работать против меня, — сообщил Маркофьев.

Так я узнал о двойной игре журналиста.

Надо сказать, рекрутирование Грозного в наши ряды давалось нелегко. Он не коллекционировал фарфор, как Новомужев, или древние вина, как Пидоренко, зато собирал дачные участки с возведенными на них строениями… Намереваясь потом объединить их в одно большое кольцо вокруг Москвы.

— И зашумят сады, — говорил он. — Кипень черемухи и сирени перевалит через изгородь, заколосятся травы, загундят шмели…

Маркофьев купил ему с десяток дач по разным направлениям — Рижскому, Ярославскому, Казанскому…

— Теперь Иван хочет, чтоб его бросили в камеру. Надеется наварить на этом популярность, — горевал Маркофьев. — Этот журналюга оказался тот еще фрукт…

— Умных людей не так много, — делился со мной Маркофьев. — И они, эти умные, если они действительно умны, будут печься в первую голову о себе и своих интересах, а не о каких-то мифических постулатах чести и совести… Будут прежде всего протыривать себя. ЛЮДИ ОСТАЮТСЯ ЛЮДЬМИ. Ты сам-то способен поверить, что кто-то посторонний станет заботиться о тебе больше, чем о себе? Станет навязывать и предлагать услуги, которые продиктованы твоими нуждами, а не его намерениями? Вот и Иван…

Контрольные вопросы. Вы верите, что кто-то может отстаивать ваши интересы — бескорыстно? Вы сами стали бы бросаться на отстаивание чьих-то нужд, рискуя собой? Что вам дороже: чужое благоденствие или своя голова? Торжество чьей-то справедливости или своя рубаха?

Тест. Предположим, вы идете по своим делам — и вдруг спотыкаетесь… Неприятно, но терпимо… Совсем другой коленкор, если спешите с чужим поручением — и растягиваетесь посреди дороги… Вторая ситуация вдесятеро обидней. Пострадать из-за чужой надобности…

Поэтому: не надо бегать по чужим делам и плясать под чужую дудку. НАДО ПРИНАДЛЕЖАТЬ СЕБЕ И ТОЛЬКО СЕБЕ.

Иное дело, если вы превратили добро и совершение добрых поступков в статью дохода и способ добывания денег. В таком случае мы имеем дело с совершенно противоположной ситуацией. Вы совершаете добро — не как лопух с оттопыренными от наивности ушами, на которые можно навешать тонны лапши, а как четко спланировавший шаг дальновидный психолог, как опытный финансист и экономист. "Я совершаю добро не абы почему, не вбухивая свою энергию в пустоту, а твердо зная, что получу за свое усилие вознаграждение, ответный подарок или хотя бы перспективу такого подношения. Дальнейшее будет зависеть только от меня: сумею ли я эту благодарность выжать, выдавить, добыть — или не сумею?

* ДОБРО МОЖНО СОВЕРШАТЬ, ТОЛЬКО ИСХОДЯ ИЗ ПРИНЦИПА "БАШ НА БАШ"!

Советы. Если справедливость хоть как-то касается ваших интересов, и, соответственно льет воду на вашу мельницу, это совсем другой коленкор. Если вы бросаетесь защищать кого-то, а в перспективе маячит исполнение ваших собственных мечтаний — тогда валяйте, заступайтесь за обиженных и обездоленных, сулите им золотые горы… Зная, что вскоре сами получите в качестве вознаграждения королевство, государство, личный дом или хотя бы взяточку…

Вывод. ДОБРО НАДО НЕ ДАРИТЬ, А ДОИТЬ.

Когда я вижу человека, который кричит, что всего себя без остатка отдаст борьбе за счастье других людей — то лишь в первый момент испытываю благоговение и благодарность. Потом приходит сомнение. Могу еще согласиться, что найдутся доброхоты, которые за определенный процент (или зарплату) возьмут на себя хлопоты о некоторой группе нуждающихся в помощи. Но, скорее всего, такие скромняги со временем войдут во вкус и захотят загрести побольше. И уж вовсе нереален случай, когда некто станет драть за вас горло, ходить по инстанциям и устраивать революции — якобы из жажды чистой справедливости. Таких умников сразу надо гнать в шею или не пускать на порог.

У дурака первый порыв всегда — поверить. Кому? Почему? С какой стати? Детская болезнь — считать всех честными. Разве могут быть честными — все? Сами подумайте. Нет, условия игры известны. Как велосипедисты на треке ждут и стараются не упустить рывок соперника (иначе — не догонишь), так каждый в жизни должен быть в любую минуту начеку и готов к подставе со стороны ближнего и дальнего. Чуть зазевался — и ты обставлен на четыре кулака! Сам оплошал — не обессудь.

Вывод. Опыт побуждает к осмотрительности и осторожности.

— ДЕЛАЙ ДЛЯ СЕБЯ, А НЕ ДЛЯ ДРУГИХ, — говорил Маркофьев. — Это нормально и естественно. ОСТАНУТСЯ ИЗЛИШКИ — ПОДЕЛИШЬСЯ. Да и вообще: с обильного стола всегда падают крошки. Те, кого эти крохи устроят, кто ими удовлетворится — и будут твоими сподвижниками и пажами, и будут вокруг тебя виться и прихлебать…

И еще он говорил:

— В молодости я зачитывался статьями Ивана Грозного… Особенно мне полюбилась его мысль о том, что надо смотреть в небо, а не под ноги… Чтобы мысли были высокие… А не приземленные… И я стал задирать голову и зырить в небо… Каков итог? Споткнулся, грохнулся, вывихнул руку… Что проку смотреть вверх, если под ногами кочки и колдобины?

* МЕНЬШЕ СЛУШАЙТЕ КРАСНОБАЕВ, КОТОРЫЕ РАДИ ЛИХОГО СЛОВЦА И ЗАВОРАЖИВАЮЩЕГО ОБРАЗА НЕ ПОЖАЛЕЮТ НИКОГО И ГОТОВЫ НА ВСЕ. ТАКИМ ПЛЕВАТЬ НА ВАШ ВЫВИХ РУКИ И ВАШ РАСКВАШЕННЫЙ НОС! ИМ ЛИШЬ БЫ БАЗЛАНИТЬ, ПРИВЛЕКАЯ К СВОЕЙ ФИГУРЕ ПОВЫШЕННЫЙ ИНТЕРЕС ДУРАКОВ!

Все наше повествование — о трагедии человека, который искренне желал людям добра и стремился всем помочь, но был не понят в своих благородных устремлениях… И отвергнут… О Маркофьеве…

Порядочный человек не пишет доносов, не убивает, не ворует. Но ему некуда деться от доносчиков, убийц и воров. Он с ними сталкивается ежедневно и ежечасно, на улице, в магазине, в транспорте, за товарищеским ужином. Да, именно за товарищеским. Потому что он же не может не поддерживать отношений совсем ни с кем. К примеру, с теми, с кем у него исторически неплохие связи, а то и симпатии. Так уж устроена жизнь.