Феликс Кривин - Антология Сатиры и Юмора России ХХ века

Теперь Ваш Пугачев на Елисейских Полях, а я в этом отвратительном каземате. Но если Вам непременно нужно держать кого-нибудь в каземате, пусть бы там сидел Пугачев, зачем было везти меня из Парижа?

Не могу не обратить Вашего благосклонного внимания на то, что прежде, когда мы жили в разных странах, между нами была оживленная переписка. Теперь же я пишу, пишу, а ответа нет. Следует ли это понимать так, что Вы больше не хотите со мной переписываться? Может быть. Вам больше нравится переписываться с Дидро? Этот человек годится мне в сыновья, не понимаю, о чем с ним можно переписываться.

Мы тут перестукивались с товарищами, и они уверяют, что письма в этой тюрьме вообще не идут дальше надзирателей. Но мне кажется, этого не может быть: ведь переписка охраняется государством.

Напишите мне. Если и Ваши письма не пойдут дальше надзирателя, придется, видимо, заменить этого человека.

Искренне Ваш узник Бутырской тюрьмы Мари Франсуа Вольтер.

P. S. Меня крайне беспокоит, чем занимается во Франции Ваш названый супруг. Это ж надо было — напустить на Францию Пугачева!

Письмо второе

Москва, Бутырская тюрьма, 12 апреля 1775 года.

Государыня-матушка!

Осмелюсь доложить, что я дважды сидел в Бастилии, но там я не сидел сложа руки. Я мыслил, читал, писал. Со мной постоянно находились Гомер, Вергилий, Гораций, мои верные и вечные спутники, а здесь я сижу в полном одиночестве (как говорят у Вас, в одиночке).

Книг мне не носят, а если бы и носили, я все равно их не смог бы читать, потому что меня держат в темнице и только обещают перевести в камеру. Каждый человек имеет право сидеть в камере, почему же меня держат в темнице?

У нас в Бастилии было все по-другому. Правда, просьбу мою столоваться с комендантом Бастилии не удовлетворили, но там я по крайней мере столовался. А здесь я не столуюсь. Я не могу столоваться тем, чем у Вас здесь столуются. Если же учесть, что я лишен и духовной пищи, то можно без преувеличения сказать, что я не столуюсь ни духовно, ни физически.

Вот в Бастилии я жил полнокровной жизнью, там я мог даже шутить. Когда на допросе у меня потребовали назвать место хранения моих бумаг, я заставил их переворошить все нужники Парижа. Так я шутил в Бастилии. А попробовал бы я пошутить у Вас. Мне бы тут же вкатали десять лет без права переписки. И как бы мы тогда с Вами переписывались?

Остаюсь все там же и с тем же искренним уважением Франсуа Вольтер, заключенный Бутырской тюрьмы.

P. S. Интересно все-таки, чем занимается в Париже Ваш сомнительный супруг. Ведь он у Вас самозванец, любое имя возьмет, а мои соотечественники к громким именам неравнодушны.

Письмо третье

Бутырская тюрьма, 19 августа 1776 года.

Ваше императорское величество!

Мы тут перестукивались с товарищами, и мне сообщили ужасную вещь: будто бы Бастилию собираются разрушить.

Не сомневаюсь, что это затея Вашего супруга, от которого Вы отделались таким варварским способом. Он ведь еще в России говорил, что весь мир насилья он разрушит до основанья, а затем… Что же он собирался сделать затем? Память у меня здесь в Бутырках стала совсем никуда, а ведь мне всего лишь слегка за восемьдесят.

Так о чем это я? Все о Вашем мнимом супруге. Он обещал разрушить мир насилья, а Бастилия — орудие насилья, как это ни печально признавать. Значит, первое, что должен сделать в Париже Эмиль Иванович — это разрушить Бастилию.

Я очень встревожен. Если Бастилию разрушат, где же мы, писатели, будем сидеть? А писатели должны где-то сидеть, такая у них сидячая работа. Неужели нас всех ждут Бутырки, Ваше величество?

Нет, Вашего лжемужа нельзя было выпускать в Париж. Он не остановится перед тем, чтобы начать грабить награбленное, а ведь награбленное — это все наше богатство. Я не защищаю государство, но его развалины страшней, чем оно само, извините за неуместную философию.

Если это случится, весь цивилизованный мир должен знать: Великая французская революция экспортирована из России. И Россия со временем об этом пожалеет, потому что Франция со временем экспортирует эту революцию обратно.

Надо сохранить Бастилию! Надо сохранить насилие в цивилизованных формах!

А для этого прошу: верните меня во Францию! Обменяйте меня на Пугачева или на Ивана Болотникова, чтобы я мог спокойно жить у себя в Бастилии и способствовать ее сохранению для блага свободного французского народа.

Ваш покорный зэк № 0081/0034 (фамилию забыл).

P.S. А супруга Вашего Эмиль-Яна можно при случае обменять на Вашингтона, Америка ведь не Франция и тем более не Россия, Америка выкрутится.

Листовка, расклеенная по всему Парижу

Граждане! Французы! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вы меня не узнали? Это же я, ваш король Людовик Пятнадцатый! Вот это радость, не правда ли? Вам сказали, что я умер, а я, получается, жив. На престоле уже сидит мой внук Людовик Шестнадцатый, а я всенародно заявляю: ему еще рано там сидеть, пусть сначала сам станет дедушкой.

Не верьте моему внуку, граждане французы, это неудачный внук, и когда-нибудь ему еще отрубят голову!

А пока я, ваш король Людовик Пятнадцатый, иду на Париж!

Превратим монархию в республику!

Превратим республику в империю!

Превратим империю… ну, это мы после решим, во что.

Ваш король, но не в этом дело. Ваш друг и соотечественник Людовик Пятнадцатый

(Лже! — Прим. департамента полиции)

ДЕРЖАВИН

Солдат по имени Гаврила и по фамилии Державин влюбился в гордую царицу, да и замужнюю к тому ж. Влюбляться было бы не нужно, учтя устав солдатской службы; солдат ведь присягал престолу, а там сидел царицын муж.

Чтоб верность сохранить престолу, пришлось согнать оттуда мужа и посадить взамен царицу. Солдат был в этом деле тверд.

Царица правила без мужа, но правила его не хуже. Но тут внезапно и некстати явился убиенный Петр.

Он был, конечно, самозванец, еще похлеще, чем Лжедмитрий, но был он родом из народа и тем опасен был вдвойне. Хоть он и был Петра пригожей и на пятнадцать лет моложе, не соблазнилась им царица и так сказала: «Быть войне!»

И оседлал коня Державин, и поскакал на Пугачева. Он так любил свою царицу, что постоянно рвался в бой. А отстояв ее от мужа, он в тот же час, в минуту ту же, талант поэта обнаружа, в стихах воспел свою любовь.

Он сочинял за одой оду (они как раз входили в моду), он отдавал литературе весь свой талант и ум, и пыл.

Когда ж на свет явился Пушкин, поэт от пяток до макушки, старик тотчас его заметил и, в гроб сходя, благословил.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Датский принц давно уже не тот, не рискует с тенью разговаривать. Доктор Фауст в опере поет, у него на все готова ария. И на самый каверзный вопрос он готов ответить без суфлера.

Ленский ожил. Недоросль— подрос.

Хлестаков назначен ревизором.

Среди прочих радостных вестей новость у Монтекки с Капулетти: скоро будет свадьба их детей, и о том объявлено в газете.

И, как денди лондонский одет, Плюшкин прожигает все до цента.

Собакевич поступил в балет.

Пришибеев стал интеллигентом.

Дон Жуан — семейный человек, у него отличная семейка.

Полюбивший службу бравый Швейк стал недавно капитаном Швейком.

И Мюнхгаузен, устав от небылиц, что ни слово — так и режет правду…

Сколько в мире действующих лиц действуют не так, как хочет автор!

ЕСЛИ БЫ ТАКОЕ СЛУЧИЛОСЬ

Нас окружают привычные истины:

Земля вертится, курить — здоровью вредить, от перестановки мест сомножителей произведение не меняется…

Привычные истины, в прошлом наши поводыри, превращаются со временем в наших стражников и берут нас в плен, и ведут под конвоем.

Дважды два, с неизменным знаком наперевес, шагает сзади, чеканя свою любимую песенку:

Равняется,равняется,равняется — четыре!

А другие истины, идущие по бокам, чеканят о том, что вода — мокрая, что стол — это стол, а стул — это стул, а весна — это весна (а не осень!).

Привычные истины окружают нас плотным кольцом,частоколом и зорко следят, чтобы мы не шмыгнуликуда-нибудь в сторону, туда,где газы при нагревании не расширяются,где вода при кипении не испаряется,где выталкивающая сила совсем не равна весу вытесненной телом жидкости…Привычные истины нам отводят привычную роль,и игра начинается…Каждый играет кого-то;злодей играет злодея,короля играет король(хотя ему по вкусу совсем другая работа).Но если бы, если бы, если бы,отбросив привычную роль,герой сумел одолеть привычку свою и природу…Итак, игра начинается.На сцене известный герой,Широко известный герой —

О Дон Жуане написано много трагедий, поэм и статей,вокруг него давно разгораются страсти.Его обвиняют:он сделал несчастными столько счастливых семей!Его оправдывают:ведь он и сам был несчастлив!Он слишком долго разыскивал свой идеал…Свой идеал!..Его считаешь своим лишь до тех пор, пока не находишь…И тогда ты уходишь,Дон Жуан!И однажды после очередного ухода,размышляя о бренности человеческой красоты,Дон Жуан увидел в себе Квазимодо,и отвернулся от зеркала, узнавая его черты.Он вышел на улицу,некрасивый, немолодой человек,и красивые девушки проходили с ним рядом.Но — ни одной улыбки из-под опущенных век,ни одного перехваченного запретного взгляда.Что-то изменилось.Не только в нем, но вокруг.Даже серое небо как-то выше и чище стало.Некрасивые женщины превратились в красавиц вдруг,и каждая казалась ему идеалом.Мир перевернулся.Закат превратился в рассвет.Изменились улицы, деревья и лица…Неужели оттого, что изменился один человек,целый мир должен вокруг измениться?Дон Жуан остановился. Он глубоко страдал.Не так,как человек, что в своих идеалах обманут.А так, как человек страдает,сознавая, что сам он — не идеал,в целом мире — ни для кого…Страдания, незнакомые Дон Жуану.Привычные истины выпускают нас из кольца,меняя сюжеты пьес, героев их и названия…И старый веселый шут сгоняет улыбку с лица —

Бедный Иорик,бедный Йорик,нищета и голь,всех министров и шутовнасмешил до колик:он корону нацепил,крикнул:— Я — король!И взобрался на престол —вот так бедный Йорик!В шутку крикнул, конечно, — ведь он был шутом,и на престол-то он просто присел на минутку.Но все поверили: если шут сел на престол,то, простите, какие тут могут быть шутки?— Вы видите этот череп? — шут продолжал шутить. —Попробуй-ка отгадай, что у него в середке!Ведь для того, чтоб корону на голову нацепить,нужны не мозги, а наличие этой коробки.А коробки у всех одинаковые. Вот и подиразберись!Так он смешил публику, но публике расхотелось смеяться.— Поди разберись! — сказал Йорик, и первый министрприказал второму министру пойти разобраться.— Вы видите этот череп? Потом поди разберись,чей это череп: шута или самого короля Дании.— Короля Дании! — заверил первый министр,которому все известно было заранее.Бедный Йорик,бедный Йорик,шут и весельчак,сколько в жизни он шутил,сколько веселился!Сколько умныхв дуракахоставлял дурак,не смущался никогда.а теперь — смутился.— Сейчас — допустим. А как через двадцать лет?Через лет пятьдесят, через сто или триста?Кто узнает его — когда он будет в земле?— Он не будет в земле! — заверили хором министры.Призадумался Йорик.— Тогда я еще спрошу:если так рассуждать, то выходит, что жить мне — вечно?Так выходит? — спросил, посерьезнев, шут.И министры ответили хором: — Конечно!— Пусть и двести, и триста, и тысяча лет пройдет. —молвил шут, и лицо его стало торжественно-строгим. —Я вовек не умру, и мой череп никто не найдети не будет над ним сочинять монологи.Бедный Йорик,бедный Йорик,шут или король.посмеется над тобойбудущий историк!Чересчур уж ты всерьезпринял эту роль…Бедный Йорик!Привычные истины свой расширяют круг,и мир становится вдруг непривычным и небывалым,и конь Дон Кихота, заезженный, старый друг, —

Ветряные мельницы остались далеко позади,и теплый сарай, и небо мирное, голубое…Росинант поднял голову и увидел себя посреди настоящего поля боя.Это поле щетинилось копьями и вздымало к небу мечи,и оно бряцало угрозами и взрывалось хохотом:— Кляча!Старая кляча!Ну-ка давай, скачи!Ну-ка давай, вручи битве свою удачу!Росинант загремел доспехами, которые состоялииз выпирающих ребер, ключиц и мослов,и хвост его затрепетал от неумения стлаться по ветру…Старая кляча… От этих обидных словноги подкашиваются, как от пройденных километров.Старая кляча… Об этом забываешь, когда вокругветряные мельницы с амбразурами дыр и щелей,и тогда хочется вскинуть голову и ударить копытом о камень,и помчаться навстречу опасности — все быстрей и быстрей,распластавши по ветру хвост, не касаясь земли ногами.Старая кляча… Росинант глубоко вздохнул,отчего еще явственней проступили его доспехи,и заржал, и ударил копытом, и гривой опавшей тряхнул,и шагнул — прямо в пасть, оскалившуюся в дьявольском смехе.Старая кляча… У каждого свой талант, свой удел.Но когда прозвучат боевые клики,Буцефалом становится Росинант,Дон Кихот становится Александром Великим.Все это на сцене мы называем игрой,рассчитанной на публику, — в назидание или в угоду.Но если бы, если бы, если бы,отбросив привычную роль,человек сумел одолеть привычку свою и природу!И Мальчик-с-пальчик в кармане бы не зачах,а, выйдя в широкий свет, превратился в такого детину,что весь этот свет широкий жал бы ему в плечах,а небо мешало бы распрямить спину.Если б всем надоевшая Баба Ягавыступала почаще в роли Спящей Красавицы(и чтоб ее не будили), если б умный слугане делал глупостей, чтоб своему господину понравиться.Если б шут стремился стать мудрецом(но только не королем — поскольку это для него понижение),если б Дон Жуан, красавец, хотя б не меняясь лицом,сумел Квазимодо понять и войти в его положение.Если бы, если бы, если бы,отбросив привычную роль,трус повел бы себя, как герой,лгун за правду стоял бы горой,а мошенник боролся бы за справедливость,и каждый в жизни играл только самую, самую, самуюдостойную роль…Если бы, если бы, если бы,если бы такое случилось!

ЛИТЕРАТУРНАЯ ХИРУРГИЯ