Роман Днепровский - Ироническая проза. Ч. 1
И все эти семьдесят километров гости фестиваля вели меж собой высокодуховные разговоры.
- Когда я уезжала из Москвы, — говорила одна из них (кажется, та самая, прокуренная), — мне все говорили: «Какая ты счастливая! Ты едешь туда, где родился Распутин! Будешь дышать тем же волшебным воздухом, которым дышит Валентин Григорьевич!…».
- Да! — подхватывала другая, — это, поистине, волшебное место: здесь родились на свет святые Иннокентий Иркутский, Иннокентий Московский и Валентин Григорьевич Распутин!…
- А вы посмотрите, какая здесь прекрасная погода стоит все эти дни! — влез жирный критик, буквально вжавший в дверцу нашу режиссёршу, — это оттого, что сильнейший эгрегор Байкала сейчас усилен мощным эгрегором Валентина Распутина!… Эгрегор… Распутин… эгрегор…
Попал ему на язык этот «эгрегор».
А когда мы приехали в Иркутск и подъезжали к гостинице, сидевшая рядом с водителем прокуренная фанатка Распутина закричала, обернувшись в салон: «У кого-нибудь есть мелочь, деньги разменять?» — а когда купюру ей разменяли, на выходе бросила какую-то сумму нашему водителю на приборную доску…
Благодарности за то, что их доставили в Иркутск, мы от московских «духовных культуроносцев» не услышали. Ну, а те слова, которые пробормотал им вслед взбешённый этой подачкой наш водитель, я здесь приводить не стану…
…Ладно, с тем, что за публику ежегодно возит в Иркутск на фестиваль духовности и культуры «Сияние России» Валентин Григорьевич, мы разобрались. А теперь я вернусь к тому, с чего начал — к своей «ночи в музее». Просто, это небольшое (или — большое?) отступление я сделал только потому, что тогдашняя наша «музейная ночь» началась, в аккурат, на праздничном концерте в честь закрытия этого высококультурмультурного праздника.
Я щёлкал фотоаппаратом снимки для своего газетного репортажа — тогда я ещё работал в «АиФке» — когда меня выловил в праздничной толпе мой друг Лёша Шманов:
- Старичок! Рад тебя видеть!!! Какие у тебя планы на вечер?
Шманов — он такой: если он спрашивает, какие у вас планы на вечер, это означает только одно — то, что Лёха зовёт вас выпить. А в те годы Шманов ещё не был прозаиком, а был поэтом, и своего сорокалетия, соответственно, не отпраздновал. Говорю об этом только потому, что на одном литературном сайте он так и написал в своей автобиографии: «…до 40 лет писал стихи, выпустил две книжки. Где-то работал, что-то делал… Не помню. Пил много…». То есть, разговор происходил в тот период, когда Шманов занимался первичным сбором сюжетом для тех своих рассказов и повестей, которые принялся на-гора выдавать, едва разменяв сороковник.
Так вот, он и спрашивает, Шманов этот:
- Какие планы на вечер?
- Да никаких, — говорю, — бар в Доме Актёра уже закрылся, в ДомЖуре — тоже. Но, если что, то денег немного есть…
- Деньги — это хорошо! — говорит Шманов, — они нам утром очень понадобятся! Тут Ячменёв приглашает ехать к нему в музей, гулять всю ночь! Поехали с нами!
- Иди ты, — говорю, — со своим Ячменёвым, знаешь, куда?… Ещё этого мне не хватало… — и дальше очень кратко и ёмко даю Лёшке понять, почему я категорически против его предложения. Дело в том, что покойный Евгений Саныч Ячменёв был… как бы подилекатнее выразиться? Одним словом, есть такой анекдот: «Скажите, а почему в таком богатом культурными традициями городе, как Иркутск, до сих пор нет гей-клуба?» — «А зачем Иркутску гей-клуб? Ведь в Иркутске есть дом-музей декабристов!»… Так вот, Евгений Саныч был бессменным директором этого самого музея. Со всеми вытекающими.
- Да брось ты! — говорит Шманов, — он же совершенно безобидный! Один раз, правда, приставал ко мне — так я его… того…
- Чего, — говорю, — «того»?
- Чего-чего! — отвечает Шманов, — трахнул! Не сильно, правда — слегка по уху трахнул — он и успокоился, не лез больше…
- Ну, если по уху, — говорю, — тогда поехали. А то, знаешь, не очень-то я люблю подобные компании…
И мы, взяв машину, отправились в декабрюжий музей. По дороге Евгений Саныч пару раз тормозил водителя возле ночных ларьков, набирал шампанского, коньяка, каких-то конфет, шоколада, постоянно восклицал: «Господа! Едем к князю Сергею Петровичу!». «Ага, — зубоскалил я, — и к княгине Евгении Александровне!». Ячменёв на эти намёки не обижался: по всему было видно, что настроение у него — разгульно-весёлое, и ничем его не проймёшь.
Едва мы подъехали к музею и выгрузились, Ячменёв со словами: «Пойду будить холопов!» отправился в сторону конюшен. Там, в конюшнях усадьбы декабриста Волконского, жил музейный сторож. Вскоре «хозяин усадьбы» появился перед нами в сопровождении этого самого сторожа — какого-то хилого на вид юнца.
- Это Серж! — представил нам сторожа Ячменёв, — наш сторож, артист иркутского балета! Он сегодня покажет нам свои танцы! Идёмте же!… - и принялся возиться с замком парадного крыльца музея.
Едва мы вошли вовнутрь, Евгений Саныч барственным жестом сбросил на пол пальто, которое музейный сторож кинулся поднимать, и, зажигая по ходу своего движения свет в залах, двинулся в гостиную. Вскоре оттуда донёсся его голос:
- Господа! Господа! Не мешкайте, проходите! Будем пить шампанское! Будем пить-гулять всю ночь! — а вслед за этим из гостинной донеслись звуки рояля, и ячменёвский голос, напевающий: «Кавалергардов век — недолог!…». Мы двинулись следом.
…Ячменёв пел про деву юную, которой не нужно обещать на земле любови вечной, мы со Шмановым едва успели выпить по стакану (ибо здешние «бокалы» оказались обычными гранёными стаканами) шампанского, и готовились вновь их наполнить, как вдруг из передней послышалась какая-то возня, а в следующий момент в гостинную влетели какие-то автоматчики в форме, которые сразу же бросились на нас. Потом Шманова и меня волокли к выходу — и последнее, что я слышал в музейных стенах — это вопль Ячменёва, напомнивший мне сцену из культового советского мультфильма про тайну третьей планеты: «Я буду жаловаться! Я — директор музея!!!» — а в следующий момент нас уже усаживали в «стакан» милицейского «бобика» и везли в райотдел милиции.
- Да-а… — ворчал Лёшка, — это называется «будем пить-гулять всю ночь!» Он, кажется, не снял свой музей с сигнализации…
- А я тебе говорил, что нечего с этим… деятелем культуры связываться, — ворчал я, — лучше бы к братьям-художникам в мастерские пошли…
- Эй, там! — раздалось из салона «бобика», — сидеть и молчать! А то сейчас навешаю «горячих»!
Пришлось сидеть и молчать.
В райотделе нас, не мудрствуя лукаво, посадили в клетку, прямо в дежурной части. Естественно, дежурный не поверил ни одному нашему слову относительно того, что мы — всякие журналисты-поэты, что в музей среди ночи мы отправились пить шампанское, что пригласил нас сам директор музея, и он же своим ключом открыл двери… Для дежурного мы были «подозрительными субъектами, проникшими на охраняемый объект», и по всему выходило, что проникли мы туда с целью похитить музейные экспонаты. На наше счастье, дежурных оперов не было на месте — и мы пока тихонько сидели в клетке, ожидая своей участи. А мимо ходили дежурные менты, обзывали нас «ворюгами» и обещали разные страшные кары, одна другой ужаснее.
Так прошло часа два или три — точно не знаю, потому, как часы у нас отобрали. И вдруг мы услышали голос Ячменёва. Подозреваю, что накануне он, всё же, посмотрел тот самый мультфильм про тайну третьей планеты — потому, что фраза, которую мы услышали, тоже принадлежала одному из героев мультфильма:
-…и немедленно освободите моих друзей! — а затем опять: — Я буду жаловаться! Я — директор музея!…
Я никогда не питал к Ячменёву тёплых чувств — но в тот момент его голос был для меня слаще любой музыки. Для Шманова — тоже. Не прошло и четверти часа, как мы оказались на свободе. Едва мы вышли из райотдела, как Евгений Саныч воскликнул:
- Ну, а теперь — к князю! К князю! Я уже и водочки купил! Ведь ты, Лёша, больше любишь водочку, чем шампанское? Так я уже купил!…
- Ячменёв, хочешь, я тебя сейчас, прямо здесь, трахну? — процедил Шманов. — В левое ухо, хочешь?!! А потом — в правое! А потом — промежь глаз!!! Мы тут с Ромкой сидим, трясёмся, не знаем, как выпутываться — а он за водочкой бегает!…
Директор музея стоял, совершенно потерянный. Он хлопал своими маленькими глазками, и бормотал:
- Ну, я же хотел, как лучше… Ну я же водочки купил… Пойдёмте же к князю, господа…
- Евгений Саныч, — говорю я, князю от нас — самый большой и горячий привет, но нас ждут виконтесса и герцогиня. Так что, мы вынуждены откланяться. Оревуар! Иначе — за Шманова я не ручаюсь…
…Рассвет мы встретили на старом Иерусалимском кладбище, превращённом коммунистами в «парк культуры и отдыха» — с бутылкой водки, парой шоколадок и крекерами. За неимением рюмок и даже гранёных стаканов, пили из футляра шмановских очков. Лёшка читал свои новые детские стихи про двух жуков, спасших лося. Наконец, когда пошли первые трамваи, мы разъехались по домам.
