Николай Лейкин - Воскресные охотники
— Ой?! Неужели помогаетъ?
— А то какже… Сейчасъ они дѣтей народятъ. Имъ ужъ такое предопредѣленіе, червямъ этимъ, чтобы подъ камнемъ рожать и безъ свѣту божьяго. Да что мнѣ вамъ разсказывать! Вы ужъ лучше про это знаете изъ Писанія, — проговорилъ мужикъ, садясь на корточки около кучи навоза, наваленной въ углу у забора.
— Ничего я не знаю, потому въ священномъ Писаніи объ этомъ не говорится, — далъ отвѣтъ батюшка и тоже подсѣлъ къ мужику, начавъ раскапывать палкой навозъ.
— Какъ не говорится? Когда еще я махонькій былъ, такъ у насъ въ деревнѣ старики читали. Да и вѣковухи грамотныя мнѣ разсказывали. Бѣлицы то есть наши…
— Ваши бѣлицы? Да ты какой вѣры? — спросилъ батюшка.
— Я-то церковной, ну а всѣ наши сродственники по стариковской. Меня и грамотѣ вѣковухи клирошанки учили, изъ стариковской вѣры которыя. Тятеньку-то у меня на рѣкѣ на баркахъ убило, а дѣдушка крѣпко жалился и ругался, когда я къ церковникамъ перешелъ и табакъ началъ курить. Вотъ, ваше преподобіе, червь такъ червь. На десятокъ карасей его можно нарубить. Что твой боровъ по жирности, — подалъ батюшкѣ червя мужикъ. — Хватайте, хватайте за хвосты-то! Вонъ еще пара матерыхъ виляютъ.
— Оборвалъ… — проговорилъ батюшка, хватая червя за хвостъ и стараясь его вытащить изъ земли. — Хвостъ тутъ, а главизна съ верхней половиной исчезла.
— У нихъ, ваше преподобіе, по настоящему ни головы, ни хвоста, а едина нить.
— Ну, вотъ! Всякая тварь съ головой.
— Всякая тварь это точно, а червь даже и безъ рта. Онъ пупкомъ землю жретъ и хвостомъ воду пьетъ. Вѣдь они слѣпые. Имъ чтобъ подъ камнемъ. жить и на солнце смотрѣть не дозволено. Тащите вонъ еще червь
— Отчего-же не позволено? И кто это не позволилъ?
— Богъ. Объ этомъ въ старыхъ книгахъ написано. Онъ проклятый и ему приказано. Чтобъ онъ всю жизнь ползалъ безъ головы, пресмыкался подъ камнемъ и на солнце не взиралъ. А все потому, что онъ Іудино сердце на корысть сосалъ, чтобъ тотъ Іисуса Христа продалъ Іуда Христа продалъ, а Богъ червя проклялъ.
— Это ты не разсказывай. Это враки. Объ этомъ въ священномъ Писаніи нигдѣ не говорится, — наставительно произнесъ батюшка.
— При мнѣ вѣковухи читали, ваше преподобіе. Конечно, только по старымъ книгамъ. Ихъ книги старыя.
— Это ложная книга какая-нибудь была, какой-нибудь апокрифъ.
— Большая книга, хорошая. Наши эту книгу всегда слушали.
— Ну, такъ я тебѣ скажу, что это измышленіе заблудшагося ума и ты объ этомъ не разсказывай.
— Вотъ вамъ, ваше преподобіе, еще пара червей, а вотъ и еще! — подалъ батюшкѣ мужикъ.
— Ну, теперь довольно. Большое тебѣ спасибо! Ахъ, какая у тебя рука счастливая насчетъ червей, Федоръ. Не даромъ-же ты Феодору Студиту празднуешь.
— Холодный я-съ именинникъ! У насъ по деревнѣ говорятъ: «Какъ на Федора Студита стало холодно сердито!» Прощенье просимъ, ваше преподобіе! — раскланялся мужикъ.
— Прощай. Заходи ко мнѣ завтра по утру. Я тебѣ сигарку подарю. Вѣдь балуешься?
— Балуюсь-съ. Много вамъ благодаренъ. Зайду-съ. Цигарочки пососать пріятно.
— Мужикъ ушелъ.
Батюшка завернулъ червей въ бумагу и направился къ матушкѣ, восклицая:
— Попадья! А вѣдь я духомъ-то взыгрался. Всѣ мрачныя мысли исчезли. Что такое четырерукій ребенокъ съ трубой! Мало-ли какая глупость иногда снится! Я, мать, теперь на карася пойду. Давай шляпу и удочки. А черезъ часъ ставь самоваръ.
Матушка вынесла ему изъ комнаты шляпу и удочки.
— Слышишь, вѣдь и лихорадка исчезла! — прибавилъ батюшка. То все какъ-бы мурашки по поясницѣ ходили, а теперь ничего… Даже въ лучшемъ видѣ и бодрость какая-то въ тѣлѣ. Ну, прощай! Купи въ лавочкѣ лимону къ чаю, — закончилъ онъ и вышелъ изъ садика за калитку.
Пономарь Скорпіоновъ
— Клевъ на уду
— Благодаримъ покорно. Тоже поудить пришли?
— Да, немножко поудить и помѣчтать. Прекрасное, сударь, занятіе… Сидишь, смотришь на подлавокъ и думаешь о суетѣ мірской, о бренномъ человѣческомъ существованіи. Къ философіи пріучаетъ. Вотъ я сижу и философствую. Философія хорошая вещь. Когда-то даже учился.
— Ловится-ли что-нибудь?
— Да вонъ у меня въ ведеркѣ ужъ тѣснота, а всего съ часъ мѣста половилъ.
— Невдалекѣ отъ васъ присѣсть можно? Не обидетесь?
— Сдѣлайте одолженіе… Вдвоемъ даже и занятнѣе. А здѣсь клюетъ хорошо… Даже и на троихъ хватитъ.
Ново-пришедшій былъ молодой человѣкъ въ коломянковомъ пальто, высокихъ сапогахъ и въ черной поярковой шляпѣ съ широкими полями. Тотъ, къ которому онъ подошелъ, былъ старикъ съ рѣдкой сѣдой бородкой, съ сѣдыми длинными волосами и съ нависшими бровями. Онъ сидѣлъ безъ сюртука, въ одной жилеткѣ, изъ проймъ которой выглядывали розовые, полинявшіе рукава ситцевой рубахи. Голова его была прикрыта засаленнымъ картузомъ съ толстымъ наваченнымъ дномъ.
Молодой человѣкъ началъ развязывать удочки.
— Что ловится-то? — спросилъ онъ старика.
— Да вотъ давеча даже жида-ростовщика поймалъ. Два крючка онъ у меня скусилъ, а на третьемъ — нѣтъ, шалишь, вытянулъ его, голубчика. Небольшой жидъ, правда, а все-таки фунта три вѣса будетъ.
— Кого-же вы это жидомъ-то называете?
Старикъ улыбнулся и отвѣчалъ:
— Щуку. Тутъ у насъ учитель удитъ изъ села, такъ онъ щуку жидомъ-ростовщикомъ прозвалъ. Сегодня поджидалъ его, думалъ, что придетъ поудить, да нѣтъ, не пришелъ что-то. Веселый. Съ нимъ любопытно удить. У него всей рыбьей породѣ названія дадены. Донныя-то закиньте подальше. У васъ съ колокольчикомъ?
— Съ колокольчикомъ.
— Да-съ… Щука — это жидъ-ростовщикъ.
— Ну, а окунь? — спросилъ молодой человѣкъ;
— Окунь — мужикъ, простой мужикъ, — отвѣчалъ старикъ.
— Почему-же мужикъ?
— А оттого, что куда его не кинь, вездѣ жить будетъ. Выносливая рыба. Онъ и въ глубинѣ живетъ, онъ и въ мелкой водѣ. Поросла травой рѣченка — онъ и въ травѣ, бойкій ручеекъ по камушкамъ бѣжитъ — окунь и промежъ камушковъ. Чешуйку пооботретъ, а живетъ. Кинь въ прудъ тинистый — и тамъ жить будетъ. Ему и тина ничего. Онъ и тину вынесетъ. Точь въ точь мужикъ. Вѣдь русскаго мужика куда ни приспособь — онъ вездѣ выживетъ. Какую хошь ему тяжелую жизнь придумай — все равно вынесетъ.
— Удачное сравненіе! — улыбнулся молодой человѣкъ.
— У васъ клюетъ. Смотрите… Что? Скусила червя? Э, батюшка, плохой-же вы рыбарь.
— Ну, а ершъ какъ называется?
— Самого себя онъ ершомъ называетъ. «Это, говоритъ, я самъ и моя собратія».
— Это учитель-то?
— Да, учитель.
— Ну, не похожи народные учители на ершей. Какіе-же это ерши!
— Онъ-то похожъ. Онъ у насъ бойкій. Онъ супротивъ всякаго ощетинивается.
— Ну, ощетинивается, пока на него не налетятъ.
— На него налетали, да ничего подѣлать не могутъ. На него урядникъ налеталъ. И супротивъ того такую щетину выпустилъ, что упаси Боже. Онъ у станового ребятишекъ учитъ.
— А! Это дѣло другое. Ну, а плотву какъ онъ зоветъ?
— Плотичка — красная дѣвичка. Много ихъ сестры на удочку попадается.
— Это, то есть, плотвы-то или дѣвицъ?
— И тѣхъ, и другихъ. Село тутъ у насъ подгородное — баловства много. Какъ матери ни смотрятъ, а баловства много. Ну, а ужъ какъ избаловалась — сейчасъ паспортъ беретъ и въ прислуги. Фабрика тутъ у насъ въ трехъ верстахъ — вотъ отчего баловство. Гдѣ фабрика, тамъ отъ баловства не обережешься. Загляните въ метрическія-то книги — все незаконный, да незаконный. Изъ города господа для охоты наѣзжаютъ — тѣ балуютъ.
— Ну, а лещъ? Съ кѣмъ вашъ учитель леща сравниваетъ?
— Лещъ? Само собой, купецъ толстопузый. Лещъ у насъ зовется или купецъ, или Артамонъ Иванычъ.
— Что это такое Артамонъ Иванычъ?
— А здѣшній воротило, кабатчикъ. Три кабака у него въ округѣ и постоялый дворъ. Онъ и шкуру у мужика скупаетъ, и хлѣбъ; у бабъ холстъ беретъ. Все ему рука, все мететъ. Мелочная лавка тутъ у него; краснымъ товаромъ онъ торгуетъ. Отъѣлся страсть какъ!
— Вотъ это удачное сравненіе, — сказалъ молодой человѣкъ. — Жирный, толстый лещъ дѣйствительно похожъ на отъѣвшагося толстобрюхаго купца.
— Вотъ этотъ Артамонъ Иванычъ тоже ладилъ нашего учителя съѣсть, да становой заступился. Заступился, помирилъ и заставилъ еще Артамона Иваныча учителю канарейку подарить! На здѣшнее-то учительское мѣсто… Постой, постой… Вишь, какъ клюнуло… Даже поплавокъ подъ воду ушелъ. Надо потягивать осторожно.
— Что-нибудь большое у васъ… — проговорилъ молодой человѣкъ и началъ смотрѣть на удочку старика.
— Большое-то большое, только не щука. Щука тутъ не ловится. Тутъ мѣсто тинистое. Щуку я даве на плотинѣ поймалъ.
Старикъ началъ тянуть удочку, подтянулъ ее къ берегу и вытащилъ крупнаго карася.
— А! Изъ нашего духовнаго званія рыбица попалась. Поди, поди сюда, голубчикъ.
