Оганес Диланян - Уролога. net

— Алло, Оганес, привет, Лаффиулин беспокоит.

— И тебе салям алейкум и аллах акбар, Бекмухаммед Арифмамеджанович, — бурчу я в трубку, понимая, что этот человек, внешне — абсолютно русский, полковник Российской армии, звонит, только когда случается форменный хабах.

— Не издевайся, — добреет Арифмамеджанович. — Тебе щас привезут острую задержку мочи. Я, правда, не разобрался, что там, из страховой звонили… В общем, разобраться и доложить!

— Не приказывай, Бек. Я как-никак гражданский, — скалюсь я счастливо, ибо острая задержка — это хорошо.

Ну, или я тогда так считал. Ведь острая задержка в типичном случае — это аденома или простатит, это катетер, обильно смазанный «Катеджелем» (гель с лидокаином), вскрик мужчины преклонного возраста и его счастливый смех.

Но это — в типичном случае…

«Бюрократию на потом. Пожалуйста….»

Диагноз. (Это я писал уже потом, благодаря бога за то, что дал ему подписать информированное согласие.)

Основной: Рак предстательной железы T4N2M1. Состояние после орхэктомии, комбинированной химиолучевой, антигормональной терапии; нефростомия по поводу нарастающего гидронефроза, вызванного метастатическим поражением регионарных лимфоузлов; острая задержка мочи.

Сопутствующий: ишемическая болезнь сердца: стенокардия напряжения II функционального класса; пароксизмальная мерцательная аритмия, состояние после проведенной антикоагуляционной терапии («Варфарин», последняя доза — 36 часов до поступления), осложненная гематурией 48 часов назад; сахарный диабет второго типа, компенсация; язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки, ремиссия; варикозная болезнь вен нижних конечностей; гипотиреоидный зоб, состояние после тотальной тиреоидэктомии, лекарственный эутиреоз.

Все вышесказанное означает: рак простаты дал метастазы, несмотря на удаление яичек, проведенную тяжелую терапию. Просто, когда он впервые пришел к врачу, он был уже неоперабелен. Какая операция, если ПСА при первом обращении — выше ста? Выше ста — это прибор зашкаливает, такие значения не уточняют, нет нужды. Норма ПСА — до четырех. Больше — тревога, УЗИ, биопсия. Когда он пришел впервые к врачу, тот вынужденно развел руками и сделал ему в боку дырочку, проведя в почку трубочку — нефростому. И повесил мешок с другого конца, без перспективы когда-нибудь вынуть этот мешок. Потому что мочеточник был перекрыт массой лимфоузлов, где сидели презлые метастазы.

У человека — мерцалка. То есть сердце периодически начинает шалить. Предсердия, вместо того чтобы сокращаться, асинхронно трепещут. Ну и что, зачем человеку в такой ситуации разжижать кровь? Да еще и «Варфарином», от которого он закровил в нефростомический мешок? Просто у человеческого сердца есть ушки. Смешно, правда? Ушки у сердца. Не любят их кардиологи, предпочли бы, наверное, обходиться без них, потому что в них при мерцалке образуются тромбы. Которые потом летят в легочные артерии, застревают где-то там и вызывают тромбоэмболию легочных артерий. А вот это уже смерть. И мат-перемат дежурного реаниматолога, когда он слышит выражение «ТЭЛА поступает».

Остальную часть его диагноза можно пропустить. Сейчас важно ему катетером выпустить мочу…

Катетер не проходит. Я малость злюсь, надеваю катетер на металлический проводник. Не проходит. Я понимаю, что надо готовить троакарную цистостомию, операцию, при которой в мочевой пузырь вставляют трубку. Но я беру цистоскоп и пытаюсь провести хотя бы мочеточниковый, самый тонкий катетер. Цистоскоп упирается в непреодолимое препятствие. Я глазом вижу, что мочеиспускательный канал заканчивается слепо, некуда уткнуться. Рак превратил простату в камень и не пропускает ничего… Гидроудар идет обратно, то есть не проникает даже вода… Ладно, где наша не пропадала, готовлю троакарную цистостомию. Новокаином обезболиваем зону, где должен пройти троакар (это такая полая трубочка с заостренным концом), выполняем маленький разрез, вводим троакар, толкаем поглубже трубочку, вынимаем троакар, фиксируем трубочку к коже. Вот и все… А в центрах по типу наших делаются еще рентген и УЗИ-контроль. Делаю. Все нормально.

До трех часов ночи наблюдаю больного в отделении. Не кровит.

Телефонный звонок:

— Доктор, срочно! Больному плохо!

Бегу.

Ноги в кеды, взгляд на часы — шесть тридцать. Чувство сожаления по поводу потерянного часа сна, бег.

Больной сидит… В цистостомическом мешке — кровь. Чистая кровь, с умеренными сгустками… Бледный, холодный пот, пульс част и сбивается… Давление падает… Не к месту вспоминается пост коллеги, где был такой окрик: «Ответственный дежурный, в шоковый зал реанимации!» Но нет у нас шокового зала реанимации, мы — плановое учреждение… Да и звать самого себя к больному как-то глупо.

— Анестов сюда. Дежурного терапевта. Срочно готовьте плазму, совместите четыре единицы крови. Операционную!

— Четыре?

— Да, он литр потерял.

— Тогда единицы хватит…

— Он еще потеряет, ДВС в ходу… — В нефростомическом мешке те же сгустки. ДВС — синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания — это хабах. Это хуже, чем хабах. Это… Впрочем, не будем ругаться, больница этого не любит. Больница — как татами, ее уважать надо.

В это время появляется зав. отделением. Ну, слава богу.

Реанимация, промывание пузыря, одномоментно работают анесты (анестезиологи-реаниматологи): подогревается плазма, струйно вводится эритроцитарная масса…

— Надо оперировать.

— ДВС в ходу… Он будет кровить, а мы не остановим.

— Откуда он кровит-то? — это я задаю малость истеричный вопрос, потому что трубка стоит правильно, потому что сразу после цистостомии он не кровил, клянусь бородой моего отца!

— Диланян, это ДВС. Он так кровит не из большого сосуда. Нефростома стоит правильно, — говорит Клирашев как-то тихо, мол, не психуй.

— В общем, я восстанавливаю ОЦК, налаживаю систему промывки, там посмотрим, — Лаффиуллин безуспешно пытается запихнуть-таки катетер.

— Давай. Пока общий анализ крови, биохимию, коагулограмму, анализ из стом…

— Твою мать! — ругается Лаффиуллин. — Ложный ход сделал!

— Ничего. Вынимай проводник, смотри, хоть в пузырь попал?

— В пузырь, — облегченно улыбается Лаффиуллин. — Можно систему наладить.

— Езжай домой, Диланян. Нормально все будет. — Клирашев смотрит на меня, молча берет меня за плечо и выпроваживает в курилку. — Дай сигаретку.

— Вы же не курите?

— Дай, тебе говорю… — Закуривает.

— Диланян. Ты врач. Ты печатаешься в Европе, делаешь хорошие операции. Но запомни на всю оставшуюся жизнь: ты будешь их оперировать, а они будут умирать. Ты будешь все делать правильно, а они будут кровить. Ты назначишь все правильно, по протоколам, а они не среагируют на твое лечение. В одном случае из тысячи ты ничего не сможешь сделать. Учись отпускать их.

— Но…

— Диланян. У него заболевания, не совместимые с жизнью. Он протянет максимум месяц. Это терминальный рак. Не трогай его, слышишь? Дай ему умереть.

— Не моими руками. — Тушу сигарету, выхожу.

— Поезжай домой…

— Нет.

Реанимация. Гемоглобин падает… Промывная система не работает… Он так же кровит… Дежурный хирург принимает очередной аппендицит, со скучным лицом заказывает операционную…

Я слоняюсь поблизости от реанимации. Пациент еще в сознании. В очередной раз подхожу к нему.

— Вот видите, Оганес Эдуардович, до чего меня довели простым катетером? — улыбается он. Говорит с трудом, уже началась одышка. Крови мало, кислорода не хватает, мозг отдает приказ дышать чаще…

Я стою и понимаю, что на моих глазах умирает человек. Умирает с улыбкой, он смирился с этой мыслью… Но ему все равно чертовски хочется жить…

— Скажите, пусть мне снотворное сделают, — просит он. — А то до утра не засну…

«Милый, ты до утра не…» — Хорошо, что мысль остается невысказанной.

Сейчас, вот сейчас начнут пищать датчики. Начнут закрываться глаза… Будет белесая пленка на них, будут хрипы… Датчики начнут сходить с ума. Потом остановится сердце и загорится желто-красная лампа с противным, переходящим в чуть слышный ультразвук воем… Сейчас, сейчас… Анест толкнет меня, для порядку пару раз долбанет его током, потом пойдет покурить. И откроется счет в моем личном кладбище. Ведь он после моей операции закровил…

Анест толкает:

— Диланян, гемоглобин держится.

— Сколько?

— Семьдесят. Уже час.

— Но мне же запретили трогать его…

— Оперблок! Готовьтесь, ревизия мочевого пузыря!