Владимир Кунин - Кыся
— А, Витька наш? Так он уж поди лыка не вяжет. Счас сколько?
— Шесть, — ответил Митя.
— Точняк! — хохотнула бабешка. — Он к шести уже второй пузырь приканчивает. Вона его лестница! Второй этаж, направо — первая дверь.
Но это был злостный поклеп на участкового Витьку, как сказал мне Митя. Витька только-только начал было первый «пузырь», как тут к нему явился Митя, и Витька был трезв, как стеклышко.
Митя представился, показал удостоверение и описал моего Водилу. Витька сразу же сказал, что такого очень даже хорошо знает, но дать о нем сведения категорически отказывается, пока коллега Митя с ним не примет по стаканэ.
Пришлось принять. После чего Витька выразил сильное сомнение, что Митя сможет поговорить с Водилой. Потому что Водила в настоящий момент не Человек, а — Растение…
Он так и сказал — «РАСТЕНИЕ». Не разговаривает, ничего не понимает, движения — ноль, полный паралич. Дочка двенадцатилетняя его с кровати на коляску пересаживает и обратно. Однако под себя не ходит. Дочка как-то научилась понимать — когда ему судно подставить, когда «утку» подать. В доме чисто. Жена — на ладан дышит…
А недавно пришла бумага из следственного Управления Министерства внутренних дел, что Водила во всем оправдан — истинные виновники дела номер такого-то установлены, и Министерство внутренних дел приносит Водиле свои извинения.
— Ему эти извинения — как собаке пятая нога, — сказал участковый Витька и налил по второму стакану. — Или как рыбе зонтик. Его лечить надо, а не извиняться перед ним! А они…
Дальше пошел такой мат, что даже Митя не понял, что хотел сказать участковый Витька. Понял только, когда тот на весь дом прокричал:
— Кому служим, Митя?!! От стыда сдохнуть!..
Вот тут Митя отказался пить второй стакан, поблагодарил за все сведения и адрес моего Водилы, и ушел, сказав, что, во-первых, он, Митя, за рулем, а во-вторых, в машине его ждет один Клиент.
— Я хотел сказать — «приятель», но побоялся, что этот Витька сразу же заорет: «Давай сюда и приятеля!» Поэтому я и сказал — «Клиент». Не обижаешься? — спросил Митя.
* * *Дверь нам открыла Настя — дочь Водилы. Я ее сразу узнал по Водилиным рассказам. Мы, когда по Германии с ним ехали, все уши мне про нее прожужжал.
Настя была в кухонном переднике, со столовой ложкой в руке. Митя сказал, что один старый друг хочет повидать ее папу.
— Проходите, — сказала Настя. — Он как-раз сейчас ужинает.
Митя снял куртку и теплые ботинки в прихожей, и в одних носках прошел со мной в комнату. Я сидел в сумке и сердце у меня колотилось, как сумасшедшее! Я даже задыхаться стал, а битый мой бок разболелся еще сильнее.
— Здравствуйте! — бодро сказал Митя и я выглянул из сумки. То ли Насте показалось, что я высунулся из сумки на это Митино «здравствуйте», то ли вообще мое появление показалось ей таким уж смешным, но, увидев меня, Настя весело расхохоталась!
Честно говоря, я приготовился к трагической ситуации, а Настя сразу же внесла в наш визит какую-то свою легкость, свое смирение перед Судьбой, свою самоотверженность, что ли… Хотя то, что я увидел — у меня никакого веселья не вызвало. В жутком больничном кресле на колесах, не идущим ни в какое сравнение с такими же инвалидными колясками в Германии, сидел мой Водила — худой, с серым, землистым лицом, с запавшими щеками, в повисшей на нем знакомой мне клетчатой теплой рубашке и с такими бессмысленно потухшими глазами, что мне чуть худо не стало!
На шее у Водилы был подвязан детский клеенчатый слюнявчик, прикрывающий грудь от вываливающейся изо рта каши.
— Папочка, — негромко сказала Настя и повернула голову отца в нашу сторону. — К тебе гости пришли, проведать тебя.
Это было страшное зрелище. Водила смотрел сквозь нас с Митей, и мне казалось, что меня уже нет в этом мире… Что сквозь меня можно смотреть, проходить, проезжать… Что я вижу и ощущаю все это откуда-то совсем из иных, внеземных сфер…
И ледяной ужас стал заполнять все мое существо! Неужели меня уже нет?!
Но я нашел в себе остатки каких-то неведомых сил, о которых я даже не подозревал, стряхнул с себя кошмар оцепенения и выскочил из сумки прямо на безжизненные руки Водилы! Обхватил его передними лапами за шею и завопил истошно и исступленно — сначала от растерянности, по-Животному, а потом, опомнившись, по-Шелдрейсовски:
— Водила!!! Водилочка!.. Это я — Кыся!.. Твой Кыся! Помнишь?! Балтийское море! Германия!.. Собачки на таможне!.. Бармен… Лысый!.. Мюнхен!!! Очнись, Водила!
Я лизал его щеки, нос, глаза, я кричал в его уши, и вел себя как умалишенный, а окаменевшие от неожиданности и испуга Настя и Митя стояли как вкопанные с открытыми ртами.
Я весь перемазался в каше, которая выпадала из безжизненного рта Водилы, но в какой-то момент я вдруг почувствовал, как шевельнулись его пальцы!
Я не поверил самому себе, отстранился и уставился Водиле прямо в глаза… И увидел, что глаза Водилы ОЖИВАЮТ!..
— Водила! — закричал я еще сильней и даже укусил его за ухо! А Водила…
Ну бывают же, черт вас всех побери, замечательные чудеса на нашем паршивом белом свете!!!
А Водила все сильнее и сильнее прижимал меня к себе оживающими руками, уже почти осмысленно разглядывал меня широко открытыми глазами и вдруг…
И вдруг лицо его исказила мучительная гримаса, будто от очень сильной боли.
Мне даже показалось, что я СЛЫШАЛ, как в его голове что-то тихо-тихо щелкнуло, а по спине (но это уже видели и Настя, и Митя) прошла судорога с едва слышным хрустом.
Неожиданно Водила сам себе вытер рот, и превозмогая какие-то таинственные внутренние тормоза, сипло, скрипучим голосом, как очень долго молчавший Человек, запинаясь, раздельно проговорил:
— К… Кы-ся…
Лицо его стало постепенно разглаживаться, словно боль начала затихать, и он, уже куда более уверенно, снова проскрипел:
— Кы-ся при-шел… Родной… мой… Кыся!.. Где мы, Кыся?!
Я смотрел в оживающие глаза Водилы и МЫСЛЕННО молясь Господу Богу, Ричарду Шелдрейсу и Конраду Лоренцу, умолял его:
«ВСТАНЬ, ВОДИЛА! ВСТАНЬ!!! ТЫ УЖЕ ШЕВЕЛИШЬ РУКАМИ, ТЫ ДАЖЕ ДЕРЖИШЬ МЕНЯ — А Я ВЕДЬ ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ… ТЫ УЖЕ РАЗГОВАРИВАЕШЬ!.. ТЕБЕ ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ВСТАТЬ! ВСТАНЬ, ВОДИЛА! УМОЛЯЮ ТЕБЯ!
Завороженно глядя мне в глаза, Водила глубоко вдохнул и с хорошо слышным хрустом во всем своем отощавшем, но по-прежнему очень большом теле, с невероятным трудом приподнялся из своей инвалидной коляски и ВСТАЛ НА НОГИ, держа меня на руках!..
— Мамочка! Мамочка!.. — закричала Настя. — Папа заговорил!.. Папа заговорил и сам встал на ноги!!!
А я упал в обморок… Так и повис на руках у Водилы.
* * *Кто бы мог подумать, что от очень сильного нервного перенапряжения Коты могут упасть в обморок?! А вот, оказывается, могут.
Ночевал я все-таки в своем пятизвездочном Котово-Собачьем пансионе господина Пилипенко И. А., потому что когда меня откачали и я пришел в себя, Митя — мой верный шофер и телохранитель, настоял на том, чтобы я не оставался ночевать в Водилином доме, а немедленно ехал бы в Пилипенковский пансион.
Там, дескать, круглосуточно дежурят врачи-ветеринары — не ниже доцентов и докторов наук, и он, Митя, не имеет права оставить меня сейчас без врачебного присмотра после всех тех нервных стрессов, которые свалились на мою голову в первый же день пребывания в Петербурге. На этом он настаивает и как Друг, и как Человек, отвечающий за каждый мой волосок своею собственной головой.
Тем более, что на дворе уже почти ночь, а завтра у Кыси, как он понимает, очень и очень нелегкий день…
Мы вернулись в Пилипенковский пансион. Митя зарегистрировал наше возвращение и немедленно потребовал врача для «господина Кыси фон Тифенбаха».
Тут же появился доктор в шуршащем крахмальном халате с очень изящной повозочкой, которую он катил перед собой, держа за длинную ручку.
Меня положили в эту повозочку и покатили в медицинскую часть пансиона. Везли меня через общий Котово-Кошачий салон (у Собак был свой салон — во избежание всяких недоразумений), где с десяток Котов и Кошек смотрели по большому телевизору американские мультяшки из серии «Том и Джерри».
Когда меня провозили мимо них, многие проводили меня совершенно равнодушным взглядом, а одна Кошка — из породы «Персидских-Длинношерстых», бросила на меня такой взгляд, что я уж подумал, а не отменить ли мне визит к доктору?
Во врачебном кабинете Митя с тревогой пересказал доктору весь мой сегодняшний день — от удара ботинком того идиота мне в бок до моей потери сознания на руках у Водилы.
Доктор встревожился, осмотрел меня и с радостью сообщил, что ребра мои целы, хотя имеет место сильный ушиб, а потом стал выслушивать мое сердце. Он извинился, что не может воспользоваться новым японским кардиографом для Собак и Котов, ибо господин Пилипенко купил эту установку для своих клиентов и забыл попросить у фирмы инструкцию для нее хотя бы на английском языке. Не говоря уже о русском! Японцы же прислали описание прибора только лишь ихними иероглифами, и тут доктор развел руками…
