Кавалер Ордена Золотого Руна - Альберт Акопян
Робертс задумался.
— Знаете, неважно, бог создал человека или он произошел от дарвиновской обезьяны, — ответил он серьезно. — В любом случае первые люди были равны. У них не было ни начального капитала, ни родственничков в Вашингтоне. Если вам не нравится слово "везет" — подберите другое, я не шибко грамотный. Я знаю одно: мне не нравится сидеть в дерьме и, значит, я из него выберусь.
— Ты прав, парень, — поддержал Остап. — Тот, кому нравиться сидеть в дерьме, уж точно не выберется.
Арчибальд что-то пробурчал себе под нос.
На вид Робертсу было лет двадцать восемь. Спокойный молодой человек с мужественно красивым лицом и черными глазами. Нос с небольшой горбинкой придавал ему чуть-чуть индейский вид.
Когда их пути разошлись и Робертс вышел из машины, Остап решил нарушить обет молчания.
— Вы, Арчибальд, поспешили уехать из СССР, — мягко заметил он. — Там очень любят заботиться о других: о трудовом коллективе, о подрастающем поколении, о пролетариях всех стран. Там настолько стыдно заботиться о себе, что диву даешься, когда видишь опрятно одетого, улыбающегося гражданина. Видимо, некоторые отдельные, не изжитые еще элементы больше думают не об общественном строе и счастье человечества, а о себе и своей семье. Не кажется ли вам, что рядом с такими людьми чувствуешь себя спокойнее, комфортнее?
— Вы, ваше сиятельство, — ответил Ачибальд с нескрываемым презрением, — наиподлейший тип эгоиста: философствующий.
— Возможно, возможно, — Бендер нисколько не смутился. — Хотя я предпочел бы слово "эгоцентризм". Так или иначе, раз уж вы изволили разделить эгоистов на категории, то логично предположить, что и их противники — альтруисты тоже неоднородны. Некоторые из них, например, подбирают хич-хайкеров по зову души, другие — по приказу.
— Я не заметил. У меня было плохое настроение. Вы придираетесь к частностям. Таких как Робертс — миллионы, сотни миллионов. Решать проблемы каждого по отдельности, это, выражаясь в вашем стиле, — разгребать гору дерьма чайной ложечкой. Нужны кардинальные решения. Когда вы это поймете?!
— Ну да, взорвать, как вы выразились в моем стиле, гору дерьма, и все сразу окажутся в белых фраках.
— Не паясничайте!
— Видите ли, Арчибальд, давным-давно я выпросил у Людовика-Солнце его лозунг: "Государство — это я!" Можете наклеить мне ярлык анархиста или монархиста, но я действительно независимое государство со своей конституцией, территорией и валовым доходом.
— Территорией?! — деланно возмутился Спивак. — Это моя машина!
— Успокойтесь, — Остап даже не повернул головы. — Моя территория — это я сам… Континенты дрейфуют. Земля вертится вокруг Солнца. Светило носится вокруг центра Галактики. Галактика летит черт знает куда в глубины Вселенной. Почему же я — малюсенькое государство Остап Бендер — не могу переместиться на одну сотую световой секунды? — великий комбинатор победоносно взглянул на компаньона. Тот подавленно молчал.
Командор вздохнул.
— Не могу сказать, что быть государством очень приятно: ответственность большая. И если я когда-нибудь встречу государство побольше, с которым смогу договориться о честном распределении обязанностей, то я с удовольствием это сделаю. А пока… как говорил один знакомый лектор: "Что касается баранов, то таковые передвигаются стадами". Но я не хочу. Понимаете? Я — не хочу. Демонстрации, митинги, политпосиделки — это не для меня. Никогда, слышите, никогда Остап-Сулейман Бендер-бей не протягивал руки "за" и "против"! Все "за" и "против" я взвешиваю на одной чаше. Когда вы это поймете?!
Если я когда-либо возьму в руки оружие, то только в том случае, если лично я объявлю войну этому государству. Никто, слышите, никто не погонит меня в бой! Ни в последний, ни в решительный! Ни в обмотках по грязи, ни на вороном коне под знаменем: "Даешь Варшаву!" Не далее, как месяц назад я завоевал Варшаву. Во всяком случае, дети были без ума от моих фокусов с веревочкой. Красивые аллеи, чудесные кафе, прекрасные девушки. Хорош бы я был в компании барышни за уютным столиком и с винтовкой за спиной! А куда прикажете деть лошадь?!
— Привяжите на аллее, — огрызнулся Арчибальд.
— Ну да, чтобы охраняла тачанку с пулеметом и ароматизировала окрестности. И это вы называете меня эгоистом!
Навстречу "форду" несся гигантский плакат: "Белая Лошадь" — лучшее виски в мире!"
Пустыня кактусов сменилась песчаной пустыней, настоящей Сахарой, с полосатыми от теней или рябыми дюнами, но Сахарой американской: ее пересекала блестящая дорога с оазисами, где вместо верблюдов отдыхали автомобили, где не было пальм, а вместо источников текли бензиновые ручьи.
Глава 37.
Хуарец, округ Чи-Хуа-Хуа
Эль-Пасо, город на самом юге Техаса, воспринимается словно какой-то трюк. После неимоверной по величине пустыни, после бесконечных и безлюдных дорог, после молчания, нарушаемого только гулом мотора, вдруг — большой город, сразу сто тысяч человек, несколько сотен электрических вывесок, мужчины, одетые точь-в-точь как одеваются в Нью-Йорке или Чикаго, и девушки, раскрашенные так, словно рядом нет никакой пустыни, а весь материк заполнен кинематографами, маникюрными заведениями, закусочными и танцклассами.
Но ведь Остап только что проехал эту пустыню! Двигался по ней со скоростью шестидесяти миль в час, поддался ее очарованию и иногда бурчал себе под нос что-то вроде "пустыня внемлет богу". Но в Эль-Пасо о величии пустыни даже не думалось. Здесь занимались делами. Скрежетали автоматические кассы и счетные машины, мигали рекламные огни, и радио тяжело ворковало, как голубь, которому подпалили хвост.
Оставив машину на стоянке и подкрепившись в ресторане толстенькими кусочками мяса, называвшимися "беби-биф", компаньоны пошли пешком в Мексику. Она находилась тут же, в двухстах метрах, на окраине Эль-Пасо. Надо было только перейти мост через полузасохшую в это время года Рио-Гранде, а там была уже Мексика — город Хуарец.
Арчибальд вдруг вспомнил, что забыл удостоверение в машине и, сказав, что догонит Остапа на том берегу, пошел обратно к стоянке. "Подстраховывается, гнида. Собирается возвращаться один", — подумал Бендер.
Близость Мексики давала себя чувствовать удручающим эвакозапахом — не то карболки, не то формалина, — которым было все пропитано в небольшом помещении пограничников. Иммиграционный чиновник, перекладывая сигару из одного угла рта в другой, долго рассматривал паспорт Остапа. Все было продумано и просчитано, но идти в Мексику вдруг расхотелось. Подозрительность чиновника вселяла некоторую надежду.
Но тот неожиданно оказался доброжелателен. Так же неожиданно такой чиновник может оказаться придирчивым. У них никогда не
