Djonny - Сказки темного леса
Шелангерские рудники
«Морские валы не имеют цели, только направление — беспокоящий, неудержимый порыв. Только он, и ничего больше, отличает эту бешеную стихию от стоячей воды болот и гнилой, маслянистой жидкости в подсыхающих лужах. Поэтому воде из моря неспокойно на берегу. По капле, тонкими струйками начинает она свой путь — обратно к морю, чтобы подняться с новой волной».
Союзные ХИ в 97-м году проходили в районе станции Шелангер, на обоих берегах мелководной реки Юшут. Она, словно драгоценная лента, струится между иссушенных солнцем берегов — то чернея омутами, а то выступая горбами многочисленных песчаных мелей. Изнывая от жары, мы с Барином и Иркой выпрыгнули из кузова грузовика и, на ходу срывая с себя одежду, бросились к воде.
Мы были не одни такие — человек тридцать парней и девушек уже сидели на отмели, распивая из пластиковых бутылок ачад.[130] Среди них больше всех поразил наше воображение парень из Казани по имени Джон. Пьяный в говно до такой степени, что уже утратил способность ходить, он удивлял всех вот каким фокусом. Кое-как привстав на непослушных ногах, Джон вдруг взвивался в воздух и делал сальто назад. Затем Джон некоторое время собирался с силами и опять крутил сальто. Таким образом Джон подбирался к очагам народного ликования, спонтанно возникающим вокруг бутылок с ачадом.
Мы расположились неподалеку от берега реки, где московский Турин раскинул принадлежащий ему маленький тент. Он был в этом лесу единственным более-менее знакомым нам человеком — так что мы без малейшего колебания поселились возле него. Сразу за нашим тентом устроили «мертвятник» — огороженную веревкой поляну с десятком палаток на ней, а дальше открывался вид на высокий, обрывистый берег Юшута. Вокруг раскинулся лес, солнечные лучи косо падали между стволами, порождая на земле причудливые, глубокие тени. День клонился к закату. Когда последние лучи солнца покинули небосвод, я достал из рюкзака бутылку Элберетовки. Обжигающая жидкость скользнула по пищеводу, порождая ощущение разливающегося по телу тепла. Незнакомые Шелангерские сумерки вдруг стали для меня как будто родные. Подобрав кое-какой инвентарь, мы отправились на прогулку по полигону, чтобы посмотреть народ и составить свое мнение: как это оно — побывать на «союзке»? Заодно мы хотели посмотреть на местных эльфов.
В нашем собственном городе с этим делом было туго — эльфов, кроме нас, в Питере не было. В смысле — не было цельных коллективов, проникнутых этой великой и чистой идеей в достаточной степени. А нам страсть как хотелось посмотреть на настоящих эльфов. Во многом поэтому мы и приехали на союзку. И она не обманула наших ожиданий.
Около половины второго ночи, пробираясь вдрызг пьяные по берегу Юшута, мы услышали, как с того берега надрываются чьи-то голоса.
— Элберет Гилтониэль… а-а-а-а-а… свирель… — донес до нас ветер, но вот дальше почти ничего невозможно было разобрать.
— О, — встрепенулся я. — Эльфы!
Но вместе с тем, как мы приближались к источнику звука, голоса стали четче, и мы смогли разобрать отдельные слова:
Элберет Гилтониэль в жопу вставили свирельИ пока её имели, раздавался звук свирели!
Залихватская песня поднималась с того берега, словно на крыльях, металась над темной водой и билась о песчаные берега. Слышно было, что поют её несколько человек.
— Нет, Петрович, это не эльфы, — покачал головою Кузьмич. — Не станут эльфы такого петь.
— Похоже! — признал я его правоту и заорал: — Эй вы, там! Хуй ли вы такое орете? На том берегу ненадолго замолчали, а потом ветер донес до нас чей-то злой, прерывистый голос:
— А кто спрашивает?
— Кто надо, тот и спрашивает! — крикнул Кузьмич, и на время все смолкло. В наступившей тишине мы вглядывались в противоположный берег, и неожиданно заметили, как какие-то люди переходят вброд мелководный Юшут. Они двигались прямо в нашем направлении и через несколько минут выбрались на наш берег — четверо, мокрые и очень злые.
— Ну что, блядь, — рявкнул шедший первым рыжеволосый парень в кителе, на петлицах которого красовались эмблемы воздушно-десантных войск. — Кто это тут, ебаный в рот, вопросы нам задает?
Так началось наше знакомство — на повышенных тонах, но именно про такие случаи сказано: «Elen síla lúmenn' omentielvo!».[131] Через пять минут мы уже сидели кружочком на берегу и пили — сначала ачад, а потом Элберетовку.
— Что это за хуйня? — спросил Ржавый, потому что рыжего десантника звали именно так. — По вкусу напоминает ликер.
— Ты пей, пей, — успокоил его Барин, а потом пообещал:
— Ты с этого ликера еще охуеешь!
Барин не врал — Элберетовка, на вкус кажущаяся тридцатиградусной из-за правильного сочетания сладости и трав, на деле имеет не менее семидесяти градусов спиртовой крепости. Эффект её, особенно по первости, невероятен, и уже через полчаса наши новые знакомые смоги в полной мере прочувствовать его на себе. Здесь были представлены жители сразу двух столиц — йошкаролинцы Лешак, Катанга и Моня-орк, а с ними казанский Феаноринг[132] по прозвищу Ржавый. Он больше всех надрывался про Элберет и про свирель — утверждая, что это есть их собственная, нольдорская боевая песня.
— Зачем же ты, — спросил я у Ржавого, — поешь про Светлую Владычицу такие поносные песни? Ведь даже этот напиток, которым мы вас потчуем, назван в её честь!
— Хуй ли нам напиток? — удивился Ржавый. — Валары[133] нольдорам не указ, что хочу — то и пою, рта мне никто не заткнет. Сами-то из каких будете?
— Мы эльфы, — ответил я. — Приехали сюда из Питера, по обмену опытом.
— Слышал я уже, — кивнул Ржавый, — какие в Питере эльфы.
— Мы тоже, — поддержал беседу Кузьмич, — про Казанских эльфов наслышаны.
— Ну что же, — объявил Ржавый, — стало быть, знакомство состоялось!
Мы перебрались поближе к стоянке Феанорингов, где у них была построена грандиозная делонь. Ржавый, которого разморило от Элберетовки, полез по приставной лестнице наверх, но на саму делонь подняться не смог. Когда до верха оставалось всего пара ступеней, его глаза закрылись, а пальцы разжались — и Ржавый обрушился вниз. Он остался спать прямо возле делони, а йошкаролинцы к этому времени затерялись где-то посреди густой, чернильной темноты — так что мы снова остались одни.
Вскоре Барин заметил, что неподалеку от этого места, метрах в тридцати, виднеется маленький костерок. Он был подобен маяку в окружавшей нас враждебной ночи — и мы, словно корабли, двинулись на его призывный, мерцающий свет.
Выбравшись на поляну, мы увидели небольшое пламя и тесный круг людей возле него. Прямо перед огнем сидела огромная бабища — жирная, словно пузатая винная бочка, угнездившись на грандиозных размеров жопе. Вокруг неё собрались прихлебатели и свита, люди, сочетающие в себе качества смирения и низкопоклонства. Но все это нас не особенно интересовало, так как мы заметили — прямо возле костра стоит котел, полный горячего чая.
После всех блужданий по лесу, после Элберетовки и ачада, которые сегодня весь вечер пили практически без запивки, этот котел был верхом наших вожделений, воплощением материализовавшейся сиюминутной нужды. Тогда Ирка, приблизившись к костру, обратилась к одной из сидевших возле огня молодых женщин:
— Девушка, угостите нас чаем? Кружка у меня есть…
Но не тут-то было. Жирная дама, угнездившаяся возле костра, уставилась на Ирку и с неожиданным раздражением произнесла:
— Ты должна была спросить не у неё, а у меня, девочка… И если бы ты спросила у меня, я бы тебе сразу сказала — для таких, как ты, девочка, у нас чаю нет!
— Какая я тебе девочка? — возмутилась Ирка. — Охуела ты, что ли?
Эти простые слова имели совершенно неожиданный эффект. Жирная дама открыла рот — так широко, что туда можно было бы просунуть сотню хуёв, и выпучила глаза. Все её тело сотрясла крупная дрожь, а окружающие её господа вскочили на ноги и замахали на Ирку руками.
— Ты что! — визгливо заорал один из них, долговязый юнец в светлом, немного потрепанном долгополом клифте. — Это же Алина Немирова — мать ролевого движения! Немедленно извинись!
— Какая еще мать? — перебила его Ирка, не меньше прочих из нас охочая до конфликтов и ссор. — Кто такую жирную суку будет ебать, где вы найдете под такую маму отца? Тут Алина Немирова сбросила оцепенение, поднялась, тяжело опираясь руками о землю, и направилась прямиком к Ирке. Она надвигалась на неё, как атомоход на маленькую льдинку — завывая сиреной и слепя огнями прожекторов.
— Ах ты, сука, — визжала Алина, — тебе пиздец!
Приближаясь, она занесла руку для удара, возвышаясь над Иркой, словно живая гора. Тогда Ирка ударила на опережение, целясь правой рукой Алине Немировой в корпус. Все, кто видел этот удар, а особенно сама Ирка, так и замерли, не в силах сдержать возгласов удивления. Алина Немирова была отброшена назад, не удержалась на ногах и теперь сидела на земле, широко расставив ноги и глядя на Ирку с выражением крайнего ужаса.
