Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика
— Друг мой, посмотрите напротив — вы видите тротуар? Если там будет валяться миллиард долларов, поверьте, я не поднимусь с этого кресла, чтобы его поднять.
— Миллиард? — с иронией переспрашивал собеседник. — Я думаю, за миллиард вы всё-таки поднимитесь.
— Нет! — твердо отвечал Берлянчик и сухо смотрел на собеседника. — Не поднимусь. Это скучно, дорогой мой, а я, поверьте, не занимаюсь скучными делами.
И это было правдой.
По мере роста доходов «Бума» рос его авторитет, и однажды на адрес фирмы пришло приглашение принять участие в съезде предпринимателей в Киеве. Берлянчику это приглашение польстило, и он стал, было, собираться в дорогу, но тут от перенапряжения на роговице его глаза возникло нечто инородное, похоже на плёнку, и он бросился к семейному врачу.
Глава 5. Педункулюс пубис
Доктор Аверкин, семейный врач Берлянчика, был литератор, медик, эрудит, историк и, как всякий яркий многогранный человек, испытывал острую потребность в общественном внимании. С экранов телевизоров он не сходил. Камера не могла обойти его стороной, так как он всегда был на виду, рядом с главными героями любых передач: театральных премьер, литературных презентаций, артвыставок, демонстраций высокой моды или открытия городского бювета.
После театральной премьеры он неизменно заходил в грим-уборную к исполнителю главной роли и говорил:
— Если вас интересует мнение одесского интеллигента о вашей игре, извольте... Я в катарсисе! Я просто потрясён!
В обычной, не парадной жизни доктор Аверкин заведовал фтизиатрическим отделением больницы и, как уверял, знал всю медицинскую Одессу. Полагаясь на эти знания, Берлянчик определил ему ежемесячную зарплату и теперь обращался к нему в случае любых недомоганий.
Честнейший доктор, сформированный в социалистической эпохе и не адаптированный к рыночной нищете, был болезненно взбудоражен размахом финансовой деятельности своего пациента и поэтому предупреждал всех врачей, которых привозил к Берлянчику: «Вы едете к миллионеру! Вас ждёт превосходный гонорар!»
Когда Берлянчик показал ему глаз с тускловатой пленкой в уголке, доктор внимательно рассмотрел её своим открытым умным взглядом и задумчиво спросил:
— У вас дома есть собачка?
— Нет.
— А как вы переносите тополиный пух?
— Превосходно.
— Вы не удивляйтесь, что я задаю эти вопросы: шерсть и пух весьма сильные аллергены... Скажите, а в Африке вы служили?
— Нет, не приходилось,
— Значит тоже нет. Ясненько, ясненько... Ну что ж, идемте я покажу вас Валечке. Это отличный стоматолог.
— С глазами... К стоматологу?! — удивился Додик.
Как врач и интеллигентный человек, доктор Аверкин мягко пояснил:
— Додик, я ваш семейный врач — это так или не так? Так... В таком случае вы должны мне доверять. Объясняю: иногда корневые воспаления зубов дают подобную картину... Запомните: вы не должны сомневаться в моих рекомендациях, как-никак я кандидат наук, зав. отделением и сорок лет работаю врачом.
К прочим своим достоинствам, доктор Аверкин был человеком светским, и поэтому весь длинный коридорный переход к стоматологу он постоянно с кем-то раскланивался, отпуская шутки находу, обнимал медсестёр за талию и целовал им ручки.
Валечка, семидесятилетняя старушка-стоматолог осмотрела полость рта и зубы Берлянчика и нашла их в отличном состоянии. На прощание Додик сунул старушке в карман халата десять гривен, что имело для его психики самые удручающие последствия.
Совестливая старушка сочла себя обязанной отработать эти деньги и где-то разыскала цветной альбом глазных болезней 1895 года издания, и усердно проштудировала его с доктором Аверкиным.
На следующий день, когда Берлянчик явился к семейному врачу, у того было крайне встревоженное лицо.
— Знаете, Додик, — сказал он, — я в легкой панике... Мы просмотрели с Валечкой альбом и установили ваш диагноз. Мне бы не хотелось вас пугать, но! Немедленно надеть тёмные очки. Ничего не читать и не писать. Телевизор не включать. Дома тоже находиться в очках, в затемнённой комнате, а ещё лучше лежать в очках с закрытыми глазами... Завтра я покажу вас профессору Лобовскому.
Это не на шутку встревожило Берлянчика.
— Доктор, — испуганно спросил он, — но что это за диагноз?
— Всё скажет вам профессор.
— Но всё же... Что-то опасное для глаз?
— Глаза — это всегда опасно!
— Но ваше мнение, — настаивал Берлянчик. — Это может грозить мне слепотой?
— Додик, — отрезал доктор, — я врач, а не гадалка. Пока профессор не посмотрит, я ничего вам не скажу!
Вернувшись домой, Берлянчик застал жену в полуобморочном состоянии: ей уже звонил доктор Аверкин.
— Елизавета Евгеньевна, — сказал он, — я вас прошу не падать духом!
— А что случилось?
— Вашему мужу грозит неизбежная слепота. Полная... Я сам поставил ему диагноз и, боюсь, что не ошибся. Но крепитесь, дорогая! Мужайтесь... Я понимаю ваше состояние, но я был обязан поставить вас в известность, как друг! Как ваш семейный врач и просто, как интеллигентный человек!
Берлянчик, как мог, успокоил жену, а утром надел тёмные очки и снова поехал к доктору Аверкину.
Доктор был любезен, но суховат. Он молча спустился к машине, держа под мышкой огромный альбом глазных болезней, который вёз профессору Лобовскому.
Профессор принял их в своём кабинете. Это был крупный мужчина с рассеянным взглядом и приятной семейной сутулостью. Особо отличала учёного одна характерная черта: всем состоятельным клиентам, если учёный об этом узнавал, он ставил единственный диагноз — сифилис. Берлянчик тоже не избежал этой участи, поскольку доктор Аверкин уже предупредил профессора, что привёл к нему миллионера.
Профессор безучастно косился на альбом, и также невнимательно выслушал коллегу, держа пальцы на очках в нагрудном кармане халата, однако, не вооружая ими глаза.
Затем он легко и быстро вознес свою сутулость на высоту профессорского роста, велел Берлянчику снять тёмные очки и подвёл его к окну.
— Нет-с, — сказал он, внимательно рассмотрев глаз пациента. — Это не то... Я не вижу никакой опасности для зрения, похоже, что это ммм... Вот что, голубчик, я сейчас выпишу вам направление на анализ крови. Сдадите его на третьем этаже. Там есть сестра Вера — скажите, что вы от меня... — тут в голосе учёного появились простецкие доверительные нотки, — и дайте ей десятку.
Было очевидно, что альбом доктора Аверкина терпит полное фиаско.
Однако доктор Аверкин быстро сменил роль блестящего диагноста на достоинство человека, близкого к высоким профессорским кругам, чем и спас себя от посрамления.
— Это известнейший учёный, — сказал он о Лобовском, когда они вышли от профессора. — Светило! Додик, в качестве небольшой и любопытной справки: в Америке консультация профессора такого ранга обошлась бы вам в несколько тысяч долларов, а здесь... — доктор шутливо хохотнул, — я сделал вам её бесплатно.
— Спасибо, доктор!
— Земной поклон вашей супруге. До свидания!
Спустя три дня Берлянчик подъедал к разрушенной кирхе. Здесь ему назначил встречу профессор Лобовский. Он уже прогуливался по площадке, заложив руки за спину.
— Я получил ваши анализы, — сказал он, уже без всякой доверительности и теплоты. — Плохо, голубчик, плохо... — И он показал Берлянчику три каких-то мятых листочка, которые украдкой держал за спиной. — У вас брали пробы на рик, рив и рим. Рик и рим отрицательные, но рив — положительный...
— А что это может означать?
— У вас, братец, сифилис.
— Что?!
— Да-с... Этот педункулюс пубис на роговице — типичная картина активного процесса... У вас есть два выхода, голубчик: или пролежать двадцать один день среди проституток, наркоманов и цыган или, пожалуйста, — я могу пролечить вас амбулаторно. За десять дней вы станете вполне здоровым человеком. Но это будет стоить пятьсот долларов.
Берлянчик был ошеломлен.
— Господин профессор, — пробормотал он упавшим голосом, — я мужчина и, как у всякого мужчины...
— У вас были женщины?
— Да.
— Всех ко мне!
— Куда — в больницу?
— Гмм... А много их?
— Я думаю, «Икарус» наберётся.
— Нет, нет... В больницу не надо. Я дам вам адрес дачи, хорошо? Везите девушек на дачу.
— По той же таксе?
— А как же, — добродушно пояснил профессор. — Я должен буду проколоть каждую из них.
— Но, может быть, вы уступите на опте?
— Нет, нет. У медицины нет понятия «количество» и «опт». У нас каждый больной — это человек.
На этой милосердной ноте торг с профессором закончился. К трём часам дня Берлянчик привёз Лобовскому пятьсот долларов. Профессор завёл его в коридор своей квартиры с небольшой площадкой и пятью ступеньками подъёма. Здесь, по просьбе учёного, Берлянчик спустил брюки и нагнулся, и в этой позе пробыл где-то с четверть часа в обществе облезлых шкафов, обуви, книжных связок и велосипеда на стене. Наконец профессор появился.
