Семен Альтов - Собачьи радости
Бунькин уставился на доллары, как эскимос на Коран. Собаки сбились в кучу вокруг таксы и сплетничали.
Юра очнулся и кинулся трясти полуживую супругу:
— Что я говорил! Собачий бизнес — это настояший бизнес! Оказывается, все рассчитал правильно! Открываем гостиницу «Собачья радость Бунькиных»! Псина не человек, за нее никаких денег не жалко!
Собаки дружно задрали хвосты, судя по всему, предложение было принято единогласно.
Средство от тараканов
Торговец орет:
— Лучшее средство от тараканов! Голландский порошек «Индекстайм»! Уничтожает тараканов и прочую нечисть в радиусе двадцати метров! К утру горы трупов! Если у вас нет тараканов, купите «Индекстайм» и у вас никогда их не будет!»
— Скажите, на самом деле надежное средство?
— Надежно, как смерть! За три дня сорок пять покупателей — и ни один с претензиями больше не появлялся!
Одиночество
Старый одинокий волк, прокашлявшись, завыл на Луну. Дотого жалостно прозвучало, что сам волк уронил слезу и она, жгучая, продырявила снег. От одиночества завыл он пуще прежнего, сердце сжалось. Чем тоскливее выл, тем сильнее болела душа. А чем больше страдала душа, тем тоскливее выл. До того довылся, бедняга, встал в горле ком, ни туда, ни сюда. Не вздохнуть и не взвыть, хотя хочется.
И тут вдали чей-то вой. Рванул старый на звук.
Что вы думаете? Сидит на поляне молодой, еще толком не стреляный волк и воет себе на Луну. Причем воет, сопляк, неверно, зато от чистого сердца. Хотел старый волк проучить наглеца, да заслушался. У молодого одинокого волка тоже, видать, накипело. Душу старому растревожил, он подсел к молодому и взвыл о своем. До чего слаженно получилось, вы не поверите! Старый волк взял низко басом, молодой взвился тенором. Жаль, вы не слышали. Словно два Паганини на Луну воют.
В морозной ночи далеко звук разносится. Тут еще один одинокий волк подоспел. За ним следом еще. И еще…
К полуночи на поляне до сотни одиноких волков собралось, кругом сели и без дирижера, но строго в гармонии завели волчью песнь.
Представляете: один волк на Луну воет — мурашки по коже обеспечены, а тут почти сто! Перемножьте мурашки — жуткая цифра получится! А волки дуреют, завывают по-черному, в полную пасть. Симфония «Вой минор»!
Хотя в душе всем обидно, если по-честному. Казалось каждому: одинок я, как никто, и вой мой единственный, неповторимый. Оттого и одинок, что второго такого на земле не сыскать, чем, тоскуя, гордился. И тут на тебе — сто штук и вой у всех практически одинаковый. Ощущение, будто ограбили, индивидуальность средь бела дня сперли. А с другой стороны, одному разве воется так, как в хорошей компании?!
Почему мужики в одиночку напиваются в хлам, а как за столом сойдутся, сразу петь и заслушаешься!
Когда воешь один, лишь тоска навевается, жалеешь себя, жалеешь, пока не возненавидишь себя окончательно. Тьфу!
К тому же в одиночку свои неприятности — в лучшем случае довоешься до размера беды. Каждому хочется разделить свое горе, а чтобы хватило на всех, тут нужна катастрофа! Тем более все скулят о своем и ты уже там не поместишься. Вот отчего повсеместно воют, воют, а облегчения нету.
Предположим, один ты в дерьме. Конечно обидно, но мелко. Ну а как все вокруг в том же самом?! Согласитесь, уже трагедия, другой жанр. Когда все в дерьме, оно сплачивает и возвышает. Ощущение сопричастности.
Короче, волки выли не переставая, отводя душу свою и наводя ужас на окружающих. Танковая колонна прошла, они ноль внимания. Поначалу население в страхе тряслось, а потом успокоилось: пока воют, не загрызут. Пасть занята. И если вслушаешься, что-то до боли знакомое, хоть по-волчьи, а понятно без слов. И местные жители подхватили мелодию. Ничто, оказывается, так не сближает, как одиночество.
Если доведется, послушайте как поет стая одиноких волков. Подвойте и вам станет лучше.
Одно горе на всех
— Дедушка! Тепло, солнышко, а вы плачете в такую погоду! Что случилось?
— Мне намедни семьдесят пять стукнуло, помирать надо, и тут вспомнил: ни разу в жизни толком не плакал! Времени не было! Выходит, так и помру, не плакамши! А люди говорят: поплачешь — легче делается! Вот я и плачу вторые сутки без перерыва за все, что было!
— И как плачется?
— Не говори, милая! До чего ж оно сладко-то! И я, дурак старый, в этом всю жизнь себе отказывал! Уж чего-чего, а слез можно было позволить в волюшку! Ты не поверишь: душа слезами отмывается, дышать легче! Плакал бы раньше каждый день понемножку, так, может, сейчас и пятидесяти еще не было! Обидно до слез!
— Дедушка, можно я с вами поплачу! Уж больно заразительно вы это делаете! Я не буду мешать, я тихонечко.
— Вот те раз! Такая молодая и плачет! Тебе-то что плакать, вся жизнь впереди!
— Оттого и плачу! Как подумаю, что с нами будет, дурно делается! (Всхлипывает.)
— Господи! Такая молодая и плачет! Да что ж это за жизнь! (Рыдают вдвоем.)
Останавливается прохожий.
— Что случилось?
— Видишь, люди плачут. Горе у нас. Ступай себе.
— А почему это я не могу посочувствовать чужому горю! Извините! Как раз полчаса делать нечего, так хоть поплачу с людьми, а то всю жизнь один как перст! Ни выпить не с кем, ни всплакнуть! Сирота я, сиротинушка! (Плачут втроем.)
Останавливается экскурсионный автобус. Кто-то спрашивает: «Что это у вас люди на улицах плачут?»
Экскурсовод объясняет: «Руководство города пошло навстречу гражданам. Выделило участок в центре города. Теперь каждый может плакать тут о чем угодно! Это любимое место отдыха горожан».
— А нам можно с ними?
— Пожалуйста! Это входит в стоимость экскурсии!
(Весь автобус выходит на улицу и начинает рыдать.)
Двое подвыпивших мужиков, обнявшись, размазывают слезы.
— Ну что ты плачешь! Прекрати!
— А сам чего плачешь! Ты плачешь, и я плачу за друга! Как тебя зовут?
— Как же мне не плакать, от меня жена ушла!
— Тьфу! От тебя ушла, ко мне пришла, я же не плачу! А вчера двести тысяч потерял. Такое горе, а я держусь. (Всхлипывает.)
— Сравнил двести тысяч и мою жену! Ты ж ее не видел! Красавица!
— А ты мои двести тысяч видел? И молчи!
(Прохожие останавливаются у плачущей группы людей.)
— Ух ты! Смотри, сколько народу рыдает! Может, трубу прорвало с неприятностями?
— Коль, глянь, что делается! Как народ убивается! Может, Ленин второй раз умер?
— Галина Степановна, вы послушайте, как у них получается! Прямо хор Пятницкого! Мужики басом! Бабы сопраном! А три пацана в соплях тенором выдают!
— Прекратите хлопать! Вы не в филармонии!
— Дайте человеку ногу поставить! Мозоль у меня, сил больше нету, хоть плачь!
— Ну ты, дяденька, даешь! У людей горе, дом, говорят, рухнул, а ты туда же со своими мозолями лезешь! Совесть есть?
— Я же не знал! Все! Плачу за ваш дом!
— Не обманываешь?
— Чтоб мне провалиться! Надо же, какое горе! Дом рухнул и прямо на любимую мозоль! (Рыдает.)
Старичок со слезящимися от времени глазками доковылял до плачущей толпы.
— Товарищи! Позвольте присоединиться! Жена умерла, а вы так хорошо плачете, будто мы все скорбим о ней. Жене будет приятно!
— С какой стати мы должны плакать о твоей жене! Нам что, плакать не о чем? Когда умерла?
— Пять лет назад!
— А ну, дед, чеши отсюда! Не примазывайся к чужому горю. Она пять лет назад умерла и он тут вспомнил! Перейди через дорогу, там плачь о своей жене отдельно. Внимание! Все, у кого умерли жены, идите отсюда! Вам на ту сторону!
Старичок топчется на месте:
— Но хотелось бы вместе. Если горе разделить, то на каждого приходится меньше…
— Я тебе сказал: дуй отсюда!
— Оставь деда в покое! Дед, рыдай, рви волосы, ни в чем себе не отказывай! А ну, мужики, взвоем так, чтобы чертям тошно стало! Дед! Будешь нашим завывалой! Три, четыре!..
— Я сказал, уберите деда! Счас по башке дам — обрыдаешься, я гарантирую!
— Отстань от деда! А то он на твоих похоронах плакать будет!
— Чего это вы воете, а глаза сухие?! На халяву, да?
— Эй! Почему в мой платочек сморкаетесь?
— А надо, как тот мужчина, в пиджак товарища?
— Бумажник украли! Держи его!
— Ах ты гад!
— Помогите!
(Крик, плач, шум.)
— Что там случилось?
— Не видите, что ли — люди горе не поделили…
Завтрак на траве
На окраине немецкого города Дюссельдорфа лагерь для прибывших из России эмигрантов. Это комфортабельные вагончики, отдельная квартирка на колесах со всеми удобствами, только не едет.
Тут наши немцы из Казахстана, евреи из разных мест, но, в основном, люди прочих национальностей, которые правдами и неправдами выправили документы, что они якобы чистокровные немцы или евреи, и рванули в Германию в надежде на лучшую жизнь, наивно думая, что счастье понятие географическое.
