Семен Альтов - Собачьи радости
Рассмотрим симптомы. Как обычно, взлетел без лифта на девятый этаж вдруг ноженьки раз, и подкосились. На банкете привычно тяпнул фужер очнулся в больнице! Племянника пять раз вверх подбросил, четыре раза поймал. В глазах потемнело, в мозгу молния! Хотите того или нет — началось знакомство с внутренними органами. Оказывается, они у вас есть! При ближайшем знакомстве, почки, печень, сердце, желудок — препротивные органы!
Недавно мог любую раздеть, если не руками — глазами троих разом, запросто! А тут на тебе — глаза выше коленок нет сил поднять, даже мини-юбочку не осилить.
Невольно начинаете обходить зеркала. По латыни диагноз — зеркалобоязнь. Вчера еще после ночи с женщиной — на щеках румянец! И вдруг по утренним складкам лица можно вычислить то, что вам снилось. С каждым днем кожи становится все больше и больше. Или вас все меньше и меньше.
Как же бороться с неожиданной старостью? Люди пытаются натянуть кожу, стянув попку и личико, вставить новые зубы, глаза, волосы, сесть на диету, во всем себе отказать. В итоге продлевают мучения старости, а финал, царствие вам небесное, одинаковый.
А если готовиться к старости загодя? Чтобы она не застала врасплох? Чем раньше начнете стареть, тем процесс безболезненней.
Дамы и господа! Старейте заблаговременно!
Конечно, тяжело с утра задыхаться, когда тебе тридцать пять! А вы постепенно. Работайте над собой, работайте! Прошли метров сто, к стеночке прислонились, задышали глубоко и неровно. Уже через месяц собьете дыхание, овладеете в совершенстве одышкой. Настройтесь на философский старческий лад: зачем бежать, когда можно идти? Лучше чем идти только стоять. А постояв, почему бы не лечь? Из физики помните? Любое тело стремится занять устойчивое положение — лечь пластом.
Следите за походкой — тяните ножку, шаркайте, господа! Поначалу, правда, звук мерзкий, но постепенно привыкните, вслушайтесь: ш-ш-ш… Чем не морской прибой? Кто никуда не спешит, тот никогда не опоздает.
Старикам нельзя есть соленого, сладкого, вкусного. А чем больше нельзя, тем сильней хочется. Селедочка с луком снится как ананас в сметане. Но врач сказал вам: нельзя! Мало того, что организм на голодном пайке, так еще от злости желчь вырабатывается, бьет ключом! Отчего старики желчные? Оттого, что ничего нельзя, а хочется! По нашей методике надо от всего отказаться заранее, пусть врачи локти кусают — им отнять у вас нечего!
Дамы и господа! Не хочется бередить, но когда мужчина после пятидесяти внезапно заглохнет в постели — это горе, поверьте, не одного человека. Причем, согласитесь, конфуз. Вчера еще вытворял чудеса, а тут фальстарт за фальстартом! Кое-кто из настоящих мужчин к утру вешался. Если вы человек предусмотрительный, не разумно ли завязать с этим делом заблаговременно? Нет, не в пять лет, а, скажем, в тридцать! Лишите ли вы при этом себя удовольствия? Безусловно. Но зато не грозит боль утраты. Взвесьте все за и против! Что хуже: известись, потеряв, или не тужить, не имея?!
Морщинки! О, эти первые ласточки старости, прочертят лицо, никакой крем и массаж их не скроет. Особенно переживают дамы. Было наливное яблочко, стало печеное. Морщитесь загодя. Щурьтесь, кривитесь, жмурьтесь на все подряд. Благо жизнь наша для этого только и создана.
Короче, кто мудр с ранних лет, живет не сегодняшним днем, а в упор смотрит в будущее, тот старости не боится. Потирая ручки, он ее ждет. Гарантирую, в пятьдесят у вас будут те же болезни, как у тех, кто ни в чем себе не отказывал. Но зато у них все неприятности впереди, а у вас они сзади. Окружающие будут думать, что вам где-то под семьдесят, а вам всего сорок пять! Ловко вы их обманули! Поверьте: жизнь пройдет безболезненно, вы даже ее не почувствуете!
Фонограмма
— Простите, кого хороните?
— И не говорите! Сергея Дубинина! Художник. Сорок пять лет и вдруг ни с того, ни с сего — бац! Такое горе!
— Примите соболезнования. Простите, я могу обратиться с просьбой?
— Сейчас? Тут?
— Вы не поняли. Плачьте, убивайтесь, ни в чем себе не отказывайте! Нам бы подснять несколько крупных планов и звук.
— Не понял…
— Я корреспондент телевидения. Вот удостоверение. Левее от нас… Не оборачивайтесь. Хоронят Кувалдышева из мэрии, ну вы знаете…
— А при чем тут мы?
— Вечером по ЦТ репортаж с похорон. Человек столько сделал для города, но много официальных лиц, поэтому ни воплей, ни слез. Сухо, не по-людски.
— Так чем могу помочь?
— Надо показать, что для города это большая потеря, понимаете? А когда зрители видят — у гроба убиваются, всем ясно — хороший человек. Если нет — член Политбюро. Поэтому я бы хотел в похороны Кувалдышева вставить несколько крупных планов ваших похорон, вон у вас что творится! Конец света!
— Не понял. Плачем мы, а в гробу тот. Кто из них умер?
— Оба! Но телезрители увидят, как люди переживают потерю Кувалдышева.
— То есть, в гробу наш Сережа, а мы рыдаем, потому что умер Кувалдышев?
— Да нет, вы своим потом объясните. На экране будет несколько кадров, где вы не можете пережить потерю Кувалдышева. А на самом деле вы плачете как будто над своим горем.
— Что значит, «как будто»?
— Оговорился. Я же не прошу вас отойти от своего гроба, подойти к соседнему! Просто несколько крупных планов. Слушайте, это, наверно, вдова. Третий раз в обморок лицом в грязь. Великолепно! Такой кадр пропадает!
— Слушайте, вы в своем уме! Мы что, плакальщики, рыдать на чужих похоронах?! Все знают, что мы хороним Сережу, и вдруг вечером по телевизору вдова увидит, что, оказывается, она хоронила не мужа, а Кувалдышева!
— Согласитесь, лучше рыдать на похоронах чужого мужа, чем своего.
— Но умер-то ее муж!
— И слава Богу! Я прошу только об одном — дайте подснять крупно ваше горе! Вы же не прикидываетесь?
— Нет.
— Все честно: вы плачете, вас снимают.
— Но вы хотите, чтобы мы рыдали над Кувалдышевым!
— Мне на него вообще плевать! Но меня просили показать, какое горе!
— Ну так и снимайте их горе.
— Разве это горе? Лица официальные, как на собрании. Вы бы хотели, чтобы над вашим гробом стояли с такими физиономиями?
— Я не умер!
— Конечно. Когда видишь такие постные рожи, умирать не хочется! Так мы договорились?
— Отстаньте! Задурили голову. На душе было так тяжело, теперь черте что! Никаких крупных планов! Кувалдышев там, мы тут. У каждого своя компания!
— Вон у вас женщина ревет белугой! Какой звук! Кто она?
— Мать покойного!
— Ах как она… Ладно, иду вам навстречу. Запишем только звук. Лица их, звук ваш. По звуку никто не узнает, кто над кем рыдал. Давайте прикреплю микрофон. Бегите, а то у ваших слезы кончатся!
— Какой вы… Ничего святого!
— Работа такая.
— …А когда репортаж?
— Сегодня где-то в 22.45 по второй программе.
— Выходит, все увидят, как хоронят его, а звук на самом деле наш.
— Опять! Никто не узнает!
— Обидно. Все-таки звук — это память. На поминках поставили бы кассету и будто Сережа с нами.
— Ради Бога! Кассету я дам!
— А как докажешь, что плакали именно мы? Я не могу сейчас подойти к родным и сказать: плачьте за двоих, нас записывают для чужих похорон!
— Да, это бестактно.
— Слушайте, у вас в конце титры будут: ну там оператор, режиссер, редактор, звукорежиссер…
— Конечно.
— Чтобы все было честно, дайте в конце наши фамилии, сейчас запишу. Только не вздумайте писать: плакали такие-то… Просто напишите: съемочная группа благодарит таких-то. А я своим объясню, что это мы и есть.
— Как скажете.
— Вот список.
— Учтите, дубля не будет. Сами понимаете, второй раз хоронить никто никого не будет. Поэтому убивайтесь с полной отдачей, как будто видите его в последний раз.
— Не беспокойтесь! Такого горя вы еще не видели! Серегу так любили, второй раз хоронить не придется.
Старость
— Люсенька, мы вчера вместе в такси ехали после презентации, я к вам не приставал?
— Да вы что, Сергей Палыч, как можно!
— Анекдоты пошлые не рассказывал?
— Ничего подобного! Только о литературе говорили.
— И при этом не хватал вас за разные места ваши?
— Да за кого вы меня принимаете?!
— И не предлагал выйти на травку, поиграть в табун лошадей, при этом не ржал по-лошадиному разве?
— Сергей Палыч, да вы ничего не помните, наверное, были пьяны.
— Был пьян и не приставал?
— Ничем!
— Раньше за мной такого не замечалось! Значит, состарился…
Привязанности
Звери живут стаями, люди семьями. Кто завел себе жену, деток, кто рыбок, собачек. А все от страха. «Стану помирать, кто стакан воды подаст?» Рыбка, что ли? Но привыкают. Привязывается живое к живому незримыми нитями.
