Владлен Бахнов - Тайна, покрытая мраком
Но на этот раз звонил король. Звонил, чтобы узнать у Савушкина, куда принести причитающиеся ему полцарства.
ТАЙНА, ПОКРЫТАЯ МРАКОМ
Тайна, покрытая мраком
В нашем микрорайоне — две парикмахерские. В одной больше мастеров, а во второй выписывают журнал «Огонек». Я лично посещаю вторую парикмахерскую.
И недавно, дожидаясь своей очереди и просматривая свежие номера моего любимого журнала, я наткнулся на одно любопытное изречение. Оказывается, кто-то из древних философов сказал, что, мол, слова, говорит, существуют для того, говорит, чтобы за ними прятать мысль. Чувствуете?
Не знаю, как вы, а я лично с этим древним мудрецом абсолютно согласен. Тем более что до этой глубокой мысли я додумался еще раньше. То есть не раньше этого философа, а раньше того, как пришел в парикмахерскую и ознакомился с его замечательным высказыванием.
Я лично давно уже заметил, как трудно бывает докопаться до настоящего смысла чьих-нибудь слов или поступков.
Вот, помню, однажды едва успел я прийти на работу, позвонила секретарша моего шефа Промтоварова:
— Григорий Борисович разыскивает вас целый час! Поторопитесь!
— Уже иду! — сказал я, а сам подумал: «Интересно, к чему бы это?»
Захожу — вижу: Григорий Борисович нервно расхаживает по кабинету.
— Здравствуйте! — сказал он, как только я вошел.
— Добрый день! — ответил я, а сам подумал: «Интересно, чего это он нервничает?»
— Где отчет? — спросил Промтоваров. — Вы должны были сдать его две недели назад!
— Сейчас напишу! — быстро ответил я, а сам думаю: «Интересно, почему он вдруг про отчет вспомнил?»
— А заявка где?
— Какая заявка?
— Которую вам полагалось составить еще в прошлом квартале!
— Ах, эта! Уже почти составил, — соврал я, а сам думаю: «Интересно, куда он клонит?»
— Вы забываете, что вы на службе! — продолжал Промтоваров. — Сегодня вы шестой раз в этом месяце опоздали на работу!
— Пятый! — уточнил я и подумал: «Интересно, чего он все ходит вокруг да около? Что ему от меня надо?»
— Пусть пятый! Но неужели вы, Хлопушкин, не понимаете, что так продолжаться не может?
— Почему же не понимаю? — попытался я слегка обидеться, а сам подумал: «Нет, все-таки интересно, что он хочет всем этим сказать?»
— Ну, раз понимаете, тем лучше, — и Григорий Борисович хлопнул ладонью по столу. — Я подписал приказ о вашем увольнении. Ясно?
— Конечно! — спокойно ответил я и подумал: «Интересно, на что же он все-таки намекает?»
— Завтра можете на работу не выходить. Всего хорошего!
— Счастливо оставаться! — сказал я и, выйдя из кабинета, подумал: «Нет, черт возьми, не успокоюсь, пока не пойму, что же все-таки Промтоваров хотел всем этим сказать?»
Прошел год с тех пор, как меня уволили. Я успел проработать еще в двух учреждениях. И часто, вспоминая последний разговор с Промтоваровым и бережно восстанавливая в памяти слова, жесты и мимику Григория Борисовича, я все старался понять, что же на самом деле скрывалось за словами моего бывшего шефа.
И вот однажды мы случайно встретились у наших общих знакомых.
— Григорий Борисович, — тихо сказал я, беря его под руку и отводя в сторону, — дело прошлое, но объясните, ради бога, что вы хотели сказать, когда увольняли меня с работы? На что вы намекали?
— Ни на что я не намекал! — ответил Промтоваров, стараясь изобразить на своем лице удивление. — Я вам прямо тогда сказал, что мне не нужны бездельники. Неужели вы не поняли?
— Конечно, понял! — сказал я, делая вид, что бодро улыбаюсь. А сам подумал: «Интересно, почему он и теперь еще продолжает темнить? Что все это значит?»
И вы ведь тоже слушаете меня, а сами думаете: «Интересно, зачем он нам все это рассказывает? Что он хочет сказать своим странным рассказом?»
Вот то-то и оно-то! Чужая душа — потемки!
Загадка
Однажды, возвращаясь с работы, Сергей Петрович Лапов заметил на стенке лифта малограмотную надпись «Лапов дура». Слова были написаны неровными детскими буквами, мелом. Сергей Петрович, разумеется, догадался, что эти слова относятся не к нему, а к его сыну — первокласснику Мишке. И все же ему стало как-то неприятно. В конце концов, могли бы написать поконкретней. И пока лифт поднимался, Лапов старательно стер носовым платком свою фамилию. Так что обидное слово относилось теперь неизвестно к кому и носило абстрактный характер.
Однако спустя два дня тот же самый текст был написан тем же самым невинным детским почерком в том же лифте. Лапов снова стер свою фамилию и решил, что, пожалуй, следует принять какие-нибудь превентивные меры.
— Послушай, — как бы между прочим сказал он белобрысому ушастику Мишке, — кто пишет у нас в лифте «Лапов дура»?
— Это не я! — выпалил Мишка.
— Я сам знаю, что не ты. Не хватало, чтобы ты сам о себе сочинял такое! — Отец покачал головой и хмыкнул. — Но я хотел бы выяснить, кто все-таки пишет эти глупости?
— Не знаю, — промямлил сын, и правое ухо его сделалось красным, а левое со следами чернил на мочке заметно побелело.
— Но ты знаешь, что подобные слова нельзя писать в местах общего пользования?
— Знаю…
— Ты знаешь, что за порчу и загрязнение лифта можно попасть в милицию?
— Знаю… — еще тише повторил Мишка.
— Так кто же написал «Лапов дура»?
— Не знаю… — До школы Михаил три года ходил в детский сад, и эти годы не были растрачены впустую. Он твердо усвоил, что такое ябеда.
— Ну ладно. — Сергей Петрович решил изменить тактику. — А с кем ты дружишь?
Сын прикинул, не кроется ли в этом вопросе какой-нибудь подвох, и от напряжения пошевелил разноцветными ушами.
— С Кокой дружу.
Кока жил в соседней квартире. Ему еще не было пяти лет, и, следовательно, писать он пока не умел.
— А еще с кем?
— С Башиловым, с Козюрой, — по школьной привычке он называл своих друзей по фамилиям. — А еще с Галимжановым и Калиной.
— И все они живут в нашем доме?
— Живут…
— Значит, кто-то из них и сделал надпись в лифте! — торжествующе воскликнул Лапов-старший. Ловушка захлопнулась. Лапов-младший горестно подивился дьявольской хитрости взрослых, и разноцветные уши его поникли…
Для начала Сергей Петрович решил просто поговорить с родителями Мишиных друзей. В этот вечер по телевизору передавали хоккей, отцы были заняты, и Лапову пришлось в основном беседовать с мамами.
Мама Галимжанова сказала, что сын ее уже неделю лежит с ангиной и из дома не выходит. Алиби.
Мама Калинникова сказала, что ее сын никогда не занимался подобными вещами. Но если Лапов настаивает, она скажет сыну, чтобы он этого не смел больше делать.
У Вовы Козюры хоккеем увлекались и папа и мама. Так что разговаривала с Сергеем Петровичем Бовина бабушка, а может быть, и прабабушка. Поначалу она приняла Лапова за агитатора из агитпункта и стала толковать с ним о положении на Ближнем Востоке. А потом уразумела, по какому деликатному вопросу он пришел, и сразу же заявила, что Вовик этого сделать не мог. Не потому, что он не может написать таких слов, а потому, что боится заходить в лифт. В прошлом году он не боялся, и, если ему удавалось забраться одному в кабину, он безостановочно гонял лифт вверх-вниз до тех пор, пока дежурный монтер не выключал электричества. Но однажды лифт с Вовой застрял между этажами, и монтер сказал, что не станет спасать мальчика и оставит его навсегда жить в лифте. Целый час просидел бедный мальчик в полном одиночестве, не зная, выйдет ли он когда-нибудь на белый свет… И этот случай так подействовал на впечатлительного ребенка, что теперь его силой не затащить в лифт.
Значит, и Козюра отпадал. Лапов отправился к Башиловым.
Башиловы тоже смотрели телевизор. Лапов извинился и вежливо сказал, что может зайти попозже. Но Башилов-старший столь же вежливо ответил, что он абсолютно свободен, и увел Сергея Петровича в соседнюю комнату.
— Ведь меня что беспокоит? — сказал Лапов, кончая свою грустную историю. — Мы-то с вами понимаем, что эти глупые слова относятся не ко мне. А другие могут и не понять. И потом лучше в принципе выяснить, кто позволяет себе заниматься такими вещами.
— Та-ак… — улыбнулся Башилов. — Ну что ж, давайте поговорим с Гешкой. Может быть, он здесь и ни при чем.
Гешка был страшно недоволен тем, что его оторвали от телевизора.
— Вот отец Миши Лапова говорит, что в нашем лифте кто-то написал о Мише обидные слова. Это ты писал?
— Про Лапова не я, — прямо ответил Гешка.
— А про кого ты? — сразу же насторожился Сергей Петрович.
— Не про Лапова, — туманно пояснил Геша.
— А про кого же? — настаивал Сергей Петрович.
— Ну, про Коку…
