Михаил Барановский - Джинса
— Это странно. Девушка, что же, вы совсем без документов?
Периферийным зрением Ираклий заметил своего экс-пассажира в плаще, приближавшегося к ним со скоростью автомобильного потока. Мужчина остановился рядом с «фольксвагеном», как стайер на финише, сложился вдвое, уперев руки в колени, пытаясь отдышаться.
— Это он, — сказал Ираклий инспектору.
— Кто? — не понял Балясин.
— Мужчина, который девушку в машине оставил.
Стайер выпрямился, продолжая тяжело дышать. Белый воротник рубашки был расстегнут и торчал крыльями бумажного самолетика, узел галстука съехал набок, как стоящий на дороге «фольксваген», мигающий аварийными сигналами.
— Фух… Вот в таких вот ситуациях и понимаешь, что тебе уже не двадцать… И даже не тридцать… Господи, в это невозможно поверить, но уже даже и не сорок! — Он еще несколько раз глубоко и тяжело вздохнул: — Хорошо, что вы недалеко уехали…
Балясин кашлянул и поправил фуражку:
— Что же вы это, гражданин, девушек забываете без документов, а?
Мужчина никак не мог отдышаться и теперь держался за сердце:
— Фух… Так я и знал… Это не девушка…
— А кто, мальчик? — сыронизировал Ираклий.
— Минутку, гражданин! — строгим голосом сказал инспектор. — Что вы этим хотите сказать? Хотите сказать… Как это не девушка? — Тут он нагнулся и заглянул в машину: — Вы узнаете этого человека? — Балясин указал полосатым жезлом на экс-пассажира.
Девушка продолжала сидеть молча, даже не повернув головы в их сторону.
— Почему она молчит? Объясните, что все это значит? — начал раздражаться Балясин.
— Это не девушка, повторил мужчина. — Это кукла. Фух… — «Белый воротничок» снова тяжело вздохнул и утер ладонью пот со лба.
— Кукла? — изумился Ираклий.
— Кукла? — повторил вслед за ним Балясин. — Не морочьте нам голову, гражданин! Я смотрю, вы выпимши.
— Понимаете, у меня сегодня день рождения. И мне коллеги по работе ее подарили. — При этом именинник кивнул в сторону открытой автомобильной двери.
— Девушку? На день рождения? — почти негодовал Балясин.
— Я же вам русским языком говорю: это не девушка, это — кукла! — Мужчина вытащил из внутреннего кармана плаща какие-то бумаги и протянул их инспектору: — Вот ее документы.
Балясин бумаги брать не стал, подозрительно посмотрел на мужчину и ухватился за явное противоречие:
— Вы же говорите, что она — кукла. Какие же у куклы могут быть документы? — Балясин почти торжествовал и, казалось, был готов пуститься в ритуальные пляски с жезлом над поверженным соперником.
— Да, совершенно верно. Вот, посмотрите. — Мужчина развернул сложенные вчетверо бумаги. — Это документы. На куклу. Вот, читайте! — Он встал плечом к плечу к Балясину и принялся водить длинным, как указка, пальцем по типографским строчкам: — «Кукла выполнена из силикона, нанесенного на стальной каркас…»
Балясин молча продолжал смотреть в текст, явно что-то мучительно соображая.
— Зовут ее Долли, — добавил мужчина и свернул бумаги.
— Долли… — обалдело повторил Ираклий и заглянул в машину.
Балясин сделал несколько круговых движений глазными яблоками, после чего зафиксировал взгляд на имениннике:
— А зачем вам это… куклу подарили? Что бы что?
— Чтобы это самое… — ответил тот.
— «Это самое» как? — не понял Балясин.
Мужчина усмехнулся:
— Да как угодно. Она выдерживает нагрузку в триста килограммов.
Балясин продолжал недоумевать:
— И что?
— Инспектор, ну что вы как маленький, ей-богу!
Балясин вспылил:
— Это я как маленький? Это, между прочим, кому куклу подарили?
Мужчина посмотрел куда-то в даль дороги, туда, где менялся масштаб машин, домов и прохожих, где по законам линейной перспективы параллельные стремились сойтись в одной точке на горизонте, затем вернулся взглядом к Балясину и сказал:
— Хотите, я вам ее подарю? Меня жена дома ждет. Что я ей скажу? В смысле жене. Мне нельзя. Я и брать-то ее не хотел, когда мне ее дарили…
— А чего ж вы тогда за ней метров четыреста проскакали галопом? — вставил Ираклий.
Мужчина поправил воротник и затянул галстук:
— Не знаю. Просто она такая… — он пытался подобрать точные слова, — как настоящая. Понимаете? К ней привыкаешь как к человеку… А вы возьмите, инспектор… Мне не жалко… Она новая совсем… Возьмите, правда…
Балясин был растерян:
— На что мне? Что я с ней делать буду?
— Известно что. Вот вам ее паспорт. — Мужчина протянул сложенные вчетверо бумаги.
Балясин замотал головой вместе с фуражкой:
— Не нужен мне ее паспорт. И кукла мне ваша не нужна. — Потом задумался и заглянул в машину: — Черт знает что… Вот интересно, как это с куклой?
Мужчина оживился:
— А как хотите!
Все трое, согнувшись, смотрели на безучастную к этой беседе девушку. Периодически проезжавшие мимо машины освещали ее профиль, ровную линию лба, аккуратный нос, чуть приоткрытый чувственный рот. Она была молода, красива и, судя по дате, проставленной в гарантийном талоне, — невинна.
Между тем именинник продолжал:
— У нее три функциональных отверстия. Если подключить ее к Интернету, специальная программа, запущенная на сервере, будет реагировать на ваши действия разнообразными звуками.
Балясин хмыкнул:
— Могу себе представить, какими звуками будет реагировать на нее моя жена! — И немного подумав, добавил: — Даже без подключения к Интернету.
Мужчина в галстуке разочарованно цыкнул зубом и повернулся к Ираклию:
— Тогда, может быть, вы, молодой человек?
17
В кабинете Кирилла Кирилловича негромко звучала музыка. Свет исходил лишь от согбенной настольной лампы. Он образовывал уютный желтый кокон, в котором Илона сидела в директорском кресле и держала в руке наполненный вином бокал. Оно сверкало через стекло красно-фиолетовым альмандином. Кирилл Кириллович расположился рядом, на краю стола, словно на краю прежней своей жизни. Он ощущал винное послевкусие и предвкушение новых ароматов, которые, казалось, вот-вот распустятся в нем павлиньим хвостом и расцветят его мутные, тусклые будни.
— Ты могла бы это примерить? — вкрадчиво спросил Кирилл Кириллович, указывая на разноцветные бюстгальтеры и трусы, разбросанные по столу. — Так сказать, для наглядности… Чтобы я мог лучше представить себе концепцию и визуальные решения будущего буклета…
Илона сделала большой глоток из бокала и облизнулась:
— Ну, если только для концепции…
— Исключительно! — суетливо подтвердил Кирилл Кириллович и заерзал на столе.
— Хорошо, — сказала она, вставая с кресла. — Только закрой глаза. Я скажу, когда можно будет смотреть.
Кирилл Кириллович честно смежил веки и застыл.
Говорят, у слепых обостряется слух.
Говорят также, что у собак слух в четыре раза острее человеческого.
В этот момент Кирилл Кириллович превратился в слепую собаку.
Он слышал дыхание Илоны, он слышал скрип пуговиц, выскальзывающих из петелек, слышал, как, раскрываясь, бежит по пластиковым зубцам змейка на юбке, как соскользнули с оголенных плеч бретельки бюстгальтера, как зашептали волосы на лобке, нечаянно коснувшись шелковой ткани, он слышал ангельскую музыку высоких сфер, тонких миров… Звучали арфа, лира и псалтирь…
Внезапно чарующую гармонию звуков прервал дверной скрип, и в унисон ему раздался резкий, до боли знакомый голос:
— Что зажмурился, поблуда? Бить я тебя не буду, старый кобель!
Нелли стояла посреди кабинета разъяренным, огнедышащим драконом из постклимактерического периода.
Илона застыла в ужасе и нижнем белье, обхватив себя руками, сплошь покрытыми мурашками, похожими на те, что отлиты в панцире ракообразных.
Кирилл Кириллович инстинктивно поджал хвост и заскулил:
— Это не то, что ты подумала.
Нелли отрыгнула пламенем, повернула длинную чешуйчатую шею к Илоне:
— Это не то, что я подумала? — переспросила она то ли мужа, то ли эту девицу, то ли самою себя. — И что же это?
— Это… Это Илона.
— Отлично! — Нелли саркастично всплеснула огромными перепончатыми крыльями с такой силой, что Илону будто взрывной волной выбросило вон из кабинета. — А это что? — Она повела зубастой пастью в сторону разложенного на столе французского белья и пошевелила огромными ноздрями.
— Это образцы.
— Образцы чего, твоего грехопадения? — фыркнула пламенем жена.
— Нет, женского белья…
— Вижу, что не мужского. Вертеп! Содом и Гоморра! — Она снова извергла из пасти пламя.
Кирилл Кириллович все еще надеялся оправдаться:
— Это для буклета! Я уже собирался домой…
— Домой можешь не собираться! У тебя больше нет дома! — Она резко повернулась к мужу толстошкурой спиной, непробиваемой ни стрелами, ни копьями, и стремительно протопала из кабинета, оставляя на паркете следы острых когтей.
