Аркадий Аверченко - Повести и рассказы
— Куда, куда! Старая история. И что это у вас за мания — оставлять у больных внутри всякую дрянь.
— Хорошая дрянь! Марля, батенька, денег стоит.
— Расшивать?
— Ну, из-за катушки… стоит ли?
— Я к тому, что марля… в животе…
— Рассосется. Я один раз губку в желудок зашил, и то ничего.
— Рассосалась?
— Нет, но оперированный горчайшим пьяницей сделался.
— Да что вы!
— Натурально! Выпивал он потом, представьте, целую бутылку водки — и ничего. Все губка впитывала. Но как только живот поясом потуже стянет — так сразу как сапожник пьян.
— Чудеса!
— Чудесного ничего. Научный факт. В гостях, где выпивка была бесплатная, он выпивал невероятное количество водки и вина и уходил домой совершенно трезвый. Потом дома уже — потрет руки, крякнет: «Ну-ка, рюмочку выпить, что ли!» И даванет себя кулаком в живот. Рюмку из губки выдавит, закусит огурцом, походит — опять: «Ну-ка, говорит, даванем еще рюмочку!..» Через час — лыка не вяжет. Так пил по мере надобности… Совсем, как верблюд в пустыне.
— Любопытная исто… Что вы делаете? Что вы только делаете, поглядите!!!.. Ведь ему гланды нужно вырезать, а вы живот разрезали!!
— Гм… да… Заговорился. Ну все равно, раз разрезал — поглядим: нет ли там чего?..
— Нет?
— Ничего нет. Странно.
— Рассосалось.
— Зашивайте. Ффу! Устал. Закурить, что ли… Где мой портсигар?
— Да тут он был; недавно только держали. Куда он закатился?
— Неужто портсигар зашили?
— Оказия. Что же теперь делать?
— Что, что! Курить смерть как хочется. И потом, вещь серебряная. Расшивайте скорей, пока не рассосался!
— Есть?
— Нет. Пусто, как в кармане банкрота.
— Значит, у кого-нибудь другого зашили. Все оперированные здесь?
— Неужели всех и распарывать?
— Много ли их там — шесть человек! Порите.
* * *— Всех перепороли?
— Всех.
— Странно. А вот тот молодой человек, что в двери выглядывает? Этого, кажется, пропустили. Эй, вы — как вас? — ложитесь!
— Да я…
— Ничего там — не «да я»… Ложитесь. Маску ему. Считайте.
— Да я…
— Нажимайте маску крепче. Так. Где нож? Спасибо.
— Ну? Есть?
— Нет. Ума не приложу, куда портсигар закатился. Ну, очнулись, молодой человек?
— Да я…
— Что «вы», что «вы»?! Говорите скорей, некогда…
— Да я не за операцией пришел, а от вашей супруги… Со счетом из башмачного магазина.
— Что же вы лезете сюда? Только время отнимаете! Где же счет? Ложитесь, мы его сейчас извлечем.
— Что вы! Он у меня в кармане…
— Разрезывайте карман! Накладывайте на брюки маску…
— Господин профессор, опомнитесь!.. У меня счет и так вынимается из кармана. Вот, извольте.
— Ага! Извлекли? Зашивайте ему карман.
— Да я…
— Следующий! — бодро кричит профессор. — Очистите стол. Это что тут такое валяется?
— Где?
— Да вот тут, на столе.
— Гм! Чей-то сальник. Откуда он?
— Не знаю.
— Сергей Викторович, не ваш?
— Да почему же мой?! — огрызается ассистент. — Не меня же вы оперировали. Наверное, того больного, у которого камни извлекали.
— Ах ты ж, господи, — вот наказание! Верните его, скажите, пусть захватит.
— Молодой человек! Сальничек обронили…
— Это разве мой?
— Больше ничей, как ваш.
— Так что же я с ним буду делать? Не в руках же его носить… Вы вставьте его обратно!
— Эх, вот возня с этим народом! Ну, ложитесь. Вы уже поролись?
— Нет, я только зашивался.
— Я у вас не забыл своего портсигара?
— Ей-богу, в глаза не видал… Зачем мне…
— Ну, что-то у вас глаза подозрительно бегают. Ложитесь! Маску! Считайте! Нажимайте! Растягивайте!
— Есть?
— Что-то такое нащупывается… Какое-то инородное тело. Дайте нож!
— Ну?
— Постойте… Что это? Нет, это не портсигар.
— Бумажка какая-то… Странно… Э, черт! Видите?
— Ломбардная квитанция!
— Ну конечно: «Подержанный серебряный портсигар с золотыми инициалами М.К.» Мой! Вот он куда закатился! Вот тебе и закатился…
— Хе-хе, вот тебе и рассосался.
— Оборотистый молодой человек!
— Одессит, не иначе.
— Вставьте ему его паршивый сальник и гоните вон. Больных больше нет?
— Нет.
— Сюртук мне! Ж-живо! Подайте сюртук.
— Ваш подать?
— А то чей же?
— Тут нет никакого сюртука.
— Чепуха! Тут же был.
— Нет!.. Неужели?..
— Черт возьми, какой неудачный день! Опять сызнова всех больных пороть придется. Скорее, пока не рассосался! Где фельдшерица?
— Нет ее…
— Только что была тут!
— Не зашили ли давеча ее в одессита?!
— Неужели рассосалась?..
— Ну и денек!..
Мужчины
Кто жил в меблированных комнатах средней руки, тот хорошо знает, что прислуга никогда не имеет привычки докладывать предварительно о посетителях.
Как бы ни был неприятен гость или гостья, простодушная прислуга никогда не спросит вас: расположены ли вы к приему этих людей.
Однажды вечером я был дома, в своей одинокой комнате, и занимался тем, что лежал на диване, стараясь делать как можно меньше движений. Я человек прилежный, энергичный, и это занятие нисколько меня не утомляло.
По пустому коридору раздались гулкие шаги, шелест женских юбок, и чья-то рука неожиданно громко постучала в мою дверь.
Машинально я сказал:
— Войдите!
Это была немолодая женщина, скромно одетая, с траурным крепом на шляпе.
Я вскочил с дивана, сделал по направлению к посетительнице три шага и удивленно спросил:
— Чем могу быть вам полезным?
Она внимательно всмотрелась в мое лицо.
— Вот он какой… — пробормотала она. — Таким я его себе почему-то и представляла. Красив. Красив даже до сих пор… Хотя прошло уже около шести лет.
— Я вас не знаю, сударыня, — удивленно сказал я.
Она печально улыбнулась.
— И я вас, сударь, тоже не знаю. А вот привелось встретиться. И придется вести еще длинный разговор.
— Садитесь, пожалуйста. Я очень удивлен. Кто вы?
Дама в трауре поднялась со стула, на который только что опустилась, и, держась за его спинку, с грустной торжественностью сказала:
— Я мать той женщины, которая любила вас шесть лет тому назад, которая нарушила ради вас супружеский долг и которая… ну, об этом после. Теперь вы знаете, кто я. Я — мать вашей любовницы.
Посетительница замолчала, считая, вероятно, сообщенные ею данные достаточными для уяснения наших взаимоотношений. А я не считал этих данных достаточными.
Я помедлил немного, ожидая, что она назовет, по крайней мере, имя или фамилию своей дочери, но она молчала, печальная, траурная.
Потом повторила, вздыхая:
— Теперь вы знаете, кто я… И теперь я сообщу вам дальнейшее: моя дочь, а ваша любовница, недавно умерла на моих руках, с вашим именем на холодеющих устах.
Я рассудил, что вполне приличным случаю будет всплеснуть руками, вскочить с дивана и горестно схватиться за голову.
— Умерла. Боже, какой ужас!
— Так вы еще не забыли мою славную дочурку, — растроганно прошептала дама, незаметно вытирая уголком платка слезинку. — Подумать только, что вы расстались больше пяти лет назад… из-за вашей измены, как призналась она мне в минуту откровенности.
Я молчал, но мне было безумно тяжело, скверно и горько. Я чувствовал себя самым беспросветным негодяем. Если бы у меня было больше мужества, я бы должен был откровенно сказать этой доброй, наивной старушке:
«Милая моя, для тебя роман замужней женщины с молодым человеком огромное, незабвенное событие в жизни, которое, по-твоему, должно сохраниться до самой гробовой доски. — А я — я решительно не помню, о какой замужней даме говоришь ты… была ли это Ася Званцева, или Ирина Николаевна, или Вера Михайловна Березаева».
Я нерешительно поерзал на диване, потом бросил на посетительницу испытующий взгляд и, свесив голову, осторожно спросил:
— Расскажите мне что-нибудь о вашей дочери.
— Да что же рассказывать?.. Как вы знаете, они с мужем не сошлись характерами. Он ее не понимал, не понимал ее души и ее запросов… А тут явились вы — молодой, интересный, порывистый. Она всю жизнь помнила те слова, которые были вами сказаны при первом сердечном объяснении… Помните?
— Помню, — нерешительно кивнул я головой, — как же не помнить? Впрочем, повторите их. Так ли она вам передала.
— В тот вечер мужа ее не было дома. Пришли вы, какой-то особенный, «светлый», как она говорила. Вы заметили, что у нее заплаканные глаза, и долго добивались узнать причину слез. Она долго отказывалась. Тогда вы обвили рукой ее талию, привлекли к себе и тихо сказали: «Счастье мое, я вижу, тебя здесь никто не понимает, никто не ценит твоей кристальной души и твоего жемчужного сердца. Ты совершенно одинока… Есть только один человек, который ценит тебя, сердце которого всецело в твоей власти…»
