Леонид Ленч - Тернистый путь
— Жандарм, голубчик, возьми рубль и скажи нам, пожалуйста, хоть одно русское слово!
Жандарм спрятал бумажную рублевую ассигнацию в нагрудный карман кителя и сказал:
— Мерси!
Не думал я в то время, что впоследствии буду работать в «Крокодиле» вместе с двумя сатириконцами: А. С. Буховым и Г. А. Ландау! Пути господа, действительно, неисповедимы!
А теперь — дорогу женщине. Тэффи — это псевдоним, довольно странный, надо признаться. Настоящая ее фамилия — Лохвицкая, а по мужу Багирская. Ее родная сестра довольно известная в те времена поэтесса Мирра Лохвицкая. Родом Тэффи из дворянской профессорской семьи, видимо из обрусевших поляков. Еще я узнал, что, когда Тэффи только начинала свой литературный путь, она сотрудничала в большевистских газетах.
В эмиграции Тэффи оказалась случайно. Когда «Новый сатирикон» вместе с другими буржуазными органами печати был закрыт, Тэффи поехала на гастрольные выступления с чтением своих рассказов, очутилась на территории, занятой белой армией, в Петроград вернуться было невозможно, и она подалась в Одессу. А тут пришел конец Врангелю, белая Одесса эвакуируется. И вот в гостиницу, где жила Тэффи, являются два офицера, берут под козырек:
— Место на пароходе для вас оставлено. Собирайтесь. Мы вам поможем уложить вещи.
Ну, раз власть, уже шатающаяся, при последнем издыхании, но все же власть, так любезно просит — приходится подчиняться!
Так Тэффи оказалась в Париже и там продолжала свою сатирическую литературную деятельность. Ее фельетоны и рассказы (так же как и произведения А. Т. Аверченко) нравились Ленину. По его указанию в «Правде» подвалом был опубликован знаменитый эмигрантский рассказ Тэффи «Ке фер?». Сюжет его таков: Старичок, бывший белый генерал, живет, а вернее, прозябает в Париже на нищенское пособие и при этом неизменно повторяет про себя:
— Ну ладно, все это очень хорошо, но «ке фер?» «Фер» то «ке»?
Тэффи из плеяды сатириконцев-прозаиков, на мой взгляд, самый сильный юмористический и сатирический писатель — тут я имею в виду построение сюжета, язык, интонационную силу звучания.
Что касается Аркадия Тимофеевича Аверченко, то это просто чудо! Как этот маленький русский клерк родом из Севастополя превратился в знаменитого писателя?!
Помимо поразительного чувства юмора, умения видеть смешное в окружающей его жизни, он обладал еще отличными способностями организатора. Он выкупил «Сатирикон» у издателя и создал «Новый сатирикон», был редактором и старого и нового, наладил регулярный выпуск библиотечки «Сатирикона». Кроме того стал выпускать «Галчонок» — детский юмористический журнал, редактором которого стал художник-карикатурист А. А. Радьков, тоже мой товарищ и друг по работе в «Крокодиле», личность оригинальная и незабвенная. Алексей Александрович был типичной дореволюционной столичной богемой, добрейшей души человеком. И внешность у него была оригинальная. Он был похож на старого индейского вождя, но с добрыми, смеющимися чисто русскими глазами.
Аверченко «Октябрь» не принял, уехал в эмиграцию, но не захотел жить в парижской суете, а отправился в Чехословакию, в Прагу. Там и умер — в славянской стране.
Аркадия Бухова отличал его высокий профессионализм. В эмиграции (Литва, Вильнюс) он оказался случайно, так же как и Тэффи. Пришел в Советское посольство (Литва тогда была буржуазной республикой) и спросил:
— Что мне теперь делать?
Ему сказали:
— Издавать газету, в которой писать правду о нашей революции.
— Но у меня нет денег для издания.
— Деньги мы вам дадим.
Газету такую Бухов создал и был ее редактором, потом вернулся на Родину Здесь занимался всякой литературной поденщиной, даже написал и издал антирелигиозный памфлет, а когда Кольцов стал редактором «Крокодила» — он позвал его работать в журнале. Бухов был фактически его редактором. При нужде мог «сделать» сам весь номер: дать рассказ, фельетон, сюжеты для карикатур, набросать «афоризмы» и другие мелочи. И все это играючи, с легкой полуулыбкой Внешне он был похож на мистера Пикквика: полноватый, опрятно-лысый, ходивший легко, с перевальцем и носивший просторные, хорошо сшитые костюмы светлосерых тонов.
Помню, как однажды он мне рассказал про свой любопытный разговор с К. И. Чуковским.
Корней Иванович сказал Бухову:
— Надо было бы, Аркадий Сергеевич, написать про вас большую статью. Но… открывать вас — поздно, а закрывать рано!
Когда М. Е. Кольцов был арестован, Бухова тотчас же уволили из «Крокодила», а потом — репрессировали.
Сатириконцы, конечно, явление чисто русское. Ведь до них были «Осколки», был Чехонте, был Лейкин, писатель плодовитый и с большим чувством юмора! Он имел своего читателя, был любимцем приказчиков из магазинов гостиного двора.
Сатириконцы вошли в мировую юмористическую литературу. Недаром Джером Джером был переведен на русский язык и издан в серии «Библиотека Сатирикона», да и Марк Твен оказал на них свое могучее влияние.
Но в основе сатириконцы — русское явление. И я думаю, что мы делаем хорошее дело, когда вспоминаем о них.
ДВА ГРАФА, КНЯЗЬ И САША
Литературная мозаика
А. А. Игнатьев
Алексей Александрович Игнатьев, бывший граф, генерал Игнатьев, несомненно имел какое-то отношение к разведке царской армии, числясь, однако, по военно-дипломатической линии.
Октябрьскую революцию он встретил в Париже и, как тогда говорили, «принял» ее безоговорочно. И не просто «принял», а некоторое время работал в нашем парижском торгпредстве.
Потом он приехал в Москву и написал единственную свою книгу «Пятьдесят лет в строю». Но эта одна его книга стоила многих пухлых романов тогдашних наших беллетристов.
Она пленяла читателей обилием достоверных фактов отечественной истории и безукоризненной красотой чистого настоящего русского языка.
Я не помню уже, как я познакомился с Игнатьевым, но наша взаимная симпатия еще более окрепла, когда я рассказал ему, что в детстве жил в Санкт-Петербурге — Петрограде и учился там в 3-й гимназии, которую в свое время окончил и потом всячески ее опекал либеральный царский министр народного просвещения граф Игнатьев, если не ошибаюсь, родной племянник Алексея Александровича.
Алексей Александрович любил бывать в ЦДЛ и так просто — поужинать там в ресторане и на всяких клубных мероприятиях. Запомнилось мне забавное происшествие, случившееся с ним, когда в ЦДЛ отмечали какой-то юбилей В. П. Катаева.
Игнатьев попросил слово. Вышел на трибуну величественный, красивый конногвардеец! — и стал расхваливать… «Чужого ребенка», считая, видимо, что эту комедию написал В. Катаев. В зале перешептывались, смеялись, в президиуме тоже. В конце концов сам Катаев не выдержал и, прервав оратора, сказал:
— Извините, Алексей Александрович, но «Чужого ребенка» написал не я, а Шкваркин!
— Все равно это прекрасная комедия! — ответил, ничуть не смутившись, Игнатьев и продолжал хвалить «Чужого ребенка» до тех пор, пока не сказал о нем все, что хотел сказать.
Как-то А. А. Игнатьев встретил меня на улице, недалеко от дома, в котором жил, и затащил к себе «на полчасика».
Квартирка была двухкомнатная, скромно обставленная. И здесь Игнатьев показал мне свою реликвию — этажерку, на полках которой — в бархатных футлярах и деревянных и картонных коробках покоились его ордена, полученные в прошлые времена, отечественные и иностранные. Лежала тут и какая-то наша скромная медаль. Я заметил, что Алексей Александрович был этим огорчен. Очень уж неуютно выглядела наша скромненькая медалька рядом с роскошными его прежними регалиями.
Свое 75-летие Алексей Александрович отмечал в ЦДЛ. Из писателей на юбилейный ужин он пригласил лишь А. В. Суркова и меня.
Именинный пирог испек он сам, мясо к ужину тоже жарил сам по своему рецепту. Он был великим кулинаром и очень это дело любил.
Вечер был с печалинкой. Она усилилась, когда Н. А. Обухова и И. С. Козловский спели дуэтом «Выхожу один я на дорогу». Когда-то был такой термин «ангельское пение». В тот вечер я его слышал. Забыть это нельзя.
Оболенский
Начать надо с извинения перед читателями, в особенности перед теми, кто знал и помнит бывшего князя Оболенского, бывшего кавалергарда, бывшего ремонтера Красной гвардии, бывшего парижского таксиста, бывшего участника Сопротивления в годы гитлеровской оккупации Франции, сумевшего как-то ускользнуть от гитлеровских ищеек и затем получить визу на возвращение домой, на Родину.
За что же все-таки я должен извиниться?
За то, что забыл имя и отчество Оболенского, кажется, звали его Александром.
Итак, сначала я получил объемистый пакет от Николая Семеновича Тихонова и короткое письмо, в котором он просил меня прочитать дневник Оболенского и подумать, нельзя ли что-либо сделать, чтобы он был у нас где-нибудь опубликован.
