Джером Джером - Досужие размышления досужего человека
Я полагаю, все дело в континентальном небе. Оно такое голубое, такое красивое; конечно, оно к себе привлекает. Как бы там ни было, факт остается фактом – большинство игроков в теннис на континенте, будь то англичане или иностранцы, запускают свои мячи прямо в небеса. В свое время в английском клубе в Швейцарии был один англичанин, по-настоящему превосходный игрок. Он не пропускал почти ни одного мяча, но в ответных ударах был слабоват. У него имелся один-единственный прием – мяч взлетал в воздух футов на сто и приземлялся на половине противника. Тот стоял, наблюдая за крохотной точкой в небесах, которая увеличивалась, приближаясь к земле. Новички обращались к нему, думая, что он заметил воздушный шар или орла, но он лишь отмахивался, объясняя, что ответит потом, когда дождется мяча. Тот с глухим стуком падал на землю у его ног, подскакивал ярдов на двадцать и снова опускался. Когда мяч оказывался на нужной высоте, игрок перекидывал его через сетку, и в следующее же мгновение мяч снова взлетал в небо. На состязаниях я видел, как этот молодой человек со слезами на глазах умолял дать ему судью. Все судьи бежали от него. Они прятались за деревьями, одалживали цилиндры и зонтики и прикидывались зрителями – прибегали к любым, самым подлым уловкам, лишь бы не судить игру этого молодого человека. Если противник не засыпал или у него не начинались судороги, матч мог тянуться весь день. Любой мог отбить его удары, но, как я уже говорил, сам он не пропускал почти ни единого мяча. Он неизбежно выигрывал – противник через час-другой начинал сходить с ума и старался проиграть. Это был его единственный шанс пообедать.
Вообще говоря, теннисные корты за рубежом представляют собой очаровательное зрелище. Женщины обращают больше внимания на свои костюмы, чем наши дамы-теннисистки. Мужчины, как правило, одеваются в безупречно белое. Корты часто расположены в прелестных местах, здания клубов живописны. Там всегда царит смех и веселье. Может, за самой игрой наблюдать не так интересно, но общая картина восхитительна. Недавно я сопровождал одного человека в клуб в пригороде Брюсселя. С одной стороны площадка там огорожена лесом, а с трех других окружена petites fermes – земельными участками, как мы называем их в Англии, которые обрабатывают сами крестьяне.
Стоял дивный весенний день. Корты были переполнены. Красная земля и зеленая трава создавали фон, на котором дамы в своих новых парижских туалетах, под яркими зонтиками, казались чудесными букетами живых цветов. Вся атмосфера представляла собой смешение праздной веселости, флирта и тонкой чувственности. Современный Ватто с жадностью ухватился бы за эту сцену.
И сразу за ними, отделенные всего лишь почти невидимой проволочной изгородью, на поле работали крестьяне. Старая женщина и юная девушка, накинув себе на плечи веревку, волокли борону. Их направлял иссохший старик, напоминавший старое огородное пугало. Они на миг остановились у изгороди и посмотрели сквозь нее. И возник странный контраст: два мира, разделенных той проволочной изгородью. Девушка рукой утерла пот со лба; женщина подоткнула седые пряди волос под повязанный на голову платок; старик с трудом выпрямился. И так они стояли, может быть, с минуту, со спокойными, бесстрастными лицами глядя сквозь тонкую изгородь, которая могла бы повалиться от одного толчка их натруженных рук.
А я гадал – промелькнула ли в их мозгу хоть одна мысль? Та девушка – так привлекательна, несмотря на уродующую ее одежду. Женщина – у нее удивительно славное лицо: ясные спокойные глаза, глубоко посаженные под широким квадратным лбом. Высохшее старое пугало – вечно сеет весной семена плодов, которые съест кто-то другой.
Старик снова склонился над веревками, что-то сказал, и вся группа двинулась вверх по холму.
Кажется, это Анатолю Франсу принадлежат слова: «Общество держится на терпении бедняков».
© Перевод И. Зыриной
Являются ли ранние браки ошибкой?
Теперь я очень осторожно даю советы в области, в которой не могу считаться авторитетом. Когда-то давно я взялся написать статью о младенцах, причем вовсе не собирался превращать ее в учебное пособие. Я даже не претендовал на то, чтобы полностью исчерпать тему. Мне хотелось, чтобы другие вслед за мной могли продолжить прения – разумеется, если по здравом размышлении они все еще считали, что могут добавить что-то к сказанному. Я был вполне доволен статьей и просто из кожи вон вылез, чтобы заблаговременно раздобыть экземпляр журнала, в котором ее напечатали, с целью показать статью одной моей приятельнице. Она была счастливой обладательницей парочки собственных младенцев, на мой взгляд, ничем не примечательных, хотя сама она (и это, в общем, естественно) изо всех сил создавала вокруг них шумиху. Мне подумалось, что это может оказаться для нее полезным: взгляды и наблюдения не завистливого соперника, заранее предубежденного, а интеллигентного любителя. Я сунул журнал ей в руки, открыв его на нужном месте.
– Прочтите это внимательно и спокойно, – сказал я, – и смотрите, ни на что не отвлекайтесь. Положите рядом карандаш и лист бумаги и записывайте все, о чем хотите узнать побольше. Если, по-вашему, я что-нибудь пропустил, непременно дайте мне знать. Возможно, кое-где вы будете со мной не согласны и, если так, не стесняйтесь упомянуть об этом, я не рассержусь. Если возникнет потребность, я с готовностью выпущу расширенный и улучшенный вариант этой статьи в виде брошюры, и в этом случае легкие подсказки и предложения, даже если они покажутся вам неуместными, будут очень кстати.
– У меня нет карандаша, – ответила она, – а о чем это?
– О младенцах, – объяснил я и одолжил ей карандаш.
Тут я узнал еще одну вещь. Никогда не одалживайте карандаш женщине, если хотите когда-нибудь снова его увидеть. У нее будет три ответа на вашу просьбу о возврате: во-первых, она его вам отдала, а вы положили его в карман, где он сейчас и лежит, а если его там нет, то он должен там быть; во-вторых, вы ей его никогда не давали; в-третьих, ей бы очень хотелось, чтобы люди никогда не одалживали своих карандашей, чтобы потом требовать их назад, причем именно в то время, когда у нее есть дела поважнее.
– Что вы можете знать о младенцах? – возмутилась она.
– Если вы прочтете статью, – ответил я, – то и сами поймете. Там все написано.
Она презрительно перелистнула страницы и отрезала:
– Не так уж и много!
– Мои мысли выражены сжато, – подчеркнул я.
– Хорошо, что она короткая. Ладно, прочту, – согласилась она.
Решив, что мое присутствие будет ей мешать, я вышел в сад. Мне хотелось, чтобы она извлекла из статьи как можно больше пользы. Время от времени я подкрадывался к открытому окну и заглядывал в него. Непохоже, чтобы она делала много пометок, но я слышал, как она то и дело издает какие-то странные звуки. Увидев, что она добралась до последней страницы, я вернулся в комнату и спросил:
– Ну?
– Предполагалось, что это будет смешно, – уточнила она, – или же статью нужно воспринимать всерьез?
– Ну, кое-где тут могут быть забавные места…
Она не дослушала.
– Потому что если предполагалось, что это смешно, – сказала она, – то ничего смешного я тут не вижу. А если это нужно воспринимать всерьез, то одно мне совершенно ясно – вы не мать.
С безошибочной интуицией прирожденного критика она нащупала мое самое уязвимое место. На любые другие возражения я бы мог ответить, но на этот жалящий упрек ответа не существовало. Как я уже говорил, этот случай вынудил меня с большой осторожностью предлагать советы по вопросам, не относящимся к моей компетенции. Иначе каждый год, когда приближается День святого Валентина, я бы мог многое сказать моим добрым друзьям птицам. Мне хочется изложить все очень серьезно. Разве февраль – это не рановато? Разумеется, их ответ прозвучал бы в точности как в случае с той матерью, моей приятельницей.
– Ой, что ты можешь об этом знать? Ты же не птица.
Я знаю, что я не птица, но именно поэтому им бы следовало ко мне прислушаться, потому что у меня имеется свежий взгляд на этот вопрос. Я не связан по рукам и ногам птичьими условностями. Февраль, мои дорогие друзья, – во всяком случае, в нашем северном климате, – это слишком рано. Вам придется строить гнездо при крепком ветре, а ничто, поверьте мне, не испытывает терпения дамы сильнее, чем вероятность, что ее сдует с места. Природа – это природа, а женщины, уважаемые джентльмены, одинаковы по всему миру, хоть они птицы, хоть люди. Я старше большинства из вас и высказываюсь с высоты своего опыта.
Если бы я собирался строить дом со своей женой, я бы ни за что не выбрал время года, когда кирпичи, доски и прочие вещи может вырвать из рук порывом ветра; ее юбки будут задираться выше головы, а сама она станет изо всех сил цепляться за строительные леса. Я знаю женщин, и поверьте мне, они вовсе не так представляют себе медовый месяц. В апреле или в мае светит солнце, воздух благоухает, и мы, перетащив несколько партий кирпича и пару-другую корыт со строительным раствором, можем на несколько минут отложить работу, не опасаясь, что наш дом сдует на соседнюю улицу. Мы усядемся рядышком на стену, болтая ногами, поклевывая что-нибудь вкусное, а после я смогу просвистеть ей мелодию-другую – вот тогда строительство дома может стать удовольствием.
