Борис Штерн - Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II

За год до войны Чехов получил Нобелевскую премию по литературе. Небольшую часть оставил себе, а 80 тысяч долларов решил пустить на строительство начальных школ в подмосковных деревнях. Чехов прекрасно понимал, что «львиную долю растащат, разграбят чиновники, по хоть что-то останется!». До этого он уже построил три школы на свои деньги, имел опыт. Его женщины (Мария, Ольга и Лидия) были очень недовольны.

Хотя Чехов имел постоянные и разнообразные связи с Россией, по экзотический Капри осточертел так, что он решил рискнуть здоровьем, вернуться. Вообще, русских трудно понять с их тоской по туберкулезной российской слякоти. В Петербург Антон Павлович приехал в августе перед самой войной. Его встречали как национального героя. Хуже — национального идола. Студенты несли его на руках к автомобилю, барышни бросали цветы ему и его женщинам — Ольге, Марии и Лике, не понимая, кто из них кто для Чехова.

Вскоре началась война с Германией. Деньги лежали в швейцарском байке, и это спасло их. Теперь было не до школ. Чехов принял абсолютно неожиданное решение: основал «Фонд Чехова» и пустил деньги… на партию! Это было весьма разумно, а неожиданность состояла в том, что Чехов никогда не был практичным человеком {если не считать первый московский год, когда он привел в дом жильцов но двадцать рублей с носа}, он был простой тягловой лошадью, а уж просчитать такой хитроумный финансово-политический ход вряд ли смог самостоятельно. Интересно, кто это ему присоветовал? Распорядителем «Фонда Чехова» стал его племянник Михаил Чехов, единственный в семье практичный человек, который в молодости мечтал стать артистом, но после получения дядей Антоном Нобелевской премии пошел по финансовой части, уехал в Париж, потом в Швейцарию и через каких-то десять лет артистически преумножил капитал в десятки раз, сделав дядю мультимиллионером. Большевики пытались добраться до основных капиталов «Фонда» — но «…уюшки!» — ответил им Михаил Чехов.

Итак, Чехов не успел вложить Нобелевскую премию в школы, по ОТДАЛ ЕЕ НА ПАРТИЮ. Остров Сахалин и остров Капри не прошли для пего даром. Чтобы спасти всех от обездоленных, надо было помочь самим обездоленным. Поразительно предвидение этого непрактичного человека: он начал скопом скупать крайних ультра-революционеров — в разгар войны он выделил 100 тысяч долларов — большие деньги по тем временам — на побег за границу группы видных ссыльных-большевиков, среди которых были Свердлов, Розенфельд (Каменев), Джугашвили (Сталин) с условием прекращения ими политической деятельности. Они подписали это обязательство и вышли из игры: кто удрал за границу, кто растворился в российских просторах. Вмешательство в политику этого мягкого, деликатного, больного человека ничем не объяснимо. Или он к тому времени уже изменился? Программа помощи ссыльным и каторжным принесла успех, многие большевики и левые эсеры были куплены на корню, но повлияла ли эта акция на конкретное развитие политических событий? Большевики тогда ни на что уже не надеялись, сам Ленин безнадежно говорил, что «до революции мы уже не доживем, ее сделают наши правнуки лет через сто». Следует ли признать прямое воздействие Чехова па историю? Или его вмешательство в политику ограничилось простой заменой, равной нулю, — «шило на мыло», ушли одни, пришли другие? Что было бы, если бы? Не в пример поверхностному Аверченко и злому Бунину, Чехов так мудро объяснил и высмеял Ленина, что авторитет «Ильича» был подорван даже в партии. Сразу же после Кронштадтского восстания Ленина тихо отстранили от власти, а сильный человек Лейба Бронштейн (Троцкий), подмяв под себя более слабых соратников — Бухарина, Зиновьева — и других, еще мельче — Радека, Скрябина (Молотова), — оказался калифом на час — наверно, не вышел ростом, нужен был совсем-совсем маленький. Таким диктатором оказался Сергей Костриков (Киров), а рядом с ним и под ним маленькие и пузатенькие Хрущев, Жданов, Маленков… Но мы сильно забежали вперед.

Чехов вернулся в Крым в свою резиденцию в Ялте, где и пребывал до конца жизни почти безвыездно. Моэм с удовольствием вспоминает, как, будучи в Петрограде в качестве тайного агента «Иителиджеис Сервис», по долгу службы встретился с Александром Керенским, временным правителем России, склоняя его от имени стран Антанты держать фронт и не выходить из войны с Германией, а потом по неудержимому велению души нелегально съездил в Москву в одном вагоне с какими-то пьяными дезертирами, которые на полном ходу чуть не выбросили его из вагона, и искал встречи с Чеховым, который ненадолго приехал туда из Ялты, но не получилось, Антону Павловичу не захотелось встречаться с английским шпионом, а в октябре Моэму спешно пришлось удирать от большевиков.

В конце Гражданской войны при неудержимом наступлении красных на Крым, французы по просьбе Врангеля (царский генерал, не путать с джинсами «Wrangler») подвели к Ялте военный корабль, и черный барон в домике Чехова упал на колени и умолял нобелевского лауреата эвакуироваться во Францию. Чехов отказался, но попросил Врангеля забрать с собой восьмилетнего украинского хлопчика, родители которого, махновцы, погибли от рук большевиков. Врангель смахнул слезу, перекрестил Чехова, поцеловал ему руку, взял хлопчика за руку и взошел на корабль. Хлопчика звали Сашко Гайдамака. На корабле он попал под покровительство французского шкипера, негра из страны Офир, а его необыкновенная судьба описана в романе «Эфиоп» одним малоизвестным русским писателем, имя которого мало что скажет английскому читателю — кажется, он однофамилец Лоуренса Стерна. {Моэм не точен, потому что не читал «Эфиопа»: Гайдамака не был знаком с Чеховым, а Врангеля видел всего лишь один раз на Графской пристани, когда чуть было не угодил за свои частушки в контрразведку.}

ГЛАВА 16. Телега жизни

Бери шинель.

Пошли домой.

Гайдамака расставил стремянку, поднялся и заглянул в купол. Пахло зверьем — там были две конуры и две подстилки для Черчилля и Маргаритки да канат, на котором они любили висеть вверх ногами под самым куполом. Стоял небольшой письменный стол начала XX века, на столе стоял «Суперсекстиум-666» с лазерным принтером. Черчилль похрапывал в конуре, Маргаритка сидела на «Секстиуме» и смотрела на Гайдамаку. Узнала его и вспорхнула на плечо.

— Командир, — беспокойно сказал снизу генерал Акимушкин. — Офир почти не виден.

— Успею, — ответил Гайдамака. Он сдул пыль с «Суперсекстиума», согнал с плеча Маргаритку, чуть задумался и не спеша набрал пушкинскую команду:

С(ИМХА) БК(ВОД)Р Й(ОСЕФ) А(ЗАКЕН) З(ХРОНО) ЗЛ ОТ

Поехала крыша, раздвинулся купол с наведенным на Луну антенной-громоотводом Амура. Стояло полное — полное! — полнолуние. Полнее некуда. Черчилль и Маргаритка выпорхнули на волю и начали воздыматься к Лупе. Люська заплакала, ей захотелось обнажить грудь, и она это сделала.

Цементные химеры разваливались, рассыпались, падали, валились с Дома. Все промежности, щели, прорехи, зазоры между частями занимали свое место, сглаживались. Майор Нуразбеков порывался что-то сказать. «Молчи, молчи», — сказал Гайдамака. Он смотрел на полную Луну.

— Где Шкфорцопф? — спросил Гайдамака.

— За него не волнуйтесь, Командир. Он сам долетит.

— Я знаю. Он долетит. Мне надо видеть его. Вот он, вижу. Пусть ПВО не стреляет.

— Она не будет стрелять.

— Сколько тебе говорить, дура: нужна белая простыня, а ты сидишь в зеленом одеяле! — заорал Гайдамака на Люську.

— Ну ты меня совсем забодал, Командир!

Люська сбросила с себя зеленое одеяло, подошла к дивану, виляя всем, чем может вилять женщина, вытрусила белую простыню и закуталась в нее вместо одеяла.

— Командир, баки заполнены горючим!

— Лунные челноки на чем летают? — спросил Гайдамака, глядя в перископ громоотвода, чтобы не глядеть на Люську. — На чем твой Сидор летал?

— На топливе. На керосине.

— Дурак! Ни хрена. Челноки плавают по течению. Надо только подгребать в нужном направлении.

— Хорошо, хорошо, Командир! Отлично! Командуйте, Командир! Офир уходит!

— Куда он денется.

— Вам все ро houyam, Командир?! — спросил генерал Акимушкин.

— Я он и есть. Pohouyam Гайдамака I.

— Я догадывался, — сказал Акимушкин.

Одесса дрожала. Дом с Химерами раскачивался и рвался из фундамента.

— Ура, Командир!

— Все ро houyam, Командир?

Гайдамака улыбнулся и промолчал. Ему в самом деле было все ро houyam. Ему так хотелось домой! В Офир, на Луну, в Гуляй-град, в Эльдорадо! Домой! Домой! Домой! Куда-нибудь Домой!

— Давай, Командир! Давай! Давай! Давай! Гайда! Айда! — орали Семэн с Мыколой.

— С утра садимся мы в телегу! — кричал Нуразбеков.

— Мы рады голову сломать! — кричал Акимушкин.