Роман Трахтенберг - Рома едет в Кремль
Рогалик, перекрывая мне сектор обстрела, подошла совсем близко:
— А помнишь, милый, как ты обещал отвезти меня к себе на родину и познакомить с мамой, помнишь, как говорил о том, что она будет учить меня готовить твои любимые пироги?
— Конечно, красавица, мы с тобой сейчас вместе уйдем отсюда, если этот рыжий нас не застрелит, а он не будет этого делать, заберем мои любимые «Жигули», которые стоят в тоннеле, и поедем к «зомбийцам». Они сторожат и общак, и наши деньги прямо под гостиницей «Украина». Теперь я — единственный наследник моих бедных абреков, погибших в бою. И мы с тобой заберем десять миллионов долларов, погрузим в машину и уедем на родину. Или туда, куда ты скажешь. Иди ко мне ближе, солнце гор моих!
Рогалик как во сне приближалась к врачу-бандиту. Вот она уже совсем близко, поднимает левую руку, чтобы обнять его за шею. Джамшуд наклоняется к ней. И вдруг я вижу, что в правой руке у девушки что-то блестит и рука эта потихоньку поднимается вверх…
Я не успел уловить горизонтальное движение поднятой правой руки — оно было больше похоже на стремительный бросок кобры. Рогалик резко оттолкнулась левой рукой от «шейха», и я увидел, что из огромного разреза на его горле фонтаном хлынула кровь. Какую-то секунду он удивленно глядел на обманутую и преданную им возлюбленную, а потом в агонии рухнул на пол.
Рогалик толкнула умирающего носком ботинка и сказала:
— Я — не твоя женщина. Понял, урод? Я — не твоя!
Я подошел к ней и обнял за плечи. Рогалик дрожала, но глаза ее были сухи, а голос тверд:
— У Джамшуда, Роман Львович, был ключ от наручников. Он снял браслеты и ударил задремавшего Тыну по голове бутылкой. Все остальное вы видели.
— Но у тебя ведь оружия не было, чем же ты его так лихо резанула?
— Вот этим. — Девушка разжала руку и показала мне титановый рубль. — Когда я пошла к нему, то зажала монету в руке. И чувствую вдруг, что один край у нее прямо в кулаке как бы сплющивается, вытягивается, превращаясь в лезвие бритвы. Ну я и взяла рубль покрепче и по горлу его. Он же сам меня учил, как надо баранов резать. Вот наука и пошла впрок. А потом, смотрю, рубль становится обычным, только вот кровь, видите, на нем совсем черная какая-то, отмыть надо…
— Да, — задумчиво сказал я, — бритвой по горлу и в колодец… Давай-ка ты посмотри, как там наш горячий эстонский парень, а я вытащу этого гада-стоматолога из вагона, уж больно напачкал он тут кровищей своей…
Рогалик, взяв аптечку, пошла к постанывающему, но начинавшему приходить в себя Тыну, а я взял за ноги труп Джамшуда и волоком потащил его к выходу. Тащить было тяжело, но минут за пять я справился с этим, выкинув тело бандита на бетонный пол. В открытых глазах его застыло удивление, а разрез на шее и залитая кровью грудь выглядели совершенно черными…
Когда я поднялся в автобус, Тыну уже сидел, вращая головой, а Рогалик бинтовала ему голову.
— Вот ты, Тыну, парень осторожный. Почему ты каску-то снял, а? И заснул на боевом посту к тому же…
— Этто, госппотин Трахтенперк, каска виновата. Целую ночь в ней хотилл, она такая тяжелая. Фот я и снял ее, а как снял, так и заснул. Я не специально…
— Еще бы ты специально свою голову под бутылку подставлял. И вообще, откуда эта бутылка взялась?
— Этто я ее фытащил, тумал чуть-чуть фотки выпить, но заснул.
— Ты, Тыну, уж лучше сразу отдал бы пленному автомат, чтобы он нас всех тут перестрелял, а то только бутылкой его вооружил. Скажи спасибо, что жив остался…
— Спасипо, госпоттин Трахтенпперк!
— Да не мне, Рогалику спасибо говори, если бы не она, может быть, все и кончилось бы не так удачно.
— Спасипо, Рокаликк! Мошшно я полешу немного? Очень голоффа полит.
— Ну ладно, иди в кресло, отдыхай. А мы тут подежурим и остальных бойцов дождемся.
Снаружи раздался какой-то шум. Это возвращались Цан с Жоржиком, которым не удалось обнаружить на станции ничего путного. Полковник Колобагин, правда, пообещал доставить им автономный генератор, но на это, по его словам, должно было уйти не менее двух-трех часов. Подключаться к кабелю тоже было проблематично. Единственный выход был вытащить тяжеленные автобусные аккумуляторы и донести их до метротоннеля и уже там заряжать.
В это время из тоннеля вернулись и Рамиль с Шуриком, который при виде трупа Джамшуда плюнул и произнес:
— Как там их земляк любил говорить? Собаке — собачья смерть, что ли?
Подполковник рассказал, что в тоннеле они ничего не нашли, кроме черных, наглухо затонированных «Жигулей». Такие машины в народе метко прозвали «зубилом». И тут мне в голову пришла замечательная, как это часто у меня бывает, мысль.
— Шурик, ну-ка обыщи этого шахида позорного, у него должны быть ключи от этой тачки. А затем быстро гони машину сюда, и будем по-простому «прикуривать». Глядишь, наш автобус и заведется…
Через пятнадцать минут поскрипывающие и попердывающие «Жигули» уже стояли рядом, Шурик открывал моторный отсек автобуса, а Цан доставал из багажника машины провода для того, чтобы усилить мощность нашего аккумулятора.
С первого раза автобус завести не удалось, и Цан, замерив силу тока и его мощность, сообщил, что большие автобусные аккумуляторы (их было аж четыре) будут заряжаться от «Жигулей» часа три, не меньше. Я посмотрел на часы. Мой «Ролекс» снова показывал семь сорок утра.
— Внимание! — скомандовал я. — Сейчас всем спать! Общий подъем через три часа. В боевом охранении первый час будет Рамиль, второй — Шурик, третий — Цан. Приказание понятно?
Бойцы дружно закивали головами и разбрелись по отсекам, а подполковник, заблокировав изнутри бронированную дверь, сел в кресло около бойницы, выставив в нее дуло пулемета.
Удобно растянувшись в кресле-трансформере, я погрузился в сон. Я человек эмоциональный, и поэтому, как я уже упоминал, сны мне обычно снятся яркие и цветные. А тут начала видеться какая-то натуральная хрень: темные подвалы, подземные ходы, какие-то склады, ящики, мешки. Попробовал хоть чуть-чуть привести то, что я вижу, в систему. Изображение стало более четким и не таким мелькающим. Вот группа совершенно натуральных гастарбайтеров, с восточным разрезом глаз, но совершенно черными лицами, ведет довольно плотную автоматную стрельбу. Видно, что в них тоже стреляют, более того, попадают, но они только чуть вздрагивают. Наконец один получает пулю в лоб и падает, а потом начинает как-то странно растекаться по бетонному полу. Затем я вижу огромные глухие металлические ворота с надписью «Госрезерв СССР» и предупреждающей табличкой «Стой! Стреляют!». Ворота медленно открываются, и за ними гигантское помещение, заставленное рядами деревянных и металлических ящиков, бочек и коробок. Некоторые из них вскрыты. Повсюду валяются пустые и полные банки консервов, бутылки, рассыпанные крупы и пряности. Вижу открытый ящик, в котором лежат новенькие советские сторублевки в банковской упаковке, а дальше целую гору пачек купюр разного достоинства.
Где-то справа из ящиков устроено что-то типа крепости, в бойницах которой торчат пулеметы. Но при этом в огромной подземной выработке ни единой живой души. В «крепости» тоже небольшой склад. Но там — десятки мешков и спортивных сумок, набитых современными рублями и валютой, коробки с золотыми драгоценностями, лежащие на деревянных поддонах горы золотых слитков, ящики с какими-то золотыми монетами, небольшие сейфы… На большинстве мешков или ящиков привязанная бирка: «Общ.», «Солнцевские», «Измайловские», «Многогранные», «Люберецкие», «Гольяновские» и пр.
Я понимаю, что это — московский воровской общак, который так искал подполковник Дугушев, а также деньги, принадлежащие отдельным группировкам.
Следующая картина показывает наш небольшой отряд, который двигается на двух странных транспортных средствах, напоминающих железнодорожные платформы с кабинами. На задней, где едут Тыну, Цан и Жоржик, лежат два ящика с надписью «Банкъ Россiи». Потом остановка, мы разгружаем ящики в каком-то подвале и замуровываем их.
Последнее, что я успел заметить, это стрелка на стене тоннеля метро с надписью «Станция „Кремлевская“»…
Пробуждение было быстрым, но не очень приятным, чувство усталости и недосыпания не проходило. Мои соратники тоже выглядели не лучшим образом, поэтому я дал команду всем привести себя в порядок и завтракать.
Ко мне подошел Рамиль и показал небольшую упаковку каких-то капсул.
— Это, Роман Львович, быстро приведет всех в норму и даст возможность по крайней мере сутки не спать. У нас такие капсулки спецназовцы употребляют, если предстоит серьезная операция…
Я взял упаковку в руки и прочитал надпись на ней «Фенамин».
— Это не та штука, которую употребляли советские бойцы в романе «В августе сорок четвертого»?
— И не только в романе. До сих пор употребляют, хотя формула несколько усовершенствована, усвояемость и эффективность выше, а побочных эффектов меньше. В Штатах и Англии эту штуку называют «бензедрин». Что до романов, так в них у Яна Флеминга сам Джеймс Бонд регулярно употреблял бензедрин, только мы глотаем, а он — нюхал, как кокаин.
